| КРЕЩАТЫЙ ЯР | Выпуск 8 |
I
Ломок нет и практически не бывает; как писал Берроуз, если однажды перекумарить, то потом всегда можно слезть более или менее легко, другой вопрос, что невозможно жить в «чистом виде» – чувствуешь, что постоянно чего-то не хватает, постоянно ждешь ощущения кайфа, которого в нормальной жизни, в нормальном состоянии, по-моему, достичь невозможно. Я сижу, неспособный ни к какой работе, и жду чего-то, и строю планы, можно догадаться какие. Любой физический дискомфорт воспринимается, как адские муки – и что хуже всего, я прекрасно понимаю, что это не более чем самовнушение... Я не могу дочитать ни одной книги до конца, мои мысли перескакивают с одной темы на другую, или, наоборот, я сижу, бездумно уставившись в монитор. Теперь это мое нормальное состояние, кроме того, я заторможен, превратился в полудебила. Я замечаю, что ищу любой повод для того, чтобы устроить себе праздник ощущений... На самом деле физически я чувствую себя прекрасно, но, повторюсь, любую усталость я отношу на счет ломок: время тянется так медленно, люди такие скучные, работа такая однообразная. Это нормально, но за полтора года я так привык к вечной внутренней фиесте, что теперь чувствую себя особенно несчастным. Но самое главное, с чего я, собственно, и начал, это то, что я теперь понимаю: в моей ситуации физических ломок практически не существует, правда на данный момент это не особо утешительно, но тем не менее приятно, что тело может не испытывать неприятных моментов.
Впрочем, я, наверное, забыл отметить, что все вышеизложенное относится не к белой классике, как можно предположить, а к сложному химическому соединению, используемому в качестве сильного анальгетика, именуемому ТРАМАДОЛ ГИДРОХЛОРИД, в миру (товарное наименование в Российской Федерации) просто трамал. А в США он именуется Ultram, даже там он многим знаком, представляете?! Данный препарат призван облегчать послеоперационные боли, и хотя за время злоупотребления им мне улыбнулась удача два раза побывать в больнице, и однажды действительно лежать на операционном столе под злыми скальпелями недобропорядочных докторишек, обычной целью употребления данного препарата является получение удовольствия (возникающее при передозировке и, соответственно, чрезмерным воздействием активного вещества трамала на опиумные центры головного и спинного мозгов). Таким образом, кайф какой-то медицинский, стерильный, спокойный и продолжительный. Это является мощным барьером на пути к потреблению наркотика многими наркоманами-ортодоксами, не представляющими для себя ни малейшей возможности променять героиновый кайф на какой-либо суррогат. Я бы не стал дискутировать по этому поводу. Ведь это и есть Выбор, это и есть та Демократия, внутри которой каждый может чувствовать неограниченную свободу. Чтобы сразу отказаться от полемики, оговорюсь, что мой выбор обусловлен образом жизни, вы не ослышались, именно это я и хотел сказать. Дело в том, что практика, не знающая исключений, доказывает, что нельзя одновременно мутить гер и нормально работать и жить в рамках приличий. Я имею в виду миллионы таких же как я простых «emploees», у господ-руководителей-власть-имущих вполне возможно всё по-другому. Ведь в конце концов, был же наркоманом Геринг! Ведь это не последний маргинал в мире, о миллиардах других людей никто и не слышал – удобрения для жизни, не более... Хотя он, конечно, одиозная личность. Впрочем, я что-то отвлекаюсь. Я всего лишь хотел сказать, что под трамалом можно существовать, не меняя образа жизни.
Я сижу и слушаю одним ухом Чайковского – в телефонной трубке, жду пока какая-то сука найдет время поговорить со мной. Но это очень символично, я незаметно закрываю второе ухо рукой, и теперь в моих ушах лишь классический концерт, впрочем может это и не Чайковский, но что-то типа того.
Конечно, жизнью такое существование назвать сложно, но что интересно, начинаешь интересоваться и обращать внимание на совершенно нетипичные вещи, словом, становишься оригиналом. Впрочем, возможно, я стал бы оригиналом и при иных жизненных обстоятельствах. По любому, история не терпит сослагательного наклонения. То есть это бессмысленное развитие темы – все равно ни к чему не придешь.
Нет, нет, ломок нет и быть не может, но все равно какой-то вечный дискомфорт, словно я в неправильном месте в неправильное время – или как это сказать… Самое интересное – это непроизвольные элементы сюрреализма и театра абсурда в обычной жизни. Кстати, я думаю, что эти два понятия по сути одно и тоже (я не беру в счет определения из учебника зарубежной литературы двадцатого века), одно и тоже дерьмо, разрушающее жизнь.
Один мой друг однажды сказал мне, что эффект толерантности может выражаться не только физически, но и психологически. Причем в основном это будет ощущение дискомфорта. Это не будет так, как писали в советских «правильных» книгах – типа мне хочется ширнуться, мне хочется ширнуться, мне хочется ширнуться, мне необходимо ширнуться... ... и так до бесконечности. Мысли в башку могут лезть разные, но суть будет одна и та же – дискомфорт. Так вот, при получении более сильных ощущений появляется еще большая привязанность и тогда говоришь себе: «Каким же я был мудаком». Это даже не обязательно должно быть связано с наркотиками (которые просто стимулируют мироощущение), это происходит в повседневной жизни с каждым. Когда, начав врубаться в систему бизнеса, думаешь: «Каким же я был мудаком, когда верил в справедливость и честность»; когда не хватило рубль пятьдесят на дозу, думаешь: «Каким же я был мудаком, когда отдал этой старой карге деньги – они ведь все равно ее не спасли». Так думает мой друг, и это помогает мне жить. Потому что два человека, согласные друг с другом по какому-либо поводу – это уже почти система.
Мир разваливается, это не вопрос, это всем понятно, но наша интегрированная цивилизация приспособилась и к этому – научилась пить свои собственные соки, кушать свое же собственное дерьмо. Когда интеграция станет полной, в тот же миг все исчезнет, и лишь бумаги будут летать по офисам, вылетать из окон небоскребов и смешиваться с комьями грязи на мостовых, и некому будет их убирать. Да, по-моему, уже очень-очень давно не создавалось ничего нового – за время моей жизни совершенно точно, да и вообще, наверное, наш век, по крайней мере с двадцатых-тридцатых годов вряд ли войдет в историю культуры. Ведь время рассудит, как говорится, если не остановится в ближайшие дни, конечно. Ведь после наивного авангарда не последовало ничего более великого, все последующее – не более, чем гребаная компиляция, что, в общем-то в какой-то мере признавал и Сальвадор Дали, испанский авантюрист, существо с необычайными сексуальными комплексами и гипертрофированной жаждой денег и славы. Его я считаю основным символом эфемерности современной культуры.
Апокалипсис – это не значит, что в один день разверзнется земная твердь, и все грешники прямиком угодят в геенну огненную, мучимые синим пламенем вечности. Это, на мой взгляд, постоянный вялотекущий процесс, причем происходящий в душе каждого человека, причем по-разному, в зависимости от индивидуальности (если таковая имеется), и, объективно, под разрушительным действием изменений в мире. Постепенно души людей теряют свое содержание, и все, что вскоре останется от потомков Адама и Евы, это органическая материя, живущая по законам, установленным машинами. Люди становятся практически неодушевленными.
Все мне кажется суррогатом, и в первую очередь человеческие отношения. Элемент искренности, изначально заложенный в интимный сегмент общения, составляет не более 1% от того, что реально происходит. Все остальное – это, как я называю, игры. Мотивация может быть различной – скука, безысходность, элементы авантюризма и т.д. Основная цель – убить время и энергию, это кажется взаимоисключающим, но это так...
Как я понял вчера ночью, суть жизни состоит в псевдодинамике, каком-то нелепом броуновском движении, поскольку в результате все дороги ведут в одном направлении, причем конечной целью является отнюдь не Рим. Однако псевдодинамику можно условно разделить на несколько типов в зависимости от направления движения: вперед, назад, круговая и по кривой. Моя жизнь является ярким примером круговой динамики, поскольку в жизни не происходит практически никаких изменений – люди вокруг уходят и приходят, возвращаются или исчезают навсегда, но все события, да и вообще всё остальное каждый день – одно и тоже, одно и тоже...
Иногда я чувствую себя глубоким беспомощным стариком – не то, чтобы это была какая-то инфантильность, а именно ощущаю полную опустошенность, словно меня выпотрошили, зашили, сделали пластическую операцию и бросили умирать. Чувствую себя полым изнутри, и все проходит сквозь меня, не задерживаясь, а у меня нет сил, чтобы даже пошевельнуться. Впервые я ощутил подобное после прочтения пьесы Ионеску «Носорог», а потом это стало происходить со мной все чаще и чаще, словно моя жизнь шла по законам арифметической прогрессии. В таком состоянии нет сил и желания ни на что, я смотрю пустыми глазами на окружающих меня людей, и все мне кажутся чужими и ненастоящими. Я вижу несовершенство мира через закрытые веки, и даже если я зажимаю руками глаза, это не помогает, потому, что руки мои прозрачные. Знаменитое название повести Альбера Камю переводили на русский язык как «Чужой», «Посторонний», и даже «Незнакомец». В русском языке нет такого емкого слова, которое передавало бы содержание этой книги. Несмотря на то, что я давно избавился от остатков юношеского максимализма и идеализма, это произведение близко мне, хотя всё немного утрировано – ведь в нем квинтэссенция экзистенциализма (который я бы определил как пассивную форму современного духовного нонконформизма). Впрочем, именно в нем, вероятно, можно обнаружить корни современной бездуховности.
В последнее время моей истинной страстью стала фотография, по сути деструктивное искусство, поскольку целью является перемещение объемной динамики в безжизненное статичное состояние – это ведь то же самое, что и убийство. Конечно, фотографии передают и движение, и пространство, но ведь это эфемерно, искусственно, это самая настоящая иллюзия. Сфотографировать человека – это то же самое, что убить и распять его, а потом смотреть на тело и предаваться сладким грезам и воспоминаниям в каком-нибудь маниакальном логове, в подвале гаража, где под стальной лестницей, через которую пропущено электрическое напряжение мощностью 1000 ватт, томится несколько женщин и детей с готической татуировкой «раб» на лбу, готовых исполнить твое любое, даже самое экзотическое желание, чтобы сохранить свои жалкие жизни.
Эрих Фромм разделял интересы на био– и некрофилические. По его мнению, страсть к автомобилям, различной технике, etc. является интересом к чему-то мертвому, разрушительному, соответственно некрофилическому. В этом аспекте фотография, несомненно, относится к последнему виду интересов. Тем более это относится к черно-белым снимкам, поскольку ко всему прочему следует прибавить потерю цветов. Впрочем, лично меня это не обламывает, поскольку оттенки черно-серо-белого дают много особых эффектов, и это создает множество возможностей, но конструктивного в этом мало, о чем, кстати, и речь. Более всего я люблю фотографировать архитектуру нашего века. Особый интерес вызывает модерн начала столетия и помпезный тоталитарный соцреализм тридцатых – начала пятидесятых годов. Может быть потому, что я родился и провел первые четыре года своей жизни в доме на Кутузовском проспекте, построенном в тридцать девятом году. Кроме того, лучшие моменты моей жизни связаны с такими названиями – Смоленская площадь, Бережковская набережная, 2-ая Песчаная улица. Самые веселые и безумные тусовки проходили в огромной квартире на Земляном Валу, в квартире, когда-то принадлежащей одному из заместителей Берии, в комнате, где когда-то, по преданию, повесился подросток, не выдержавший постоянного напряжения той эпохи. В этих удивительных апартаментах живет мой друг – писатель, поэт и музыкант. Он истинный декадент, причем в его упадничестве нет ни тени фиглярства. К сожалению, он не способен контролировать свои поступки и события вокруг себя, как, кстати, и я. Но нас сближает не только это.
В восемь часов вечера я стоял около входа в метро «Сокол» и ждал ее впервые за последние два месяца. Она опоздала на двадцать пять минут, и, увидев ее, я понял, куда исчезло все живое во мне. Я забрал часы, которые оставил у нее во время нашей предпоследней встречи и сказал: «Если ты идешь домой, я провожу тебя». Дорога вела через парк, и она предложила присесть на скамейку. Было уже темно, и холод пронизывал наши тела. Мы обсуждали нейтральные общие темы, не имеющие к нам никакого отношения – так проще. Я не мог подолгу заглядывать в ее глаза. Больше всего на свете мне хотелось положить голову ей на колени. Она сказала: «Положи голову мне на колени». Потом мы целовались, и я говорил, что я ее люблю, что я по ней соскучился, что я не могу жить без нее – но все это совершенно не те слова. То чего я лишился, стало для меня отчетливым и ясным, как день – мумия великана, преследующая меня за мои грехи, как тень. Когда мы прощались, я попросил ее позвонить мне через час. Но она не позвонила ни через два, ни через три часа...
А вчера со мной произошло несчастье. Кстати, я описываю не хронику одного дня, а просто набираю на компьютере свои мысли... Я не считаю нужным отмечать, когда что происходило, потому что это не имеет абсолютно никакого значения. Вчера со мной произошло несчастье, но я не могу сказать, какое конкретно. Моя голова и так разрывается от мыслей, а сердце – от страданий. Как нелепо и фальшиво это звучит в моих устах, но это просто символ. Это действительно так. Я потерял последнюю иллюзию, за которую держался десятки месяцев, утопающий в отсутствие настоящего, в смысле чего-то естественного, натурального. Теперь в моей синтетической жизни, заполненной лишь ложью, наркотиками и в какой-то мере похотью (или страстью, разница-то небольшая), не осталось больше волшебных исключений, подтверждающих проклятое правило. Все, все, все – одно и то же дерьмо, одного и того же цвета.
Я верю в Бога, он существует, и он всесильный. Я абсолютно в этом уверен, и я чувствую его присутствие. Наверное, мне свойственно ханжеское желание найти кого-то, на кого можно переложить ответственность, я не спорю, скорее всего, так и есть. Однако сейчас я хотел бы поговорить о другом. Просто я иногда думаю, что справедливость (как процедура, как законодательство обязательное для исполнения) осуществляется необязательно на небесах, мне кажется, что существует какой-то закон баланса, как закон сохранения энергии: ничто не уходит никуда и ниоткуда не берется. Все самодостаточно. И самое главное – за все всегда ответишь. Причем так, что мало не покажется. У меня всегда так происходит в жизни, и в такие моменты я чувствую себя наиболее погано. Сегодня я именно так себя и чувствую. Как какая-то марионетка. Но я знаю, что все пройдет. И не останется вообще ничего, даже страданий. Не знаю, может это в какой-то мере и неплохо, но я чувствую, как становлюсь, все менее и менее одушевленным, становлюсь таким, как этот гнусный мир вокруг меня. Давным-давно прошли те времена, когда наиболее тонкие художники чувствовали, что с миром творится что-то неладное и ввергали свои души и плоть в пучину грехов и разврата, и наслаждаясь своим падением, пытались привлечь внимание к тому, что мир разваливается. Сейчас упадничество стало нормой жизни. Я не пытаюсь идеализировать глубины седой старины, и воспевать счастье и истину, которые прятались в песнях трубадуров и труверов, или в языческих заклинаниях латиноамериканских индейцев, отнюдь нет. Видимо, на какой-то ступени познания происходит нечто, после чего все начинает разрушаться. Ведь всему поставлены свои пределы. Когда-то всё возвращается к своим истокам – прах к праху.
Мой друг пишет книгу, которая называется «Евангелие от трамала». Насколько я понял, в этом нет никакого кощунства, никакого лицемерия. Я не люблю ханжества и считаю, что каждый может выражать свое отношение к Богу, как хочет. Ведь если человек богохульствует, он признает существование высшей силы, иначе он не стал бы расходовать свое время и остроумие попусту. Это книга о том, как человек сошел с ума, он сидит в ванной и слушает райское пение ангелов, доносящееся из водопроводных труб. Он поднялся над обычными разглагольствованиями наркоманов-графоманов, и это истинное черное безумие, история расщепления личноcти, которая никогда, собственно, и не была цельной. Весь мой круг общения – это люди с трещиной в душе, люди, прячущие свое истинное хрупкое «я», двуличные и лживые, но, тем не менее, родные мне существа. В их компании я чувствую себя как рыба в воде, я нахожусь в родной стихии. Мне не надо притворяться и играть, я таков, как я есть – это так приятно, это моя жизнь. Главным для нас является запастись большим запасом цинизма, и тогда все хорошо.
II
Одного из моих лучших друзей зовут Петр. Я решил написать о нем поподробнее именно сейчас потому, что это человек, который в настоящий момент балансирует на грани, одной ногой он уже завис над пропастью.
Мы стояли возле центрального входа в институт, наслаждались опиоидным кайфом и думали, что делать дальше. Почти одновременно мы обратили внимание на невысокую плотную кудрявую девушку с большой грудью. Это был совершенно не мой тип, но она понравилась Петру, и мы решили познакомиться. Петр был настойчив и в результате завоевал ее. Они стали жить вместе, и Петя был так счастлив, что почти перестал общаться со мной. Тем более, что она не любила меня по многим причинам. Она принадлежала к группе инфантильных экстравертных шизофреничек. Все было на публику, а, оставаясь с ним наедине она превращалась в беспомощную капризную мразь. Но он носил ее на руках и говорил, что она составляет смысл его жизни. К счастью, это были просто слова...
Через какое-то время они перестали жить вместе, и стали встречаться только по выходным. Впрочем, видимо, она все-таки когда-то любила его, потому что когда переезжала к нему (ее родители были категорически против этого, поскольку считали, что социальный статус Петра не соответствует их положению в обществе), она даже вернула матери драгоценности, подаренные ей когда-то. Убогий жест, конечно, но все равно это что-то доказывает. Но все в этой жизни заканчивается, особенно то, что никогда и не начиналось. Больнее всего ранит душу разрушение иллюзий. Однажды она не позвонила ему вечером, как обещала. Тогда Петр сам позвонил ей, она сказала, что не уверена, любит ли она его, что ей все надоело, что он использует ее как подстилк