| ПОЭЗИЯ | Выпуск 24 |
|
* * * Напрасно дуется фоно, что ноты (семь!) давным-давно от рук отбились, что одичали - Do, Re, Mi, Fa, Sol, La, Si - и чёрт возьми на всех забили. Жить в лакированном аду, годами бредя небом чистым, безропотно ишачить у задрипанного пианиста и, презирая этот ад, зависеть целиком от клавиш? Довольно! Ни за что назад сладкоголосых не заманишь. Облюбовали небеса. Божественные голоса. В разгаре марта - как ручеёк бегущий с гор концерт для флейты la mayor В. А. Моцарта. * * * Накурили, болезные - не продохнуть от полезной, как смерть, анаши. Ничего не осталось на донышке - муть в пересохшем арале души. Как шарами бильярдными в три головы разыграл Азазэль карамболь на зелёном сукне амстердамской травы - десять гульденов за коробок. У моря Распят на солнцепёке и зноем пригвождён, невидимые токи летят со всех сторон. Как если бы к обеду. Скорей - на торжество, гурману-людоеду готовили его. * * * 9 метров - и не тесно. Коммуналка. Пресня. Russia. Я, склонившийся над тресну- той, видавшей виды чашкой чая. Рядом шестикрылый серафим - дыханье спёрло - Эта леди не забыла Окровавленного горла. За окном гремят трамваи, не берлинские, а наши, и готовясь к первомаю город чище стал и краше. В винный очередь змеится, всюду ряхи, рыла, рожи. Леди, леди! Вы как птица Бьетесь на бессонном ложе. И рыдаю над страницей Ходасевича, о Боже! * * * Верблюд - чернильное пятно на белизне листа, плевать, что у него пять ног, зато душа чиста. Он вам ни сделал ничего, зачем же с ним вот так: в сердцах отправили его в корзину для бумаг. * * * Сестре Гэдээровской кукле не спится - свет в глаза - неисправны ресницы, сколько лет, не припомнит сама, одиноко в чулане пылится и поплакаться некому: "ма". Дочка выросла. Внукам до фени полинявшее это старьё - всюду "Barbie", как бледные тени, на упитанном фоне её. Худосочные американки - "Made in China" - не знают забот. А в чулане стеклянные банки: огурцы, помидоры, компот. И бедняжка вздыхает печально, оказавшаяся не у дел. Хоть бы кто прикоснулся случайно. хоть бы кто ненароком задел - чтобы вдребезги. Это, по сути, даже лучше, чем жизнь взаперти. И предсмертное хриплое: "Mutti! Wo bist Du?[1] Пожалей и прости". * * * Осенним парком, где с веслом стоит дивчина иду. Не каркай, вороньё. Печаль-кручина не изводи. На карусель - слоны, верблюды - запрыгну, чтобы насовсем слинять отсюда. Но прежде - несколько кругов, расправив плечи, я совершу и - был таков - arrivederci. На юг - подальше от небес - больных, унылых, летит, а времени в обрез, клин легкокрылый. Успеть бы только до зимы и до простуды. За мной! На волю из тюрьмы! слоны, верблюды. * * * Петушок на палочке стоит 8 коп. Траурные саночки тащат в гору гроб. Бабка повивальная плачь за упокой. Счастье самопальное тает за щекой. * * * Не афишируя свою любовь к берёзам, стою у бездны на краю, роняя слёзы. От слёз обуглилась земля, как от напалма, и только надпись: "Здесь был я!" свежа на пальме. * * * С. Манукяну Играет пианист в квартире, где останавливался Блок. Ещё по сто, чтоб воспарили и вознеслись под потолок. А там под потолком, где громко не распинается фоно загадочная Незнакомка прогуливалась в домино. Одна! Без спутников, как раньше, чуть постаревшая, но ей к лицу сегодняшняя Russia и тусклый отблеск фонарей. Она глядит из-под вуали глазами полными любви. И отражается в бокале безалкогольного аи. И в полночь возле ЦДЛа, как горностаевым манто укутавшись метелью белой, умчит с клиентом на авто. А лабух не заметил даже её присутствия, пока парил в очередном пассаже на мно-о-о-о-го выше потолка. |