| КОНТЕКСТЫ | Выпуск 18 |
Борис Казанский и вслед за ним Анна Ахматова первые указали на то, что в черновике оскорбительного письма барону Геккерну, которое послужило причиной роковой дуэли, Пушкин дважды называет Екатерину Гончарову-Геккерн своим врагом – на равных с Геккерном и Дантесом (Пушкин. Письма последних лет. Л., 1969; Б.Казанский. Письмо Пушкина к Геккерну || Звенья. М., Л., 1936. Т.6. С.58,71; А.Ахматова. Гибель Пушкина || Анна Ахматова о Пушкине. М.:Книга, 1989).
"…вы сыграли все трое такую роль", – писал поэт в черновике. Рассмотрим, какие основания были у Пушкина столь сурово отозваться о свояченице, к которой первоначально он питал теплое и дружеское чувство.
Екатерина Николаевна была старшею из трех сестер Гончаровых. Она была на три года старше своей сестры Н.Н. Пушкиной. После замужества младшей сестры Екатерина и Александра Гончаровы продолжали жить со своей матерью Натальей Ивановной в глухих деревенских поместьях и потеряли всякую надежду на замужество, поскольку их мать не желала вывозить дочерей в Москву на зимний сезон.
В 1834 году Наталья Николаевна уговорила мужа согласиться на переезд сестер в Петербург. Предполагалось, что по протекции тетки сестер Е.И. Загряжской Екатерина будет устроена фрейлиной императрицы с жительством во дворце, а средняя сестра Александра останется жить у Пушкиных. В конце 1834 г. Екатерина была пожалована фрейлиной, но переезд ее в Зимний дворец не состоялся. Обе сестры оказались под одной крышей с Пушкиными.
Александр Сергеевич вначале возражал против того, чтобы сестры жили в его семье. "Но обеих ли сестер к себе берешь? – писал он жене 14 июля 1834 г. – Эй, женка! смотри… Мое мнение: семья должна быть одна под одной кровлей: муж, жена, дети – покаместь малы; родители, когда уже престарелы. А то хлопот не наберешься, и семейственного спокойствия не будет". Жизнь показала, что поэт был прав.
Тем более нас восхищает то трогательное внимание, с каким поэт стал относиться к сестрам, когда они оказались под его защитой. Так, 8 января 1835 г. он с возмущением записывает в дневнике эпизод, когда, из за глупости дворцового коменданта, Екатерина Николаевна принуждена была без шубы ждать четыре часа своей кареты в подъезде Зимнего дворца.
Сестры, впервые попавшие в петербургский свет и надеявшиеся быстро найти себе женихов, были глубоко благодарны Пушкину за его гостеприимство и заботы. "Мне, право, было совестно, я даже плакала от счастья, видя такое участие ко мне", – пишет Александра, оправившись от тяжелой простуды. Ей вторит Екатерина: "…я право не знаю, как я смогу когда-нибудь отблагодарить Ташу и ее мужа за все, что они делают для нас…" (И.Ободовская, М.Дементьев. Наталья Николаевна Пушкина. М., 1987. С.128, 131). Не пройдет и двух лет, как, добиваясь своего женского счастья, Екатерина начисто забудет о долге благодарности.
А пока что сестры Гончаровы под покровительством Натальи Николаевны и тетки Е.И. Загряжской быстро осваиваются в столице и пускаются в светскую жизнь: посещают балы, вечера, участвуют в верховых и увеселительных прогулках, надеясь встретить подходящих женихов. Вот как описывает Екатерина свой – и сестры Александры – образ жизни в Петербурге:
"…мы теперь часто бываем в большом свете, так кружимся в вихре развлечений, что голова кругом идет, ни одного вечера дома не сидим. Однако …никогда не позволяем себе больше трех балов в неделю, а обычно – два. <…> …нет ничего более тривиального, чем бал. Поэтому я несравненно больше люблю наше интимное общество у Вяземских или Карамзиных, так как если мы не на балу или в театре, мы отправляемся в один из этих домов…<…> Толку мало, так как мужчины, которые за нами ухаживают, не годятся в мужья: либо молоды, либо стары" (Ободовская, Дементьев, С.179, 180).
На одном из светских собраний Н.Н. Пушкина и ее сестры познакомились с кавалергардом Жоржем Дантесом, который в 1833 г. приехал в Петербург "на ловлю счастья и чинов". Возможно, знакомство состоялось через родственницу Гончаровых и подругу Натальи Николаевны Идалию Полетику – жену полкового сослуживца и ревностную поклонницу Дантеса.
Молодой француз был с энтузиазмом принят в кругу Гончаровых-женщин как возможный жених для одной из сестер. Так, Александра Николаевна в письме к брату Дмитрию от 1 декабря 1835 г. упоминает о Дантесе, одном из кавалеров на верховой прогулке в манеже, подчеркивая, что он – кавалергард. Она же через несколько десятков лет с умилением рассказывает своей племяннице Александре Ланской (в замужестве Араповой) о баснословной осведомленности Дантеса относительно прогулок и выездов сестер: в какое бы собрание они ни поехали, через несколько минут там неизменно появлялся Жорж (Ободовская, Дементьев. С.201; Новое время. 1907. Приложение к № 11416).
Однако вскоре девицы Гончаровы, должно быть, догадались, что предмет воздыханий красивого кавалергарда – не которая-нибудь из них, а их младшая замужняя сестра.
Осенью 1835 года Дантес серьезно увлекся Натальей Николаевной. Настолько серьезно, что дал отставку светской даме, которую называл условно Супругой и с которой состоял в связи около года. Об этом он сообщил своему покровителю голландскому посланнику барону Геккерну, который весной 1835 г. взял длительный отпуск и отправился ходатайствовать перед нидерландским королем об усыновлении Жоржа и введении его в права наследства, – а заодно познакомиться с настоящим, вполне здравствующим отцом Дантеса и другими родственниками.
Дантес был знаком с Пушкиным с 1834 года. Теперь он поставил своей целью быть принятым в доме поэта. Добиться этого ему было сравнительно нетрудно, поскольку кавалергард, пользовавшийся благосклонным отношением царствующих особ и загадочным покровительством голландского посланника, считался весьма завидным женихом. В январе 1836 года Дантес появился в доме Пушкиных. Однако, чтобы иметь право бывать там постоянно, надо было начать ухаживать за одной из сестер, но Дантес еще не решил, за которой именно.
Между тем, страсть кавалергарда разгоралась все сильнее. В январе 1836 г. он сообщает Геккерну о том, что он "безумно влюблен" в "самое прелестное создание в Петербурге", и она тоже его любит. В феврале уже все светское общество столицы заговорило о влюбленности кавалергарда в Пушкину (рассказ П. Валуева В. Соллогубу, письмо сестры Пушкина О. Павлищевой, дневник М. Мердер, шутки наследника Александра Николаевича).
Тогда же, в январе 1836 года Александру Сергеевичу стало ясно, что его "семейственное спокойствие" нарушено. Но дело было не только в семейных тревогах. Начиная с 1834 года, поэт все больше стал ощущать давление враждебных обстоятельств. Цензурные притеснения, перлюстрация писем к жене, материальная зависимость от казны, нарастание долгов – все это привело к творческому спаду. Когда осенью 1835 года Пушкин уехал работать в Михайловское, он не смог написать там почти ничего. Более того, после полуторамесячных мучительных попыток "расписаться" ему пришлось оставить творческий труд и срочно выехать в Петербург из за внезапной тяжелой болезни матери.
В январе Пушкин через графа Бенкендорфа получил выговор от царя за напечатание стихотворной сатиры "На выздоровление Лукулла", направленной против министра просвещения Уварова. Усилилось давление цензуры и нападки литературных врагов. В довершение ко всему начались пересуды насчет его жены и Дантеса. В результате поэт пришел в состояние такого сильнейшего раздражения, что в феврале 1836 года у него одна за другой разыгрались три дуэльные истории: с помещиком Хлюстиным, государственным деятелем князем Репниным и чиновником и начинающим писателем графом Соллогубом. В каждом случае зачинщиком ссоры был сам поэт. В первых двух случаях Пушкин защищал свое литературное имя. В последнем случае, он дал ход своему гневу на Соллогуба из-за истории, случившейся еще в октябре 1835 г., когда неловкая фраза того в разговоре с Натальей Николаевной, послужила поводом для светской сплетни. Пушкин защищал жену от дерзкого обращения.
Здесь уже можно усмотреть предвестье надвигающейся бури. До этого у Пушкина не случалось дуэльных историй со времени его женитьбы. К счастью, все три "истории" удалось замять. Ссору с Хлюстиным уладил друг поэта Соболевский. Князь Репнин ответил на раздраженное письмо Пушкина с таким достоинством, что поэт не мог не согласиться с ним и принес князю "искреннюю, глубочайшую <…> благодарность за письмо". Граф Соллогуб узнал о вызове Пушкина уже после своего отъезда из Петербурга по служебным делам. Он вынужден был принять вызов, но заранее твердо решил, что стрелять в Пушкина не будет. Противники встретились только в мае 1836 года в Москве, и, когда Соллогуб пошел на минимальную уступку и согласился написать Наталье Николаевне письмо с извинением, Пушкин тут же протянул ему руку.
Но вернемся к событиям, происходившим в то время под крышей дома Пушкиных. Красавец Дантес смутил спокойствие не только Натальи Николаевны. Черные глаза Екатерины пристально и ревниво замечали все стадии его ухаживания за сестрой. Екатерина Николаевна безнадежно влюбилась в кавалергарда, который был и младше ее, и влюблен не в нее.
Опишем теперь коротко внешность и характер старшей Гончаровой. Екатерина Николаевна, хотя и не могла соперничать в красоте со своей младшей сестрой, обладала весьма оригинальной и запоминающейся внешностью южного типа. Она была высока ростом и стройна, с "осиной талией", как и другие сестры Гончаровы. У нее были темные волосы, большие черные глаза, смугло-матовый цвет кожи, прекрасные зубы, покатые плечи, красивые руки и стройная осанка. Она была прекрасная наездница. Как и у других сестер, ее языком общения был французский, на котором она прекрасно говорила и писала обстоятельные и вместе с тем остроумные письма, обладая изящным, непринужденным и вполне литературным слогом.
Несмотря на все эти достоинства и звание фрейлины, – за год с лишним пребывания в Петербурге ей так и не нашлось жениха. Виной тому была ее бедность: как и сестры она была бесприданницей, ибо огромное состояние Гончаровых было промотано дедом Афанасием Ивановичем.
29 марта 1836 года скончалась мать Александра Сергеевича Надежда Осиповна. Пушкин похоронил мать в стенах Святогорского монастыря, рядом с могилами ее родителей. Тогда же, по словам друга поэта П.А. Плетнева, Пушкин, "как бы предчувствуя близость кончины своей <…>, назначил подле могилы ее и себе место, сделавши за него вклад в монастырскую кассу" (П.А. Плетнев. Соч. и переписка. СПб., 1885. Т.1. С.385).
Из-за траура по свекрови Наталья Николаевна перестала появляться в свете и принимать гостей. Дантес не мог больше посещать дом Пушкиных. Однако, к этому времени он успел завязать тесное знакомство с ближайшими друзьями Пушкина, семьей историка Н. М Карамзина, и стать другом братьев – Андрея и Александра Карамзиных. Сестры Гончаровы, которых не коснулся траур по Надежде Осиповне, продолжали общаться с Дантесом в обществе, и безнадежная страсть Екатерины скоро стала известна в кругу Карамзиных и Вяземских – также ближайших друзей Пушкина.
В мае Наталья Николаевна с детьми и сестрами переехала на дачу в отсутствие Пушкина, бывшего в то время в Москве. 23 мая Наталья Николаевна родила дочь Наталью. В тот же день, вернее, в ту же ночь Александр Сергеевич вернулся из Москвы и на следующее утро поздравил жену.
Роды были тяжелыми. Целый месяц мать и новорожденная были нездоровы. В течение июня Наталья Николаевна не покидала комнат верхнего этажа и не выходила к гостям. А в это время ее сестры наслаждались дачной жизнью и проводили время на пикниках и увеселительных поездках в компании молодежи, собиравшейся зимою в салоне Карамзиных. Как уже говорилось, Дантес успел стать там завсегдатаем ("По-видимому, сердце всегда немножко привыкает к тем, кого видишь ежедневно", – писала Софья Карамзина брату 8 июля, имея в виду Дантеса) (Пушкин в восп. современников. СПб. 1998. Т.2. С.357). Вместе с остальными гостями он часто посещал дачу Пушкиных. К этому периоду относится первый известный нам недоброжелательный отзыв о нем Пушкина: "…он хорош, но рот у него, хотя и красивый, но чрезвычайно неприятный, и его улыбка мне совсем не нравится". Так запомнила слова поэта его сестра О.С. Павлищева (В.В. Вересаев. Пушкин в жизни. М.-Л., 1932. Т.2. С.195).
"Юность не имеет нужды в at home, – писал Пушкин в 1834 г., – зрелый возраст ужасается своего уединения. Блажен, кто находит подругу – тогда удались он домой.
О, скоро ли перенесу я мои пенаты в деревню – поля, сад, крестьяне, книги: труды поэтические семья, любовь etc. <…>". И вот в июне – июле 1836 года поэту суждено было наиболее близко подойти к своему идеалу обители трудов и чистых нег. Правда, это была не деревня, а всего лишь дача, но вокруг были поля, сад, книги и рядом были жена и дети. Под предлогом траура Пушкин отклонял светские приглашения, не являлся он и на придворные торжества. Ничто не мешало его творческому уединению, – и тогда явилось вдохновение, которое поэт тщетно призывал минувшей осенью в Михайловском.
За лето 1836 г. Пушкин закончил черновую рукопись Капитанской дочки, написал более десяти статей для своего журнала Современник и создал знаменитый Каменноостровский лирический цикл, куда входят такие шедевры как Отцы пустынники и жены непорочны, Мирская власть, Из Пиндемонти и знаменитый Памятник.
Но вернемся к событиям в пушкинском окружении. Жена поэта, после перерыва около четырех месяцев, впервые появилась в обществе только 31 июля. Почти одновременно, 4 августа, Кавалергардский полк, в котором служил Дантес, расположился по окончании летних маневров в Новой Деревне, напротив Каменного Острова, где снимали дачу Пушкины. Пользуясь свободой дачных нравов, Дантес мог видеться с Натальей Николаевной и ее сестрами не только на летних праздниках и балах, но и на прогулках, пикниках, во время визитов к общим знакомым.
Екатерина Гончарова могла теперь лицезреть предмет своей страсти почти каждый день. Прекрасно понимая, что все устремления кавалергарда направлены на ее младшую сестру, Екатерина, по словам современницы, "увлеченная своей любовью, забывая о всем том, что могло из-за этого произойти для ее сестры, <…> учащала возможности встреч" с ним, – чтобы присутствовать третьей при этих встречах (Пушкин в воспоминаниях современников. СПб. 1998. Т.2. С.144). Чтобы остаться в пределах приличия, Дантес начал за ней ухаживать. Много лет спустя Александра Гончарова вспоминала: "Молодой Геккерн принялся тогда притворно ухаживать за <…> Катериной; он хотел сделать из нее ширму, за которой он достиг бы своих целей. Он ухаживал за обеими сестрами сразу". (Л. Гроссман. Цех пера. М., 1930. С.266-267).
Опубликование ранее неизвестных писем Дантеса к барону Геккерну (Звезда. 1996, № 9; Звезда, 1997, № 9) и к невесте привело большинство пушкинистов к выводу, что в конце лета 1836 г. Дантес вступил в связь с Екатериной Гончаровой и, более того, – что Екатерина забеременела от него. Мы постараемся рассмотреть все доводы за и против подобного утверждения. Вопрос этот является важным, потому что он имеет прямое отношение к гибели Пушкина.
Пока что отметим следующее: лето 1836 года показало, что у Екатерины были не только южные черты лица, но и южный, решительный и страстный склад характера. Полюбив, она не только не пожелала скрывать свое чувство, но, наоборот, делала все возможное, чтобы о нем узнали и предмет ее страсти, и весь круг ее знакомых.
12 сентября семейство Пушкиных и сестры Гончаровы вернулись с дачи в Петербург, и летняя идиллия Екатерины закончилась. К этому времени тактика Дантеса, заключавшаяся в притворном ухаживании за ней, была разгадана Софьей Карамзиной. Вот как она описывает празднование своих именин 17 сентября:
"…получился настоящий бал, и очень веселый, если судить по лицам гостей, всех, за исключением Александра Пушкина, который все время грустен, задумчив и чем-то озабочен. <…> Его блуждающий, дикий, рассеянный взгляд с вызывающим тревогу вниманием останавливается лишь на его жене и Дантесе, который продолжает все те же штуки, что и прежде (выделено мной – А.Г.), – не отходя ни на шаг от Екатерины Гончаровой, он издали бросает нежные взгляды на Натали, с которой, в конце концов, все же танцевал мазурку. Жалко было смотреть на фигуру Пушкина, который стоял напротив них, в дверях, молчаливый, бледный и угрожающий. (Пушкин в письмах Карамзиных 1836-1837 годов. М.-Л., 1960. С.108-109. В дальнейшем – Карамзины).
Это письмо ценно для нас тем, что рисует тяжелое душевное состояние Пушкина, которое поэт уже не мог скрыть от окружающих, – тут и тревога за жену, и раздражение против Дантеса, мучительная необходимость терпеть его общество даже в кругу самых близких друзей. По свидетельству К.К. Данзаса – лицейского товарища поэта и его секунданта в роковой дуэли, – после возвращения в Петербург в сентябре, Пушкин перестал принимать Дантеса.
Кавалергарда это ничуть не смутило. Он продолжал, по собственному признанию, посылать "довольно часто г-же Пушкиной книги и театральные билеты при коротких записках", в коих некоторые выражения "могли возбудить щекотливость" мужа (Дуэль Пушкина с Дантесом-Геккереном. Подлинное военно-судное дело 1837 г. М., 1992. С.61). А потом он решил было, что ему повезло: 16 октября в салоне Вяземских он оказался единственным приглашенным мужчиной и провел весь вечер наедине с Натальей Николаевной. (Кстати, княгиня Вяземская много позже уверяла собирателя материалов о Пушкине П.И. Бартенева, что именно в эти дни она отказала Дантесу от дома (Вересаев. Т.2, С.208)).
Воспользовавшись моментом, Дантес приступил к решительному объяснению – и получил решительный отказ. Это его так расстроило, что, оказавшись на улице, он "принялся плакать, точно глупец", а ночью у него началась "страшная лихорадка"; он "глаз не сомкнул и испытывал безумное нравственное страдание" (Письма Жоржа Дантеса барону Геккерену 1835-1836 годов. "Звезда", 1996, № 9, С.191).
Страдания молодого Геккерна (так теперь именовался кавалергард, фамилия Дантес – дань традиции) привели его к выводу, что без помощи приемного отца ему не обойтись. В письме, написанном во время дежурства по полку на следующий день, то есть 17 октября, молодой человек инструктирует барона переговорить на балу с Натальей Николаевной и намекнуть ей, "что бывают и более близкие отношения, чем существующие" у нее с Дантесом. Разговор нужно было вести осмотрительно, "так, чтоб не слышала сестра". Дантес не поясняет, которой из сестер следует опасаться, да это и не нужно: барон Геккерн посвящен во все его тайны и прекрасно знает, о ком идет речь.
Письмо Дантеса от 17 октября позволяет сделать несколько важных выводов:
– Голландский посланник безоговорочно выполнял любые интимные поручения своего приемного сына в отношении Натальи Николаевны. Пушкин был вправе бросить ему оскорбление в том, что он отечески сводничал своему сыну и подобно бесстыжей старухе подстерегал его жену по всем углам;
– Свои письма к Наталье Николаевне Дантес писал при живейшем участии Геккерна. "Остерегайся употреблять выражения, которые были в том письме", – предупреждает он барона. И опять, Пушкин был прав, когда утверждал: "Это вы, вероятно, диктовали ему пошлости, которые он отпускал, и нелепости, которые он осмеливался писать";
– В октябре 1836 г. Дантес дал Екатерине Гончаровой какие-то права над собой. Он просит посланника разговаривать с Пушкиной втайне от нее, опасается ее ревнивого взгляда. В то же время она для него – нечто безликое, предмет бутафории. У нее даже нет имени. Трудно себе представить, что, если бы у Дантеса была связь с Екатериной, эта женщина продолжала оставаться для него безымянной. Впоследствии мы увидим, в какой день и почти что час Екатерина, обретет, наконец, имя, а вместе с ним – статус невесты;
– К этому времени Дантес окончательно "созрел" для угроз Наталье Николаевне, – если не удастся сломить ее сопротивление. "Если бы ты сумел вдобавок припугнуть ее и внушить…", – пишет он. Остаток фразы Дантес вымарал так старательно, что уже никакая экспертиза не сможет восстановить утраченный текст.
Возвращаясь к поведению барона Геккерна в октябре 1836 года, нельзя не упомянуть письмо посланника к Наталье Николаевне, в котором он убеждал ее бросить мужа и уехать с его сыном за границу под его дипломатической эгидой. Почему-то все исследователи считают этот эпизод неправдоподобным, хотя Александра Гончарова запомнила его так хорошо, что через много лет, в 1887 году, с ее слов он был записан ее мужем бароном Фризенгофом (Вересаев. Т.2., С.208-209). Александра Николаевна не помнила только одного: устно или же письменно ответила отказом ее сестра на это предложение Геккерна.
Исследователи дуэли утверждают, что не мог опытный дипломат написать столь компрометирующий письменный документ. Почему же не мог? Геккерн сам признал, уже после смерти Пушкина, что он вручил некое письмо Наталье Николаевне в собственные руки. Правда, в его изложении, содержание письма, якобы написанного Дантесом по его требованию, – совсем иное (Дантес, дескать, отказывается от каких бы то ни было видов на Наталью Николаевну!). Но о таковом абсурдном содержании письма известно лишь со слов барона. Тогда как очевидцу, Александре Николаевне, известно только об одном письме посланника к сестре – том самом, где тот убеждал ее оставить мужа и уехать с Дантесом.
Сопоставив признание барона и свидетельство Александры Николаевны, можно придти к выводу, что речь идет об одном и том же письме, врученном Наталье Николаевне в собственные руки. Вероятно, она уничтожила его в негодовании, о чем либо сказала барону сама, либо он мог узнать об этом от Екатерины.
Уже после смерти Пушкина Геккерн требует от Натальи Николаевны воспроизвести, а не предъявить врученное ей письмо, которым она, якобы "воспользовалась, чтобы доказать мужу и родне, что она никогда не забывала вполне своих обязанностей" (Вересаев. Т.2, С.209). Какой родне? Только той, от которой барон мог узнать эти подробности. Нам известно, что она рассказала о письме Геккерна Александре. Могла узнать о нем и Екатерина и уже впоследствии, став женой Дантеса, сказать посланнику, что письмо уничтожено.
Геккерн не мог отрицать факта вручения письма, но почувствовал себя вполне безопасно и был волен изобретать любое содержание, порочащее жену Пушкина. Ведь когда он предлагал ей бегство за границу, его цель могла быть только одна: не устраивать некий бульварный побег, а запятнать Наталью Николаевну в глазах мужа и всего общества. А там уже неважно: кинется ли она в объятья Дантеса, ибо ей ничего другого не останется, или тот сам отшатнется от опозоренной женщины, главное – погубить ее и отвратить от нее своего любимца.
Между тем, пережитые вволнения усилили лихорадку Дантеса, он тяжело заболел и проболел более недели, до 27 октября. Барон Геккерн безуспешно пытался уговорить Наталью Николаевну посетить больного, который "умирает от любви к ней". "Верните мне моего сына", – рыдал он. В это время у Дантеса созрел новый план наступления на неприступную крепость. Едва поднявшись на ноги, он и осуществил свой план, подговорил свою приятельницу Идалию Полетику пригласить Наталью Николаевну в гости – а самой уйти из дому на это время.
Идалия ненавидела Пушкина. Причины этой вражды неизвестны, поскольку сам поэт относился к ней неизменно дружески и ласково. Как бы то ни было, она с радостью согласилась на хитроумный план Дантеса.
Вот рассказ княгини. В.Ф. Вяземской, записанный П.И. Бартеневым: "Мадам N.N., по настоянию Геккерна (Дантеса – А.Г.), пригласила Пушкину к себе, а сама уехала из дому. Пушкина рассказывала княгине Вяземской и мужу, что, когда она осталась с глазу на глаз с Геккерном, тот вынул пистолет и грозил застрелиться, если она не отдаст ему себя. Пушкина не знала, куда ей деваться от его настояний; она ломала себе руки и стала говорить как можно громче. По счастию, ничего не подозревавшая дочь хозяйки дома явилась в комнату, и гостья бросилась к ней".
А вот рассказ А.Н. Гончаровой-Фризенгоф: "Наталья Николаевна получила однажды от г-жи Полетики приглашение посетить ее, и, когда она прибыла туда, то застала там Геккерна вместо хозяйки дома; бросившись перед нею на колени, он заклинал ее о том же, что и его приемный отец в своем письме (Выше мы подробно останавливались на письме посланника и его предложениях – А.Г.). <…> Это свидание длилось несколько минут, ибо, отказав немедленно, она тотчас же уехала" (Вересаев. Т.2., С.250).
Много лет в ходу была версия дочери Натальи Николаевны от второго брака Александры Араповой, что свидание ее матери с Дантесом состоялось за несколько дней до роковой дуэли 27 января 1837 г. Только в 60-е годы ХХ века в ее версии пришлось усомниться. Дело в том, что Арапова приплела к событиям второго мужа Нат. Николаевны – своего отца П.П. Ланского, в то время бывшего возлюбленным Полетики и не знакомого с ее матерью. По словам Араповой, Ланской во время свидания прогуливался под окнами квартиры Полетики, чтобы "зорко следить за всякой подозрительной личностью, могущей появиться близ <…> подъезда". Но в 1963 году М.И. Яшин неопровержимо установил, что полковник Ланской с 19 октября 1836 г. по февраль 1837 г. находился в отлучке по делам службы и, следовательно, не мог прогуливаться около подъезда Полетики. Поскольку его присутствие было вымышлено Араповой, под сомнением оказалась и дата свидания в ее версии.
Основываясь на известных материалах и сведя их воедино, исследовательница дуэли С.Л Абрамович убедительно доказала, что свидание у Полетики – ловушка, в которую заманили Наталью Николаевну, – состоялось гораздо раньше, чем это сообщает Арапова, а именно, накануне 4 ноября 1836 г. – даты получения анонимных писем Пушкиным и его друзьями (С.Л. Абрамович. Пушкин в 1836 году. Л., 1989. С.66-80). Абрамович называет дату – 2 ноября. Несколько лет назад, в докладе "Последняя дуэль Пушкина", сделанном в Пушкинском клубе, мною были высказаны соображения, по которым следует считать, что этот инцидент, приведший к появлению анонимных писем, имел место 31 октября или 1 ноября. Я основывалась на том, что вместо Ланского под окнами мог "прогуливаться" какой-нибудь другой приглашенный Полетикой свидетель, – и, осознав это, жена поэта стала "опасаться" и "от этого терять голову" (Слова, взятые в кавычки, имеются в разорванном черновике неотправленного ноябрьского письма Пушкина к барону Геккерну).
Таким образом, цепь событий, заставивших Пушкина послать вызов Дантесу в ноябре 1836 г., рисуется следующим образом: 16 октября – объяснение Нат. Николаевны с Дантесом у Вяземских и ее отказ кавалергарду; 19-27 октября – болезнь Дантеса, в это время барон Геккерн предпринимает попытки уговорить Наталью Николаевну ответить на любовь его сына и вручает ей письмо с планом бегства за границу; 1 или 2 ноября – встреча Нат.Николаевны и Дантеса на квартире у Идалии Полетики; 4 ноября – получение Пушкиным и его ближайшими друзьями анонимных писем, в к