"И пусть лифты на зиккурат возносят…"

Серия стихотворений-опозданий "Дидактические тотальности природы" – новое произведение Ларисы Березовчук. Редакция "Крещатика" с завидной оперативностью опередила и его премьерные исполнения, и появление в Интернете, познакомив читателей с весьма необычным (и неординарным!) текстом.

Уже более пяти лет для поэта Ларисы Березовчук едва ли не важнейшими являются темы-оппозиции "Природа-Культура" и "Запад-Восток". Вторая тема зачастую получала в ее стихах трактовки, вопиюще лишенные политкорректности вкупе с толерантностью: как конфликт между современностью (цивилизацией) и архаикой (дикостью). В последнем своем произведении поэт так же игнорирует нелепый литературный этикет, поскольку озабочен более серьезными вещами.

Лариса Березовчук не раз одобрительно отзывалась о поэме молодого украинского поэта Сергея Жадана "Ислам", опубликованной в сборнике "Время Ч" в переводе Игоря Сида. В этой поэме коннотации "ислама" (который трактуется как предметная метафора, а не как одна из мировых религий) были расширены за счет охвата этой лексемой негативного социального и психологического опыта, причем последний связан с личностной инфантильностью. И все же у Жадана "восточное" виделось лишь неким зловещим атрибутом, присущим внутреннему миру постсоветского человека.

Проблематика "тотальностей" оказалась и шире, и актуальней – особенно это ясно сейчас, когда мир начал жить "после 11 сентября". Перечитывая это произведение, уже по-иному воспринимаешь многие фрагменты: если ранее они казались в достаточной степени многозначными, то теперь обрели теснейшую связь с конкретными (и весьма жестокими) явлениями жизни... Например, я полагал, что смысл строк "/И пусть лифты / на зиккурат возносят/" (16) – это амбициозные попытки новых хозяев мира построить свой символ – архаический зиккурат – с применением самых современных технологий. А "после 11 сентября" оказалось, что поэт имел в виду уже построенные "зиккураты" (в разрушенных небоскребах Манхеттена людей спасали теми же лифтами, которые обычно возносили их на сто десятую ступень пирамиды экономического и, как следствие, политического господства). Это не единственный пример – фрагментов текста, которые вдруг обнаружили свое совпадение с реальностью, в произведении просматривается довольно много.

То есть, в самом замысле цикла, написанном за 4 месяца до трагедии, содержался провидческий импульс.

Думается, такую возможность поэт обрел, сконцентрировав интуиции на временных аспектах явления "опозданий". Березовчук расширяет существо "опоздания" до длительности не только жизни человека, но и жизни цивилизаций, понимая это слово – как интенсивность и качество существования. Мы все в жизни должны успеть что-то сделать и сделать максимально хорошо: только тогда человек преодолеет страх смерти как (по сути) страх перед бездарно прожитой, "опоздавшей" жизнью.

Когда приходится сравнивать два типа жизни на уровне цивилизаций, природа "опозданий" значительно усложняется. Здесь "встреча" – вовсе не привычное для нас дипломатически этикетное собрание глав государств, а, скорее, мало понятное для разума соприкосновение двух временных потоков, движущихся с разной скоростью. Подобный масштаб видения снимает "проблему человека" вообще, не говоря уже о краеугольном для лирики концепте "лирического героя". Тем не менее поэту, погрузившемуся в неподвластную разуму стихию временных процессов, необходимы хоть какие-то внеположные ей координаты.

Ими становятся поучительные для западного рационализма универсальные законы Natura Naturans. Не случайно только сама Природа, хоть и попранная, но не утратившая своей мудрости, обретает в серии право прямой речи. Она взывает к самому поэту, а через него – к читателю: "/Налей полдень! / Налей ясность границы!/" (1), или с тревогой предупреждает об опасности искусственной подмены света тьмой (в широком – метафизическом смысле), которая ведет к вырождению человека Запада.

Но универсальные законы природы, если им безоговорочно следовать, одновременно становятся и верным способом достижения власти. Отсюда и двойственность смыслов, которые в тексте обретает лексема "тотальность". В стихотворениях 1-10 – это всеобщность (красоты, верований, свободы, мышления, законов, права), одухотворяющая жизнь людей, делающая ее цивилизованной. "Тотальность" в 11-17 превращается в откровенную тоталитарность, причем трактуемую поэтом не только как принцип захвата власти, но и как иной, в сравнении с Западом, тип экзистенции, в котором уничтожается ценность индивидуальной жизни.

Несколько иначе выглядит структура произведения с другой точки зрения, когда за основу берется явление "опоздания". Первая группа стихотворений (1-6) – это образы умирающей западной цивилизации, погруженной в сон авторефлексии. Березовчук видит этот мир статичным, праздным, утратившим способность к действию и культивирующим эстетизм.

Вторая группа (7-11) резко изменяет эмоциональное состояние: здесь налицо попытка обнаружить причины такого противоестественного погружения Запада в нарцисстический сон. Березовчук показывает, как происходит "замедление", в результате чего Запад начинает в сравнении с Востоком "опаздывать". Механизм этот действует и в культуре: его можно именовать девальвацией ценностей, а можно попросту и грубо – "опусканием". Так, "Юные леди" (10) опускаются до "цыпочек-вертишеечек" (9) в татуировке и персинге (10); сократики – философы стоицизма – до мальчиков-петушков (9); рок как судьба (7) – до рок-музыки (8) и т.д.

В третьей группе (12-17) воспроизводится "точка зрения" противоположной стороны. В отличие от лихорадочно-тревожной эмоциональности второго раздела, здесь появляются клише с закрепленными за ними интонациями сладострастия и повелительности. В финале Березовчук раскрывает не только печальные для Запада итоги его слепой самовлюбленности, породившей более чем нелепую концепцию конца Истории – поэт создает подлинно трагедийный образ "конца истории" как конца западной цивилизации.

Что любопытно: автор почти не проявляет своих эмоций по поводу такого печального положения вещей. Но когда это все же случается, как во фрагменте о "норвежцах Бьернах" (15), то очевидны испытываемые поэтом боль, сострадание, а главное, любовь к гибнущему миру. То есть, никакого "антизападного" настроя у автора нет. Наоборот – среди поэтов России Лариса Березовчук оказывается одним из немногих последовательных и подлинных "западников". При этом образный строй ее произведений противостоит как радетелям "дымов отечества", так и "либералам", в культур-политических программах которых нельзя не заметить желания сохранить сложившийся на сегодня цивилизационный status-quo.

Березовчук, на мой взгляд, является одним из немногих поэтов современной России, последовательно ориентированных на традицию западноевропейского модернизма. Эта традиция в отечественной поэзии прочерчена лишь пунктиром нескольких крупных поэтических фигур (Геннадий Айги, Елизавета Мнацаканова, Аркадий Драгомощенко, Алексей Парщиков, Михаил Еремин и Владимир Аристов), творчество которых входит в отечественную литературу с большим трудом, будучи реально затерянным в шумных баталиях мейнстримщиков с актуальщиками, традиционалистов с авангардистами и т.п. Увы, но модернизма того типа, который существовал на Западе (самый яркий пример здесь – творчество Томаса Элиота), у нас – по понятным причинам – просто не было.

Будучи поразительно чуткой к тектонике времени, поэт тем не менее нуждается в точке опоры – в топосе. Практически в каждом произведении Лариса Березовчук, если не строит свою у-топию христианской западной цивилизации, то, по крайне мере, ее ищет. События, потрясшие весь Запад, показали, что ищет художник в правильном направлении.