| ПОЭЗИЯ | Выпуск 86 |
|
* * * За полночь снотворным сражена, засыпает прежняя жена. Препарат отчаянно хорош. Жизни не осталось ни на грош. Соски, утки, памперсы, судки. Поминать былое не с руки. В предрассветном хосписном дыму дико кантоваться одному – звероящер ластится к окну, гад ползучий метит коридор. Пепельную раннюю страну бред обуревает и разор. Мыши крышу шаткую жуют за разноквартирный неуют. Чудища следят из-за дверей, чтобы небо рухнуло скорей. Чтобы растворились облака в гуще подкроватных нечистот, чтобы день последнего сурка в лужу наступил уже вот-вот. Но смурной не ведает Аид ни рекомендаций, ни обид. Лишь теней размытая канва в процедурной зыблется едва. И не сподвигается Харон, хоть ему пора со всех сторон. И ладья милее, чем кровать, при таком раскладе никаком. Только сны негоже прерывать, чтобы задружить со стариком. Ведь ему ли знать, о чём слеза, если занавешены глаза? ЭЛЕГИЯ Надежда на жухлую осень, на кожу замшелых осин, где славно слоняются лоси и ночью на лунном подсосе пылает реки керосин, где курица в липкой подливке и курится тускло с утра, кидают бутылки под лавки и сушат несвежие плавки и клавки идут на ура. И бродят небесные токи в проточных ветвях спрохвала, пока профсоюзные тёлки картошкой выводят отёки под шёпот «дала – не дала» Окинешь налево-направо: кто шибко широк, кто подшит – роится родная орава и сирая тень наркомздрава в прудах генеральских дрожит. В траву санаторскую лягу, сосёнки вихрами качнут и грифель вспомянет бумагу, на фигу, на фугу, на сагу готовый за пряник и кнут. Питаясь разором природы, светло жировать воровски в согласье на своды и оды, на трубы и медные воды с дурным серебром на виски. И всё не уляжется пепел по стенкам дрянных альвеол. Шум с уличных танцев повеял, во что-то щенячье поверил хороший уже пиздобол. Мала ему поздняя лихость листвы на вольготной оси – в окрестности целясь и силясь – вся накось, и всё-таки – сикось, и выкуси, а не вкуси. Сбывается жить на ущербе, в пейзаже своём обложном торчать на обочинном щебне, в лесные прогалы и щели входя за воздушным ножом. И вкус круговой недостачи катать как орешек во рту, все бабьи измены и плачи и старенькой песни горячей обрывки имея в виду. * * * Сумерки хрупки. Вода холодна. Ранний апрель равнодушен и гол. Предполагать, будто правда одна, не позволяет лукавый глагол. Двадцать минут – и шаром покати вдоль по глазному облезлому дну, где поперёк световые пути слепо линуют обманку одну – будто придётся поверить глазам, очередную весну одолеть – чтобы хранитель откупорил сам честного слова заклятую клеть. И полыхнула студёная тьма всем красноречьем речной тишины, чтобы сходящему в полночь с ума звёзды бесстрашия были даны. |
|
|
|