| ПОЭЗИЯ | Выпуск 14 |
|
Письмо Иосифу Из России с печалью... Быльём Зарастают полночные страхи. В Третьем Риме, Иосиф, подъём Начинается с гимна, а в нём, Как считают буддисты-монахи, Зашифрована песня о браке Тайной Шамбалы с русским Кремлём. В Третьем Риме, Иосиф, душа – Нараспашку татарскому игу. Правда, можно затеять интригу. Например, эмигрировать в Ригу. Но страшней воровского ножа, Вкривь и вкось режут крылья стрижа Прошлой жизни небесную книгу. Память – это магический клей: Скрип ведра или шорох полозьев, Сытный запах пшеничных колосьев, И подсолнечных – с солью – полей... Что ты помнишь об этом, Иосиф, С плеч долой злую родину сбросив? Впрочем, ты ни о чём не жалей. В Третьем Риме сегодня зима. Снег ложится посмертною маской Президента. И вновь мы с ума Сходим здесь, под калужской Аляской. Между ссученной явью и сказкой, Как сказал старый дворник Кузьма, Оглянувшись на север с опаской. Осыпается солнечной ржой Всё, что было когда-то любимо. День, сгорая, проносится мимо, И чадит трёхгрошовая «Прима»... Ничего больше нет за душой, Кроме родины этой чужой Под обложкою Третьего Рима. * * * Опять сентябрь неповторим... Чернеют гнёзда Над перекладиной креста. Давно пора Забыть Венецию и Рим, Пока не поздно, И смыть с полночного листа Следы пера. Не вспоминать отныне ночь Последней встречи В твоём дому, где юный ад Расцвёл, и речь, Спешащую всё время прочь – В другие речи, И пущенную наугад Дождя картечь. Пора очнуться, стать другим: Как из скворечни – Птенца, из памяти украсть Позор любви. Забыть Венецию... А Рим? И Рим, конечно. Он тоже разжигает страсть В моей крови. Смириться с тем, что нелюбим, Став сразу взрослым, До самой старости нести Свой лучший крест – Под этим небом голубым, По этим вёрстам, Сжимая пепел сна в горсти Из дальних мест... От памяти не скрыть лица, Не спрятать душу. Ты смотришь вслед издалека Без слов и слёз. Но капля тёплого свинца Упала в лужу, И всё, чем мучила строка, Оборвалось. * * * Ю. Карабчиевскому Ну, зачем ты вернулся в страну, где простуженный с детства пейзаж, И где утренний свет над снегами прозрачней, чем можно представить? Жить в России нельзя: это – сон, это – бред, это – пьяный кураж... Это всё, что угодно, чему не подвластны ни время, ни память. Ты ещё пожалеешь об этом, очнувшись под утро в дому, На котором поставили крест двое ангелов – белый и чёрный. Пробираясь на свет, ослепивший с небес, ты вернёшься во тьму, И поймёшь наконец, что живущий в России – всегда обречённый. Обречённый на всё, кроме жизни, которой вовек не понять, Не почувствовать даже, настолько она на земле невесома... Ну, зачем ты вернулся в страну, из которой повторно сбежать – Невозможно, и где наш ваганьковский снег тяжелей чернозёма? * * * Здесь, посреди российских жгучих зим Так сладко быть среди своих – чужим, И наблюдать за будущим с крыльца. Здесь, где барак раскинул два крыла, Вчера соседка Анна умерла, Она была любовницей отца. Здесь быт напоминает криминал: Сапожник – спился, часовщик – пропал, Фотограф ходит с дыркой под ребром. Здесь в праздники для всех один закон: Пить под гармошку адский самогон, Разбавленный церковным серебром. Здесь можно жить, но обморок тоски Страшнее, чем у гробовой доски. Сквозь щель в стене сочится нашатырь. Здесь жизнь прошла, которую не жаль Переписать на новую скрижаль У запасного входа в монастырь. * * * За окном непролазная тьма, и февраль, и сугробы по пояс. Я проснусь, закурю натощак... электрическим светом умоюсь. Я люблю этот призрачный час, называемый коротко – полночь, Когда можно из лунного блюдца отхлёбывать жгучую горечь, Наблюдая за тем, как минутная стрелка, шагая по кругу, Переводит сквозь зыбкую вечность свою часовую подругу. Так и я свою жизнь перевёл через ад в знак земного протеста Против зла и вранья, чтоб навеки забыть это грешное место, Где родился и рос, как привязанный к берегу крепкою леской. Набивая оскомину к жизни убогой, последней, советсткой, Я в ответ ускользал через узкие дырочки русского сита, Не боясь, что распнут на рекламном щите у кремлёвского скита. Зябко кутаясь в боровский плед, понимаю, что снова и снова Ночь испита до самого дна, словно вечная Чаша Христова. Скоро здесь рассветёт, и зима обнажит свою сущность медвежью, Оставляя меня, как всегда, между сном и реальностью между. Я хожу от окна до дверей с полной чашкой остывшего яда В ожиданье Годо или ангела – разницы нет. И не надо. |
|
|
|