"Нижегородские мосты"

* * *

Закат был задумчиво нежен.
Сквозь четкую сетку стволов
светился он, тих и безбрежен,
печален, и даже суров.

Изменчивы и прихотливы,
в безмерной лесной тишине
струились его переливы,
впадая в мерцающий снег.

А выше заката и снега
за грозной чертой бытия
высокого звонкого неба
текла ледяная струя.

* * *

И мне знаком тот дымный привкус ночи,
когда народ спешит из кабаков,
и город пуст, обманчив,
и в не очень сгущенной мгле морозных облаков,
в лиловом воздухе горчащий привкус тайны,
и площадь привокзальная пуста,
и встречи так внезапны и случайны
у железнодорожного моста.

* * *

Нижегородские мосты,
насквозь продутые ветрами,
и в звонкой и тревожной раме потусторонней пустоты реки
                                                               восторженная ширь,
подернутая пеплом ряби,
накатывающая на пустырь свои простуженные хляби,
моторки,
пристани,
буксир,
кремль на вершине косогора,
и необъятный, словно мир,
мираж
заволжского
простора.

Нижегородским друзьям,
живым и ушедшим

Туда лети душа моя,
где столь велеречивы реки,
где пух роняют тополя,
где стены старого кремля взбираются по крутояру,
где Леночка берет гитару, а Вася точен, как в аптеке,
и мы,
очарованье для,
тихонько сдвинем опосля наполненную стеклотару.
Там спят в земле мои друзья.
Остались их библиотеки.

* * *

На эти старые кварталы
опустится прохладный вечер,
и пыль осядет в переулках,
собою все запороша,
в подъездах зазвенят гитары,
и падающие на плечи я чьи-то волосы замечу,
и вздрогнет молодо душа.
День отошел.
Он был нервозным.
В своем сиянии слепящем он был неискренним и ложным,
и сразу вечер наступил –
неуловимое мгновенье, мост между будущим и прошлым,
и ночь раскрыла черный ящик, набитый слитками светил.
Она раскрыла двери драме.
И я в невероятном храме небес стою возле колонны,
и дух в борьбе мой изнемог,
и восседая на престоле,
весь в белой пене одеяний,
на всеобъемлющем органе
играет всемогущий Бог.

* * *

Люблю российский стих, его полет парящий,
дыхание стиха просторное ловлю.
Поэзия, твои березовые чащи и рощи соловьиные люблю.
Хотелось бы и мне к тем кущам приобщиться,
закрыть глаза – и петь, и в пеньи изнемочь, как в темноте
никем не видимая птица, потрясшая до звезд распахнутую ночь.
И умереть к заре.
Смириться и заплакать,
уйти в небытие при свете золотом,
и медленно кружить,
и замедляясь падать
к торжественной земле
березовым листом.

* * *

А жизнь все проносится мимо,
уносится наискосок
струей паровозного дыма
за дальний осенний лесок,
где ветер березы качает,
и тает над ним без следа.
А жизнь постепенно мельчает,
коснеет,
и лишь иногда,
в крутой беспредельности мига
заслышав сирен голоса,
громада крылатого брига
подымет свои паруса.

И злобное солнце в зените
среди мировой пустоты,
и треплется вымпел открытий
на трепетной мачте мечты.
Крылатый корабль вдохновенья,
тебя я не видел давно.
Мгновенья,
             мгновенья,
                              мгновенья,
как кадры
немого
кино.

* * *

Я тронул на алаверды серебряные струны века.
Я повторял его зады.
Талдычил я: фонарь, аптека... –
и зачарованно, как встарь, – аптека, улица, фонарь, – твердил.
Вокруг сияла твердь великолепными звездами,
и понял я, что наша смерть неузнаваема меж нами повсюду бродит.
До поры она томится и скучает,
и наши скромные пиры весьма усердно посещает,
и оставляет на потом чрезмерно робких и пугливых,
но метит
костяным перстом
всех чересчур жизнелюбивых.

Содержание

Дальше