ПОЭЗИЯ Выпуск 13


В гостях у "Крещатика" Поэты Нью-Йорка


Владимир ГАНДЕЛЬСМАН
/ Нью-Йорк /

Набросок



Набросок

Какие предместья глухие
встают из трухи!
Так трогают только плохие
внезапно стихи.

Проездом увидишь квартиры, –
так чья-то навзрыд
душа неумелая в дыры
стиха говорит.

Но разве воздастся усердью
пустому её?
Как искренне трачено смертью
твое бытиё!

Завалишься, как за подкладку,
в домашнюю тишь,
и времени мертвую хватку
под утро заспишь.


Ночной экспромт

Морось цеха серебристого.
Что-то вроде наваждения:
воздух крестится неистово
в каждой точке нахождения.

А вернее: точка крестится
и мерцает, богомольная.
В прах рассыпанная лестница,
неба фабрика стекольная.

Над кустом ли звезд кустарная –
вот – работа, чтоб он рос, поди.
Или пыль висит словарная,
чтоб сгуститься в слово, Господи.


Театр[1]

Свет убывает, в темноте
поднимут занавес,
дохнёт со сцены – я секунды те, –
сырым холстом, прохладой, – о, я помню весь.

Макарова: «Светает... Ах!» –
и пухленько бежит к часам, – «седьмый,
осьмый, девятый»[2], и ленивый вздох
Дорониной, дородной ведьмы,

в кулисах, дышит и вздымает грудь.
Их простодушное притворство,
их обезьянничанье. Взять бы в прутья
створ сцены, створ

вдруг освещён, театр, театр,
от слова «бельэтаж» идёт сиянье,
вращающийся круг, к вам Александр
Андреич Юрский, на Фонтанке таянье

и синеватый и служебный свет,
экзаменационный воздух.
Где ж лучше? Где нас нет.
Нас двух автобус двадцать пятый вёз, о, вёз двух,

мы в тёмном уголке, вы помните? вздрогнём
у батарей в парадной,
когда проезжих фар окатит нас огнём
и перспективою обратной.

Гонись за временем, гонись,
дверь скрипнет, ветерок скользнёт, и
за ним Лавров с бумагами-с,
и фиолетовые фортепьяно с флейтой ноты

захлопнуты. Его ли предпочтёшь на выпускном балу,
созвездье ли манёвров и мазурки?
Театр, о, монологи с пылу,
бинокли, жестяные номерки,

Стржельчик жив ещё, внутри фамильи
своей весь в мыле проскоча,
бежит ли вдоль Фонтанки, «нон лашьяр ми...» ли
поёт, театр, сверкают очи,

он пьян, он диссидент, вон, вон
из Ленинграда, в Ленинграде
спектакль закончен, мост безумный разведён.
Вы раде?

Я призван этот клад зарыть,
точнее, молвить слово
во имя слова: ах, что станут говорить
Карнович-Валуа и Призван-Соколова?


Дядя в 1955 году
(Гольдберг. Вариации)

Гольдберг, Гольдберг,
гололёд
в Ленинграде, колкий – сколь бег
на коньках хорош! народ –
лю-ли, лю-ли, ла-ли, ла-ли –
валит, колкий снег, вперёд.

Гольдберг мимо инженерит
всех решёток, марш побед,
пара пяток, двери пара,
фары, фонари, нефрит
улиц хвойного базара,
парапет.

Блеск витрины, коньяки леском
и ликёры, зырк, и сверк, и зырк,
апельсины в Елисеевском
покупает Гольдберг, Гольдберг –
будет жизни цирк
вскачь и впрок.

К животу он прижимает куль
и летит, дугою выгнув нос,
а двуколка скул,
а на повороте вынос,
Гольдберг, коверкот, каракуль,
коверкот, каракуль, драп.

Сколько кувырков и сколько
жизни тем, кому легка.
Пусть в прихожей Гольдберг – колкий
тает снег – споткнётся-ка:
катятся цитрусовые из кулька,
Гольдберг смеётся, смерть далека.


[1] (Вернуться) В стихотворении упоминаются фамилии актеров, игравших в знаменитом «Горе от ума» Г. А. Товстоногова.

[2] (Вернуться) Цитаты, данные в основном без кавычек, соответствуют грибоедовской орфографии.




Назад
Содержание
Дальше