Тень

Шарила по Интернету. Беспорядочный поиск, ассоциативный. Забиваешь в строку слово, смотришь значение, вообще информацию о нём, потом цепляешься за что-то другое, связанное. Сон приснился сюрреалистический. Будто из крана текут виноградины, сбиваясь, ягода к ягоде, как мыльные пузыри в пену, в гроздь, а по ней ползают маленькие чёрные муравьи, потом всё это складывается, как конструктор, в слонёнка, и он перетекает за балкон. Смотрела в сонники. До чего же их много. Виноград, муравьи, слон. Хотя можно ли гроздь винограда по сути называть слоном. Форма без содержания. На такие размытые вопросы сонник ответов не даёт. Он конкретен. Слон по соннику Миллера. Слон по соннику Хассе. Слон по соннику Нострадамуса, Лоффа. Женский сонник. Итальянский сонник. Всего девятьсот пятьдесят три тысячи ответов. Попробуй сведи их все к одному. «Прочное состояние», «достигнете почестей», «Вы достаточно мудры и опытны, чтобы надежно и с выгодой разместить свои капиталы», «толстокожесть», «мощь и тяжеловесность», «напоминание о чём-то забытом», «в ряде случаев – мстительность и жестокость», «привлечение к себе единомышленников». Можно продолжать дальше до девятисот тысяч. Виноград. «Символ добра, богатства, плодородия и вытекающей из феминности сексуальности». «Празднование, веселье, торжество». Хватит. Муравей. «К нашествию тараканов», «весь день будут преследовать мелкие неприятности», «тяготиться однообразием жизни». Слева в колонке гадание по имени. Наверняка примерно такое же количество ответов. И такой же разнобой. Вряд ли удастся сложить счастливый характер из противоречий. Дальше я забила в поисковик своё имя. Миллион ответов. Художница, учительница украинского языка, персональные страницы каких-то моих тёзок, одна из них зарегистрирована на сайте «Проза.ру». Я вошла. Всё хорошо, но на странице висела моя фотография. Только я не зарегистрировалась на «Прозе.ру».

Бывают такие совпадения. Имя, фамилия. Внешность. Двойник. Однажды я пришла в гости к одногруппницам в студенческое общежитие. Говорили, что мы с Татьяной внешне похожи, примерно одного роста, темноволосые, с крупными чертами лица, кареглазые. На стуле в комнате, куда я пришла, лежало Татьянино пальто, съёмный воротник-песец, вязанная шапка, рядом стояли сапоги – кто-то предложил ей тапочки. Сказали, что она вышла на кухню за чайником. Я не говорила себе, что сделаю то-то и то-то, затем-то. Просто вспомнила разговоры о нашем внешнем сходстве, сняла дублёнку, надела Татьянины пальто, воротник, сапоги, натянула шапку поглубже и пошла встречать подругу в сторону кухни. Когда она вышла мне навстречу, я зарылась подбородком в воротник, чтобы лица не было видно. Она застыла с чайником в руках. Я жду, когда она засмеётся. Она тоже ждёт, когда я пройду мимо и заверну за угол. Ну, пусть хоть улыбнётся. Поторапливая её, я подняла лицо от воротника и гаркнула: «Таня»! «Дура», – выдохнула она. Теперь примерно понимаю, что почувствовала тогда Татьяна. Я что-то читала о двойниках. Конкурсы какие-то устраивают, двойники знаменитостей. Мэрилин Монро. Толпы блондинок с красными губами в белых платьях. Кто-то утверждает, что видел в другом городе своего соседа, в то время как тот сидел дома и пил чай. Кто-то окликает кого-то на улице и, обознавшись, удивляется сходству. Мы с тёзкой на сайте «Проза.ру» похожи, как отражения. Какой там похожи, это я и есть. Моя фотография из «Скайпа», функция там такая, камера фотографирует тебя через каждые несколько секунд, покадрово. Иногда фотографии удачные. Я и вывесила одну как юзерпик в социальной сети. Давно уже заменила эту фотографию на другую, и ту заменила. Фотография на «Проза.ру» слегка обработана в фотошопе. Фон другой, впрочем, за малахитовыми разводами угадывается рисунок ковра, висящего у меня на стене.

Я ведь ходила во сне. Помню женщину в белом. Мама проснулась ночью, она спит очень чутко, и вышла в коридор, наверное, услышала мои шаги. У неё была бледно-голубая пижама. В лунном свете – белая. Я закричала. Выбежал папа. Зажгли свет. Мама успокаивала меня, а я рассказывала ей о какой-то тётке, разгуливающей в белом по нашему дому. Один раз я проснулась сидящей на подоконнике у раскрытого окна. Летом любила спать на балконе, раскладушку устанавливала под кашпо с цветами, и когда вставала ночью, то билась о них головой и просыпалась. Я ничего не могу сказать о своих хождениях – не помню. Пустота. Или наоборот, большая плотность в памяти, куда не влезает ни один эпизод о ночном хождении. Сны я помню, и явь помню, а остальное – в каком-то кармане, заглянуть в который не удаётся, и я просто не догадываюсь, что у меня там. Я даже не знаю, с открытыми глазами ходила или с закрытыми. Если увидела маму, то с открытыми, на подоконнике – с закрытыми. Шла к нему, вытянув вперёд руки. Вряд ли, скорее всего, они висели вдоль тела, человек расслаблен в таком состоянии. И я ни разу не видела сомнамбулу со стороны. В детском лагере отдыха никто не страдал лунатизмом. Я одна была такая. Но там меня никто не заставал ходящей во сне. Только дома видели. Возможно, в лагере все спали, а может, я ходила во сне только дома. Вот встаёт человек, ему без разницы, лезть на подоконник или садиться к компьютеру. Заученными движениями включает его. Регистрируется на сайте. Пароля-то я не помню и могу биться головой об эту стену сколько угодно. Пароль в кармане. И чтобы зарегистрироваться, глаза должны быть открыты. Светящийся монитор, и я напротив с отсутствующим выражением лица набираю буквы. Это не сомнамбулизм. Возможно, какое-то расстройство посерьёзнее. Впрочем, вполне безобидное, – я просто сидела и что-то сочиняла по ночам, себя не помня. Вот ещё один порог, о который я споткнулась: я никогда не пыталась сочинять. С фантазией бедновато. Я и в школе сочинения писала так себе, с помощью критических статей кое-как вытягивала. Итак, сочинения я писала посредственно, и поэтому у меня никогда и мыслей не возникало попробовать себя в литературе, с таким же успехом я могла взяться сочинять музыку, нотную-то грамоту я знаю, закончила музыкальную школу по классу фортепиано, но дальше исполнения чужих пьес у меня дело не шло, ни одной импровизации. Точно также я могла заявить себя художником, с рисованием у меня тоже не складывалось. Школьную программу я выполняла, получила по рисованию своё «хорошо», то есть никаких надежд не подавала. Или скульптура, для меня что сочинять, что лепить, – одинаково вязкая масса, не принимающая никакой формы. Прозу писать и не помнить об этом. Двойная жизнь получается. Что ещё я делаю и о чём не помню? Человеку можно внушить, будто он делал что-то, если даже ничего подобного не происходило. Мы как-то сидели компанией у кого-то в гостях, кому пришла в голову эта идея разыграть того мальчика, Толика, низкорослого крепыша, – быстро кивнули, подмигнули друг другу и объявили, что в дверь звонят. Сказали ему, иди, открывай. Он отнекивался. Вам послышалось. А мы все гнём своё: «Ну как же, звонили. Это ты не услышал». Надо было видеть его сосредоточенное лицо, он тоже искал что-то в кармане памяти, но не мог это найти просто потому, что этого там не было. Ему ничего не оставалось, как поверить нам, и он пошёл открывать. «Ну ты бы ещё полгода собирался. Человек звонил-звонил, не дождался и ушёл», – сказали мы ему. Он оправдывался, огрызался. Почему сами не открыли. Только через несколько лет ему кто-то рассказал, что мы пошутили, не было никакого звонка. Не знаю, испытал ли он облегчение оттого, что узнал, что искал в пустом кармане. Наверное, до сих пор сомневается. Толик много раз слышал, как звонят в дверь. Разные сигналы: резкие, мелодичные или тревожные. Какой из этих звуков он выбрал, когда мы говорили ему: «Звонят»? И Толик, не слышав звонка, помнил его. А я не помню, как пишу. И как стучала пальцами по клавишам не помню, но ведь просыпалась от удара о цветочные горшки. Значит, я не спала, значит, это какая-то часть моей жизни, закрытая от меня, мысли и впечатления, о которых я ничего не помню, глаза и не закрыты и не открыты – завязаны. Выходит, подсознание отражало и преломляло увиденное, услышанное, почувствованное, перемешивало, точно в лототроне, а я даже не знала, какие слова я достаю из него и в каком порядке выстраиваю. Может, это я днём сидела за компьютером, переключаясь, и начиная работать в другом режиме, за какой-то перегородкой, где мне себя не видать. Значит, я не хозяйка своим мыслям и левая рука не ведает, что делает правая. А у меня ведь бывали такие мгновенные выключения. Как-то в магазине я захотела купить бутылку чешского пива, с деньгами было туго, зарплата через неделю, и выбрасывать тридцатку, когда можно было обойтись десяткой за «Черниговское», не годилось. Но мне так хотелось именно чешского, что я выключилась на несколько секунд и пришла в себя уже у кассы с этой бутылкой в руках, сказала себе «что я делаю» и чтобы не успеть опомниться, как-то среагировать, быстро заплатила. Как взяла бутылку с полки и оказалась у кассы не помню, но помню всё, что было до и после этого, будто вырезал кто-то кадры из киноленты и склеил оставшиеся края. Значит, должна и сейчас помнить, как захожу на сайт, или хотя бы просто очнуться от забытья перед компьютером, спрашивая, а «что я делаю?» Это как-то оправдывало бы меня. Значит, на сайте под моим именем и фотографией зарегистрировался другой человек. Зачем? Ведь можно взять псевдоним, именно для этого они и существуют, любую картинку под юзерпик. Ей, – то, что это был мужчина, я сразу отмела, хотя, наверное, следовало рассмотреть и эту версию, – зачем-то понадобилась именно я. У неё какие-то комплексы, связанные с внешностью? Почему она выбрала именно меня? Как так совпало, что ей понадобились именно моё имя и моё лицо? Я красива? Можно сказать, и так, да, я красива. Но можно найти и покрасивее. Я нравлюсь себе. Но, оказывается, я кому-то нравлюсь настолько, что она решила сделать моё лицо своим. Почему именно я? Где она взяла мои данные – понятно, в соцсети, скачала фотографию, переписала имя. Наверняка она пересмотрела множество лиц и имён. И выбрала меня. Почему? Есть имена и позвучнее. Наталья Строгонова. Что в нём для неё? Или вместе с лицом оно представляет для неё какой-то интерес. Созвучие имени и внешности. В лотерею я никогда не выигрывала, кто-то вытянул билетик с моим именем и внешностью. Что-то должно было привлечь её в совершенно незнакомом человеке. Что-то такое, чего не вижу я. Это вовсе не означало, что я лучшая. Прежде всего расчет на безнаказанность. Обо мне никто не знает. Миллион ответов в поисковике о моих тёзках. Вероятность того, что настоящая Наталья Строгонова, то есть я, набредёт на этот сайт, нулевая. Меня и привёл-то сюда случай. Она специально выбрала такую размытую, чуть засвеченную фотографию, изменила фон, всё-таки как-то попытавшись замаскировать кражу. Но вопрос остался – почему она выбрала меня? Почувствовала какое-то сродство, вероятность, возможность другой жизни, альтернативу, «кем я был в прошлой жизни», по аналогии «кем бы я могла стать ещё», – да вот ей, мной то есть. Она вглядывалась в моё лицо на фотографии. Так бывает, когда без мыслей просто смотришь в лицо человека, то вдруг понимаешь что-то главное в нём. Или она просто, безо всякой мысли, остановилась на моих данных, вскрикнув, как в магазине: «о, вот то, что мне нужно» и, не объясняя себе ничего, стала мной. У меня нет возможности сравнить, что её не устраивало в своей внешности, что она нашла более выигрышного в моей. Или мы с ней похожи, так, как с Татьяной, обе темноволосы, черты лица крупные, может, она увидела нечто родственное, а может, её привлекло выражение моего лица, она приняла свет, бьющий мне в лицо, за внутренний, идущий из души. Но вопрос оставался. Это точно вступить в коровью лепешку и спрашивать – как это меня угораздило, или раздавить мобильный, случайно сев на него, пусть была ошибка, а фотографию-то мою выбрали без меня. Можно сказать, что я прошла кастинг у одного-единственного человека. Жаль, что это всего лишь невидимка, так же никому не известная, как я, и желающая таковой оставаться. Но это всё равно не отвечало на вопрос.

Произведений – сто девяносто два. Первое датировано две тысячи десятым годом. Два года она пишет под моим именем, два года существует двойник. Два года я функционирую тайно от себя. Что-то со мной происходило. Я ходила в бассейн, у меня есть Димка. Я подобрала на улице котёнка. На первых свиданиях с Димкой я только и говорила об этом котёнке. «Он кусается, хватает за пальцы». «Может, он есть хочет». Что со мной происходило за эти два года? Я закончила институт, устроилась на работу. Составляла сметы. Ела, спала, гуляла, ходила на концерты, сидела в кафе, встречалась с друзьями. Моя жизнь была как-то заполнена и между событиями, случавшимися со мной, вклиниваются тексты, опубликованные на сайте «Проза.ру», огромный массив, о котором я не подозревала. Два года – она уже сжилась с моим лицом, моим именем, освоилась, перестала опасаться, считает своими. Под её текстами стоят даты. Я не вспомню, что со мной происходило в эти дни. Я не веду дневник. И дата двадцатого июня две тысячи двенадцатого года мне ни о чём не говорит, а в это день я написала миниатюру «Гениальность и талант». Фрейзер упоминает о табу на имя. Аборигены отказываются фотографироваться, опасаясь, что вместе с фотографией у них украдут душу. Моя на месте? Я не ощущаю какого-либо ужатия, наоборот, где-то меня стало больше, я будто захватила какой-то объём пространства и удерживаю его текстами.

Она пишет рецензии на фильмы. Десять. Я смотрела только «Чёрный лебедь» и «Буря в пустыне». «Буря в пустыне» понравился, а «Чёрный лебедь»… У неё есть рецензия и на индийский фильм. Как-то ходили на фестивальный показ фильмов с участием дю Фюнеса. Ведущий сидел за столиком на сцене и комментировал отрывки, перед ним стояла бутылка с минеральной водой. Кадры из «Ресторан господина Септима», «Замороженный» и внезапно какая-то индийской мелодрама. Ведущий дублировал. В бутылке была точно не минеральная вода. Он с выражением выкрикивал реплики, и когда черноволосый парень на экране пустился в пляс, вскочил, словно хотел дублировать и танец. Не удержался на ногах, опрокинул столик. На пол полетела бутылка из-под минеральной воды, микрофон. А смотреть мы пришли «Человек-оркестр».

Её стиль мне кого-то напоминает. Я тоже пишу короткими предложениями. Она взяла моё имя, мою фотографию. Наверное, просмотрела всё на моей страничке «ВКонтакте» – музыку, видеоклипы. Попыталась определиться с моим вкусом. Больше она ничего не могла обо мне узнать, только придумать. Неужели и стиль придумала, так угадала. Если бы она не делала таких пафосных – почти выкриков – выпадов, и не бросалась в сторону без логических переходов, продираясь с треском через слова, как лось сквозь кусты, можно было бы подумать, что это пишу действительно я. Так подделывать стиль может только человек, хорошо меня знающий. Кто-то из моих френдов? Из ста пятидесяти человек, числящихся в друзьях, я активно переписываюсь только с девятнадцатью. Восемь среди них женщины. Какая-то из них. Оле. Она пишет заметки. Барахтается в словах, рубя предложения там, где они завязались в узлы, оставляя читающему самому догадываться, о чём это. И ещё одна важная совпавшая примета. Оле делала также часто грамматические ошибки, как та, на сайте «Проза.ру». Обе писали «толи» слитно. Оле училась в консерватории, хотела стать певицей, хорошо рисовала. В консерватории пела классику, и организовала со знакомыми парнями рок-группу, сочиняла для них тексты и музыку. Она написала много заметок «ВКонтакте». Стала подыскивать другой ресурс, где могла бы развернуться. «Проза.ру». И ещё она как-то писала мне, что у неё несколько страничек, что на одной из них она выдала себя за мужчину. И знакомы мы с ней два года. У неё и «ВКонтакте» ник – псевдоним, а не настоящее имя. Я даже не знаю, как её зовут. На фотографии девушка со светло-русыми волосами, голубые глаза, нос чуть приплюснут у кончика, губы обыкновенные, несколько редких веснушек. Она вполне миловидна. Не должна бы комплексовать из-за внешности. Может, сознательно подделывала мой стиль, мы чатились каждый день, может, подспудно, читала и будто попала в трафарет моих слов, она музыкант, вполне могла уловить ритм чужого текста, вжилась в него.

Рецензии на произведения. Ей кто-то пишет, обращаются по имени, смотрят на фотографию. Что-то же они о ней, обо мне, думают. Вместе создают образ, колышущийся в блогосфере, заросшей именами и фотографиями, отражающимися друг в друге, с гладкими, от взглядов, как бутылочное стекло, зализанное морем, краями. Второе астральное тело, и я не знаю его плотности и свечения, не ощущаю, в моей квартире будто появилась ещё одна комната, куда я не заглядывала два года. Пятая собачья нога, внезапно выросший рудимент с нервными окончаниями где-то в другом месте, до которого мне никак не добраться. Марионеткой водит кто-то другой, а рецензоры помогают. Что думают, то и пишут. Хвалят. «Вы очень чувственны. Наверно, балетмейстер?» «Угадали. Хореограф по образованию». Значит, это не Оле, а как стройно выходило.

Оле поёт и рисует, и она никогда не писала о танце, вообще не упоминала о нём, ни слова о движении. Оле не смогла бы молчать, если бы её переполняли движения, говорила бы о них столько же, сколько о пении и рисовании. Значит, не Оле, если только она не придумала хореографию, сочиняя мою жизнь. Хореограф-писательница куда более презентабельно, чем писательница-сметчица.

Один из рецензоров пишет, что у неё фотография слишком мелкая и спрашивает «вы ли на ней изображены», почувствовал, наверное, в описании таинственных островов, гарема, пумы, она постоянно путает пуму и пантеру. Подтверждает: «я не Вы всякое фуфло подсовывать». Наверное, у него вместо юзерпика какой-то рисунок.

У них довольно оживлённое общение, насколько я поняла, они все сочиняют и публикуют на сайте свои тексты, а затем пишут друг другу рецензии. Движение, как на пешеходной дорожке навстречу зелёному свету. «Наталья, Вы не издаетесь?» – «Нет, не знаю для чего» – «Вы где-то печатаетесь, или как?» – «НЕ-А не печатаюсь» Обещают друг другу писательское будущее.

Выпрыгнуть, как чёрт из табакерки с воплями: «Это я Наталья Строгонова. Это моя фотография». Я не увижу её замешательства. Не почувствую мысли «Я говорила, что это может случиться» или «Вот, меня поймали». Морального удовлетворения никакого, кроме молчаливой войны, которую я проиграю. Она удалит мой комментарий. Она привыкла к моему имени, обжилась в нём, считает уже своим, как прирастают к псевдонимам. И она уже мне скажет, что это я присвоила её имя, потому что у неё есть на него право – она писала под ним, у неё есть доказательства – её тексты, принадлежащие Строгоновой Наталье, значит, Наталья она. Написать всем её друзьям: «Она самозванка. Это я, я – Наталья». Они сочтут меня троллем. Её они знают. Меня – нет. Что дальше? Сколько я себя помню, никогда не отстаивала свою точку зрения, даже если не соглашалась с чужим мнением, оставалась при своём и чуть-чуть подвигалась, чтобы было где поместиться и оппоненту. А лобовая атака, чтоб не свернуть, вдруг чужой окажется крепче. Лоб в лоб я била только пасхальные яйца. Выходит, кто первый, тот и прав. Чтобы написать ей, надо было зарегистрироваться. Под своим именем регистрироваться я не могла – оно уже было занято, а быть Натальей Строговой два, я не хотела. Вот если бы наоборот, я присвоила её имя. Такое, кажется, случалось. Войска двинулись в чужую страну, а в это время на их территорию вторгся противник.

Отобрать у неё её имя, оставить ей только моё, вырвать всю остальную жизнь, чтобы она оказалась только Натальей Строгоновой. Я зарегистрировалась под именем Ярославна Холод. Этим именем меня хотели назвать. К счастью, брат выбрал Наталью. Холод – девичья фамилия мамы. Я написала самозванке. Она путала пантеру и пуму. «Пума или пантера?» – спросила я, – «вы уж определитесь». Она ответила. Если она отвечает, то там, у другого компьютера определённо кто-то есть, автор всех этих текстов. Не могу же я сама отвечать себе. Хотя, под моей фотографией и именем это выглядело именно так. Странно получать ответ от себя самой, будто из глубин приходит информация о существовании невесть чего, иной формы жизни. Ответ о широте искусства, «что хочу, то и пишу», пишите своё и делайте там, что хотите, а в моих текстах я хозяйка. «Пума или пантера?» – неизвестно чего я от неё добивалась. Я хотела выгнать тело из духа, из имени. Перерастёт это в банальную ругань. И я буду только сильнее ощущать своё бессилие. Или она не будет мне отвечать, просто удалять мои коментарии. А оттуда, с обратной стороны луны будут поступать опусы, доказывая, что это она настоящая, а не я. Вот так лисы занимают чужие норы. Приходит барсук, а его нора занята, он пытается в неё влезть, а навстречу ему ощерившаяся пасть. Но самым обидным для меня была её безличность. Я боролась с никем. Без лица, без фигуры. Рост. Высокая или наоборот. Среднего роста. Определять её как брюнетку или шатенку. Мне нужно было, чтобы у пустоты появился образ.

Наверное, я была самым внимательным её читателем, самым пристальным, самым пристрастным. Хотелось ли мне, чтобы она писала хорошо? Это как пожелать ей успеха. Я не хотела ей успеха. Я хотела, чтобы она удалила свою страничку. Мою. Потому что всё, связанное с моим именем, я автоматически считала своим. Есть точные даты, когда она публиковала свои тексты. Самый первый, миниатюра. «Не бойся, я с тобой». Название фильма. Она вороватая. Это я написала под датой двадцатое ноября, две тысячи двенадцатого года. Она спрашивает о родственной душе – что было бы, если бы она её встретила. И далее, монолог, смысл которого мне не ясен. Неожиданные логические повороты, легко представить лабиринт, как она идёт и сворачивает за угол, потом опять идёт, опять сворачивает и наконец упирается в тупик. Это был разговор о боге. Я не размышляю на теософские темы. А её они беспокоят. Она не только о Спасителе, у неё вообще о каком-то неопределённом пантеоне, сонме. Накануне она смотрела на звёздное небо, упоминает галактики. Наверное, она часто мельком смотрит на звёзды, недолго так, чтобы кольнуло неясное чувство, невнятное восхищение, на медитацию её не хватает, вот так, впопыхах, мгновенное впечатление, обезличенное, а раз не успела понять, что же это значит для неё, то и говорить не о чем. Рецензент пишет, что при первом взгляде похоже на шизофазию. Это он о внезапных поворотах в тексте, логических провалах. Но потом он видит в этом глубокий смысл. А она цитирует Библию, глава, стих. И тут же приводит битву титанов.

Она слишком долго была мной, чтобы я могла на другой день, после того, как увидела её страничку, забыть об этом. Я тоже иногда смотрю на звёзды. Мыла посуду, слушала передачу по радио. Детям рассказывали о звёздном небе. Запомнила два имени: «Арктур» и «Вега». Самые яркие звёзды в наших широтах. Одна восходит около полуночи, другая в три часа. Завела будильник, проверила – всё правильно, обе на месте, одна голубая, другая жёлтая.

В фильмах герои иногда наговаривают текст на диктофон. Уверенно, напористо. Не сбиваются. У них чёткие, выверенные мысли. В мобильном телефоне есть функция «диктофон». Я попробовала рассказать что-то под запись. Прослушала. У меня отвратительный голос. Я не чеканю, а мямлю. И думаю я, судя по записи, вязко, будто кисель перемешиваю. Смотрю дату, когда была записана очередная миниатюра. Я уверена, у самозванки тоже отвратительный голос. И она пользуется диктофоном в людных местах. Тринадцатое июля две тысячи десятый год. «Суициидальные мысли». С ней что-то случилось. Она упоминает психологическую травму. Три года она была в депрессии, так, по крайней мере пишет. Хотела уйти из жизни. Остановили мысли о детях. У неё есть дети? Девочка и мальчик. Или две девочки. Два мальчика. Я смотрю на мою фотографию на её страничке. У меня есть дети, так думают те, кто читает её тексты. Если, конечно, она не выдумала суицид и детей. Она могла их сочинить также, как и всё остальное. Она пишет, что надиктовывала сочинения, курсовые и дипломные работы, что её школьная учительница размещала её стихи в стенгазете, посылала их в редакции журналов. «Вот так я появилась на «Прозе.ру»» Вот он, оказывается, путь к спасению. Дальше всё хорошо, хэппи-энд. Рядом с «вороватая» я пишу «лжива». В следующей миниатюре она написала, что танцевала в ресторане с бывшим мужем. Итак, у неё двое детей, бывший муж, профессия – хореограф. Она должна хорошо двигаться. В детстве я записалась в студию эстрадного танца. Это не помогло. Мы разучивали вальс, какой-то невменяемый танец «Бармалей», поставленный нашим хореографом, и хоровод «Берёзка» под мелодию Джеймса Ласта «Одинокий пастух». С этой программой ездили выступать в какие-то деревенские дома культуры. Что заставляло местных жителей ходить на наши концерты, наверное, полное отсутствие зрелищ. Помню, я никак не могла купить чешки, они исчезли из продажи, и танцевать мне приходилось в белых носочках. У меня хороший слух, я училась в музыкальной школе, но танцуя, постоянно сбивалась с такта. В чешках я не стала бы танцевать лучше. Зрители наверняка сразу выделяли среди танцующих девочку в белых носках. Только однажды мне удалось попасть в ритм, но это был мой собственный, граничивший с нервным истощением. И попала я в такт не музыки, а слов. Я не пишу стихов. Вовремя и навсегда поняла, что лучше читать чужие хорошие, чем писать свои плохие. А в тот вечер что-то случилось со мной. Осень, запах перебродивших листьев. И попыталась это сказать вслух. Эмоция мощная, как звуки органа, и так мало слов. Я выкрикивала их. Не в состоянии связать ассоциации и пробелы между ними, я соединяла их движениями. Какие-то взмахи, повороты, прыжки вперемешку с «горько», «кострище», «ржавые» – я не помню, что я тогда говорила, пытаюсь представить, там могли быть и «кровать», «курить», «голая вишня» – всё что угодно, всё что я видела и обозначила аналогами в моём воображении, в конце концов я выдохлась, упала на кровать и долго лежала, ощущая течение слов вокруг меня. Наверное, так танцевала Айседора Дункан или первобытные люди.

Какое у неё было утро. Есть штампы, подготовленные самой жизнью, их как сюжетов, несколько. Чай, кофе, ими пользуются все, разве заменить чай стаканом кумыса, но заставлять её пить кумыс я не стала, пусть будет чай с лимоном, или кофе со сливками. У хореографа вряд ли будет кофеварка, скорее всего она варила кофе в турке, джезве, эмалированной или медной. Она садилась у компьютера с чашкой чая, у неё не ноутбук, – стационар. Дети ещё спят. Почему она поднималась рано – часто пишет о природе, росе, рассвете. В коротком махровом розовом халате, таком же, как у моей соседки. И пишет о виноградном вине, которое давила ногами. Как Челентано. Вино она взяла из вчерашнего дня, пили с подругой крымский портвейн, пустая бутылка стоит возле мусорного ведра. Это тот день, когда она была мной. У неё двухкомнатная. В одной детская. В другой – и спальня, и гостинная, и кабинет. В углу телевизор, в другом музыкальный центр, как же хореографу без музыки, прямо на полу стоит, на линолеуме, ковровое покрытие хореографу ни к чему. Центр комнаты должен быть пустым, чтобы было место, где ей танцевать, она привыкла к простору для движений. Проснулась, пошла в ванную, три зубных щётки, шампунь и дешёвая туалетная вода с удушающим сладким запахом. Мы как-то ехали с Димкой в лифте с девушкой. Она пользовалась духами с цветочным ароматом. После того, как она вышла, он долго ещё стонал: «Что я ей сделал? Зачем меня душить польской парфюмерией?» Потом она идёт босая в кухню, варит кофе, добавляет ложку сливок, затем к компьютеру, у неё мало времени, вот-вот проснутся дети, младшую надо собирать в детский сад, старшего в школу, сейчас её минуты, она запускает руку в волосы, левую, опирается локтем о стол, правой водит мышью, набирает пароль. Времени мало, этим объясняется её любовь к миниатюрам. Она писала их начисто, на вдохе вдохновения, выдох делала уже после, когда готовила завтрак детям под звуки их возни в ванной, шлёпанье тапочек в разных углах квартиры, безошибочно угадывая, где сейчас находится младшая, а где старший, отслеживала, стоя у плиты, их траектории движения по комнате, прислушиваясь к характеру звуков, издаваемых ими, девочка одевалась, мучаясь с колготками, тоже розовыми, мальчик уронил в коридоре на пол ранец. Этот день я у неё отбила.

Следующий. Миниатюру о женской и мужской логиках она написала вечером. Что-то было такое во время занятий в хореографической группе – она её вела в ДК железнодорожников, – какой-то девчачий разговор у станков с зеркальной стеной, отражения удваивали число учениц, ноги, затянутые в лосины, чешки, футболки, обтягивающие и свободные, жёлтые, красные, синие, волосы, завязанные в хвост и просто заколотые, у некоторых гульки, как у балерин. И у каждой своё мнение. «Мужская и женская логики противоположны», «у женщин развита интуиция», «мужской способ мышления», «анализ», «а я ему и говорю». Они разминаются вразнобой, наклоняются к ногам, заброшенным на станок, тут уж следить или за движениями, или за словами. Она как-то перечисляла позиции ног в классическом танце в своих текстах. «Exercice», – даёт она команду. А разговор остаётся у неё в памяти. Она везёт его домой в забитой маршрутке, ведёт вместе с девочкой из садика, стараясь не растворить. «Мы рисовали. Я рисовала принцессу. Вадик сказал, что розочек на коленях не бывает», не растерять в супермаркете, среди продуктов, овсяная каша, майонез, изюм, сливочное масло, – ничего не забыла? Порвала колготки, зацепила тележкой. Посмотрела в сторону отдела с косметикой, прошла мимо. Девочка просит шоколадку. Нужно ещё проверить уроки у мальчика. Ужин. Орёт телевизор. Дочь танцует посреди комнаты, за компьютером мальчик гоняет игры, ей нужно дождаться своего времени, когда они улягутся спать. И к этому моменту разговор уже поистёрся, обтрепался, во фразах прорехи, и в сухом остатке несколько фраз, это уже впечатления о разговоре, а слова не гнутся, устали, как тело после тренировки, гудят ноги и предложения, она путается в падежах, и всё выливается в три строчки, за которые её похвалят читатели – «ёмко, кратко».

Днём, ближе к вечеру на страничке появилась ещё одна миниатюра. «Немец в тайге». Наверное, окно в занятиях по хореографии. Или, лучше, занятия два раза в неделю. Сегодня у неё выходной. Все на работе, бьются в ритме повседневности, а она медленно, никуда не спеша, передвигается по квартире. С утра загрузила стиральную машину, перемыла посуду, поливала цветы и, поглаживая пальцем жирные изумрудные в серебрянную точку листья бегонии, подумала о тайге, в которой никогда не бывала. Немца какого-то приплела – слушала песню на немецком по радио. Непонятные, режущие слух слова. И связала всё, откинулась на спинку стула перед компьютером, довольная собой. Ей нравится смотреть на опубликованный текст. Она представляет, как его будут читать другие. Пытается смотреть на него как бы со стороны, как будто она его не писала и читает впервые. «Хорошо», хвалит себя. «И создал бог землю», – она ведь цитировала Библию.

Теперь по утрам мы с хореографом торопимся к компьютерам. Под моими именем и фотографией появляются миниатюры, словно мне присылают письма с Марса. Я пробовала задавать наводящие вопросы Оле, вдруг проговорится. А как смутить человека в переписке? В разговоре, глаза в глаза, можно заметить, что взгляд бегает, слова ломаются, щёки краснеют. Что я должна была спросить у Оле? Зарегистрирована ли она на сайте «Проза.ру»? Одно «нет» и спрашивать мне её будет не о чем. «А почему ты не зарегистрирована на этом сайте? Ты же так хорошо пишешь. Мне нравятся твои заметки». А если мне нравятся её заметки, и ещё десяток человек вторят мне, то зачем ей заводить страницу на «Прозе.ру», когда у неё и здесь лайков достаточно. Выманить её было трудно. Я задавала вопросы, она притворялась, что ни сном, ни духом, вообще не подозревает, о чём это я. Оле вспыльчивая, я не раз видела, как она ссорится в коментах. Вывести из себя её легко. Достаточно сделать замечание о её рисунках. А рисует она хорошо, хоть и самоучка. Именно поэтому она не любила разговаривать с художниками. Одно профессиональное замечание – и Оле срывалась в крик. Также болезненно реагировала, когда доставалось её друзьям. Но защищала не самого человека, а какую-то черту. Скоро я поняла, что она в такие минуты себя защищала. Что-то в чужих историях вдруг цепляло её. Часто это были вещи совершенно неожиданные. И ещё она рисовала детей, разбившихся в кровь. Её муж волновался за неё. Мне кажется, что это было не внутреннее её состояние, а подражание героине фильма «Соседка». Не знаю, смотрела ли Оле его. И я послала ей ссылку на страничку в «Прозе.ру». Оле: «Ты зарегистрирована на «Прозе.ру»? Что ей ответить? А она молчит, читает миниатюры. О немце, о пантере, об атлантах.

Каждый день я выхожу на конечной остановке троллейбуса. Дорогу пересекаю в одном и том же месте. Иду к площади переулком, мимо цветочного магазина. В витрине сидит девушка, покрытая корой. Дриада, наверное. Похоже, что у неё какое-то страшное заболевание кожи. В это время на этой стороне улицы тень. Поворачиваю возле музыкальной школы. Года два назад здесь обвалился угол дома, стену подпирали снаружи, подпирали, а она всё равно рухнула. Прохожие заглядывали в комнату через проём. Стену ремонтировать не стали, снесли вообще весь угол дома, будто из торта кусок вырезали. Дверь замуровали. Потом выхожу на проспект. Иду мимо другой витрины. За стеклом сидит человек в очках и клетчатых штанах. Он чинит часы. Когда я увидела этот манекен в первый раз, подумала, что человек. Он и девушка, покрытая корой, показались на мгновение живыми. Рядом кафе. Его любят студенты. Относительно дёшево, вкусно. Городской сад. Перед ним оперный театр. Огромный, нависает над площадью. Перед ним открытое пространство, нет, никакой клаустрофобии, просто через сквер идти как-то уютнее, фонтан, пустые скамейки, мимо них спешат, кто учиться, кто на работу. Я уже не с первыми, а со вторыми. Три ступеньки на крыльце. Их ремонтируют вот уже два года, как я работаю в этой строительной фирме. Поднимаюсь по лестнице, вхожу в комнату с высокими потолками, здороваюсь, включаю компьютер, варю кофе, захожу на мой сайт, не появилось ли чего нового, пробегаю по старым стихотворениям и миниатюрам, что-то я уже знаю наизусть. Мой? Я не сразу поняла, в чём дело. Подумала, что случайно не туда попала. Фотография на странице была не моя. Я проверила. Все стихотворения, миниатюры остались на месте. Я точно помню, сколько их. А лицо не моё. Она всё-таки стала блондинкой. Моё лицо ей больше было не нужно.

Однажды в нашей компании оказался парень, с которым мы родились в один день. Вокруг удивились. Мы тоже как-то внимательно посмотрели друг на друга. Понятно, не брат-близнец, с которым разлучили в детстве. Но не зря же советуют астрологи людям, появившимся на свет в марте, не начинать в такой-то день новых дел, апрельским не отправляться в путешествия или обещают июльским счастливые встречи, а тут двое в один день, один и тот же Марс в Юпитере или Венера в Меркурии. Ничего общего больше и не нашлось. А с девушкой на страничке «Проза.ру» мы всего лишь тёзки.

Я больше не пишу стихов и миниатюр. Теперь это её. А что я могла ей теперь сказать? Найду через поисковик ту, у кого моя тёзка украла фотографию, наябедничаю. Дальше-то что? Тёзка снова сменит юзерпик. Оле написала новую заметку. Не спрашивает, почему я заменила юзерпик. Иногда читает мои миниатюры, думает, что это всё ещё я. Собирается зарегистрироваться на сайте «Проза.ру». Советуется, как лучше начать. Спрашивает, буду ли я писать ей рецензии, обещает взамен писать мне. Я согласна, а вот с тёзкой как быть? Есть способ всё исправить. Я начала с самой последней миниатюры. Как они хвалят её? «Лирично». «Прелесть». И я: «Тонко подмечено, особенно там, где…» – да просто переписываете любое предложение, авторы очень доверчивы. Потом я написала рецензию на предыдущую миниатюру. Я хвалила сама себя, а и правда, что-то было в тексте, взять хотя бы это предложение, или то, как кремень и кресало. Хореограф принимала молча, потом смягчилась, стала отвечать. Заинтересовалась моей страничкой. А у меня всего ничего – две миниатюры. Откуда я их взяла? Да по предложению из разных книг. Вышло не очень складно, но у хореографа не лучше. Она похвалила. «Зачем вы сменили фотографию на юзерпике?» – спросила я. «Вы почему спрашиваете?» – «Хорошая фотография. Вы на ней хорошо вышли. Верните». Вот что значит безжалостность.

– Димка, мне нужно, чтобы ты взломал страничку на «Прозе.ру».

– Каким образом?

– У каждого есть знакомый хакер. Взломай, замени пароль и отдай его мне.

– Что за страница-то?

Хореограф у меня в закладках. Димка несколько секунд смотрел на фотографию, имя, потом обернулся ко мне.

– У меня украли имя и фотографию. Я только возвращаю себе своё.

– Пожалуйся админам.

– Они заблокируют страничку.

– Ну да.

– Напиши что-нибудь, – я подтолкнула его к компьютеру.

– В смысле?

– Миниатюру.

– Какую?

– Какую-нибудь. Что-нибудь напиши. Несколько предложений связно. Или не связно. Так даже лучше будет.

– Цапля чахла, цапля сохла, цапля сдохла.

Прежде всего, я вернула свою фотографию на место. Тихо как. Торопиться некуда. Двери надёжно заперты. Никто не ворвётся. Миниатюры, за несколько лет, все до одной. Рассказы. Роман о пуме. «Цапля». О, рецензия тут же появилась. Меня хвалят. Тот, кто спрашивал, моя ли эта фотография. Моя, теперь точно моя.