Ты мне снишься ночами, Китай

* * *

Как трава прорастает сквозь щель позвонка,
так и жизнь прорастает сквозь тело мое,
не избавят ни песня, ни нож от нее,
и становится плоть, как одежда, узка.

Я прилег отдохнуть, изнуренный жарой,
и очнувшись, на сердце нашарил рубец.
Где же я перешел смертоносный рубеж
между песней о жизни и жадной травой?

Где бы ни – но уже приближается ночь,
и трава, прорезаясь сквозь тело, скрипит.
Мне б запеть, мне б вдохнуть – но из горла торчит
вместо песни про жизнь только песня про нож.

* * *
А.Федотовой

Ты мне снишься ночами, Китай.
Я хотел бы навек затеряться
в толчее переулков густой,
в желтых листья твоих раствориться.
Я хотел бы, как снег ввечеру,
пронестись по Нанкину со свистом,
и кружить и пуржить до утра
и растаять под солнцем скуластым.
Ты мне спать не даешь по ночам,
нарушаешь заслуженный отдых, –
то болишь онемевшим плечом,
то затянешь мне горло на выдох.
А не то – замаячишь в окно
невеселым улыбчивым ликом,
и зачем-то покажется мне
небо черное – угольным лаком.
Ах ты, батюшко Желтый Дракон!
Не вели мне ночами не спати,
не вели мне мечтать про Нанкин,
проводя изнурение плоти:
я рожден на обратной земле –
на плите остывает картопля,
и ночной Юго-Запад вдали
оглашает гармоника сипло.
Мне идти на работу с утра,
обувать по зиме сапожищи;
что ж ты смотришь, как лист на ветру,
с поднебесной улыбкой дрожащей?
Ты кончай это дело давай:
мне еще предстоит отсыпаться...
Уж видать, не придется, Китай,
нам при жизни пока повидаться.

* * *

Меня терзает ностальгия
по мертвым улицам Москвы,
по черной зелени травы,
по привокзальной литургии.

Там разноцветные менты
и орнитозные голубки,
там дама в котиковой шубке
льняные нюхает цветы,

смешно мотают головами
троллейбусы на костылях
и Брежнев в желтых орденах
парит, как облако, над нами.

А мы идем и материм
ЦК, эпоху, несвободу,
и душный воздух перехода,
и небо душное над ним.

Мы грезим волей европейской,
Парижем, книгами, вином...
Шуршит во дворике кривом
печальный выговор еврейский.

Ко мне заходит бедный друг
с печальною улыбкой детской,
зажат в ладонях влажных рук
билет со штемпелем до Бреста.

И я смотрю, как плачет он,
покуда ничего не зная...
В лицо мне хлещет, обжигая,
холодный ветер похорон.

Русь приходящая

Моя жизнь набирает обратный ход,
словно лопнул в ней часовой завод,
словно медь колес источила гниль,
словно сталь пружин износилась в пыль,
словно пьяный пень на сеанс в колхоз
не кино про баб – негатив привез.
И вопит народ, и кричит экран
и бросает в зал только черный срам:
вместо красных губ – на очке синяк,
на зубах – мазут, и в глазах – маяк,
а в святых местах, где-то между ног –
словно мент фонарь в темноте зажег.
Как смешной момент, так расплачутся,
где рыдать пора – подурачатся,
и в руках Любви – только толстый член,
а внутри него – безнадежный тлен.

Но теперь по разломам стальных пружин
протекает не масло, а ром и джин,
но теперь разработан такой обряд,
чтобы к завтраку подан был младший брат,
чтобы цвет жасмина вонял мочой,
чтобы труп врага накрывать парчой,
чтобы лучшим даром был только нож –
по цене пучок на углу за грош,
за кусок мечты, где грызня-резня,
или дырки глаз, где одна возня.

И торчит душа, словно ржавый гвоздь,
на который плащ наживляет гость.

* * *

Жизни высохший изюм,
не убавившийся за день.
Черных, диких виноградин
жестяной обманный шум.

Только косточки горчат,
только ягодки стучат,
только мусорные крошки
в мойку желтую летят.

Копошатся мураши
– дней размокшие комочки –
словно темные плевочки
в драном ситечке души.

* * *

Мы, кажется, кричали друг на друга.
До паузы длиною в десять лет.
Над головой бушует Кали-Юга –
ни почты нет, ни телефонов нет.

Ночные монологи, как скандалы...
Остыл в стакане сладкий кипяток.
Ребенок спит, откинув одеяло,
и распухает медленно восток.

А жизнь тончает быстро на рассвете,
быстрей, чем согревается кровать.
Мы любим наизнос. И мы, как дети,
По многу раз умеем умирать.

29.07.97

* * *

Быть человеком – некрасиво.
...Трава, примятая дождем.
Кривая высохшая ива.
И сумеречный, влажный окоем.

Еще не время для тумана,
но желтый лист уже летит,
уже раздвинулись поляны,
и лес ночной без ветра шелестит.

Вот треснул сук. И тишина
плывет, как будто в час прилива
в речное устье – горькая волна...
...грешно. Нечестно. И несправедливо.

* * *

Ты мне спой, Нострадамус, повыше –
что-то весь ты увяз в мелочах.
Короли и сражения, Миша,
никого не волнуют сейчас.

Понимаю, конечно, Европа:
Или, скажем, к примеру, Китай:
Все равно – ни дерьмом, ни потопом
ты, пожалуйста, нас не пугай.

То ли страх постоянный наскучил,
то ли как-то подсохла среда:
Предскажи-ка ты, Миша, мне лучше,
как взыграет на солнце вода,

как в тумане расправятся травы,
как тарелка скользнет из руки,
как уложит – налево? направо? –
сын уснувший свои кулачки,

чем на кухне запахнет к обеду,
где семейство в тенек усажу:
А про смерти, дружок, и про беды
я и сам тебе все расскажу.

Содержание

Дальше