Караван “Каренин”

Кораблики по реке бегали все пустые.

И не удивительно - моросило с утра, и вид у них был понурый, только ярко лоснились столы и лавки на палубах, желтые и коричневые.

Трудно было поверить, если бы не свидетельствовала таким же, как накануне, дождливым глянцем листва, если бы не подтверждали своими скрипучими криками чайки, не поддакивали прохожие, если бы не целая вереница свидетелей - от наполовину сколотого женского лика с фасада дома напротив до рыжей дворняги, угрожающе сторожившей нас на углу, - трудно было бы поверить, что еще вчера, растянувшись почти на весь переулок, здесь стоял караван “Каренин”. Но что с таких свидетелей взять?

Не теряя чувства собственного достоинства, мы на приличном расстоянии обогнули дворнягу, не преминувшую зарычать, оскалив мелкие белые зубы.

Да, вот здесь, возле Штиглица, он и стоял - караван запыленных микроавтобусов, которые я так люблю, - рука уже потянулась написать “с детства”, но нет, и именно потому, что они сами не более чем след детской черепашьей мечты носить свой дом с собой, чтобы при желании учредить его в облюбованной точке вселенной.

На грязных капотах и дверцах было начертано пальцем “вымой меня!” и пара пресных английских скабрезностей. Кроме того, каждый автобус поименован был в честь одного из персонажей всем известного романа.

Ни в самих автобусах, ни вокруг никого не видно было, но в любой дождливый момент мог появиться один из тех легкомысленных людей, которым нельзя было не позавидовать, глядя, как, забравшись внутрь в грязных джинсах и свитере, они через минуту появлялись из угодливо распахнутой дверцы Анной, Карениным или Стивой.

Пыльной была дорога, пыльной - трава у обочины, и даже небо казалось густо запорошено синим тальком. Одинокое облако распушенной ваткой словно приклеилось к нему.

Юра лежал, симметрично раскинув руки и ноги, как на картинке, изображающей золотое сечение или смерть комиссара, плотно сомкнув набрякшие веки. На синей полинялой майке темными пятнами проступили влажные материки и острова.

В скудной, пропыленной тени куста, где мы устроили привал, стояли, чуть поодаль, три корзины - Юра любил размах, - прикрытые березовыми, пышно глянцевевшими ветками. Грибов не было. Ни в корзинах, ни в лесу. Да если б и были... Собирать их Юра был не мастак, как и я, даром что всегда напускал на себя такой вид, будто отправляется на правительственное задание.

Но и то сказать - сегодняшний поход за грибами имел, скорее, символический характер. Накануне Юра поругался с хозяином, и, плюнув на работу, мы решили устроить грибную забастовку.

Тем летом - не корысти ради, а из каких-то довольно смутных побуждений, в которых - единственное, что могу точно сказать - напрочь отсутствовало сострадание, мы взялись помочь радицким погорельцам.

Семья только-только въехала в новый дом, ярко-желтый, живописно раскинувшийся на бугре в окружении времянки цвета берлинской лазури и густо-зеленого сортира.

Юра был неколебимо и как-то заразительно уверен, что причина пожара, а может быть, и поджога, кроется именно в вызывающей раскраске строений. “Не в книжке ведь”, - говорил он, подразумевая детские альбомы для раскрашивания.

С утра, да и все время, пока мы бродили по лесу - Юра с вечно потухлой папиросой в зубах, сосредоточенный и хмурый, - погода стояла пасмурная, и кто бы мог подумать, что к полудню все вокруг так раскалится и мы выйдем из лесной прохлады в блистательный и палящий мир, постепенно снимая ватники, свитера, которые и наполняли сейчас три объемистые корзины.

Грудь под синей майкой мерно вздымалась. Похоже, Юра действительно спал. Да и я был бы не прочь вздремнуть, если бы не приснившийся сегодня ночью сон, в котором я боялся очутиться снова и снова задохнуться тяжелым запахом сыплющихся сверху комьев земли - так пахла древняя подшивка “Нивы”, которую я случайно нашел на чердаке дома, где мы жили, полная душераздирающих фронтовых фотографий. Окопы, трупы, тело поручика Ляховского, погибшего во время газовой атаки, на переднем плане, при всех орденах.

Потянувшись, я сорвал травинку, закусил, но и она на вкус резко отзывала землей. Светящиеся точки роились перед глазами, то исчезая, то появляясь ниоткуда, как на приеме у окулиста, когда проверяют поля зрения и мерцающая звездочка вдруг появляется из-за пределов темной периферии, неуверенно вплывает в поле зрения, и надо негромко, но отчетливо сказать “да” или “есть”.

Делать было совершенно нечего, наверное, поэтому-то мы в конце концов и взялись помогать погорельцам, благо особых навыков не требовалось - так, лишние руки, и Юра привез мне из города “Философский словарь”. По правде, я не знал, как к нему подступиться, но, из приличия листая толстый синий том и одновременно думая о Юре, который умел восхищаться, а значит, и ненавидеть, уже без всяких усилий представлял, чем отзывается в его воспаленной душе тот или иной звучный философский термин.

Облако, неохотно сдвинувшись с места, скрыло солнце. Над полем прошелестел ветер. Юра открыл глаза. “Перекусим?”

Затмение длилось недолго, и солнце вновь излилось на нас всем своим неуемным полуденным жаром.

Стоя на коленях, мы доставали из полиэтиленовых пакетов провизию, я чуть не рассыпал соль, Юра орудовал бутербродами с салом, которое текло в его горячих пальцах. С выкаченными глазами и вздувшейся на шее бычьей жилой он был похож на Павла Кадочникова в “Подвиге разведчика”, особенно в сцене с сейфом. Причем удивительно, что сходство с былым кумиром экрана прорезалось в нем после того, как он пару раз снимался в массовках на “Ленфильме”.

Из-за поворота, оттуда, где на дорогу выступала мыском ольховая роща, послышались разрозненные, постепенно обретавшие слитность звуки: разноголосый собачий лай, мычанье, и вот в поле нашего зрения показалась голова стада.

То и дело забегая вперед, лохматая рыжая сука с висящим ухом облаяла нас хриплым баском. Юра залаял в ответ, потом плюнул и, подумав, швырнул псине кусок своего бутерброда.

Коровы шли, покачивая лоснистыми боками и раздутым выменем, обмахиваясь хвостами и роняя в пыль разноцветные лепешки.

Пастух с непроницаемым и слабо различимым лицом под кепкой, проезжая мимо верхом на смиреннейшей кобыле, слегка кивнул нам.

”Хорошая работа, - сказал Юра и, провожая взглядом замыкавшую шествие вторую, черную собаку, которая шла пританцовывая и размахивая в такт пушистым хвостом, добавил: - На мою Майку похожа”.

Я воспринял это как должное. У Юры никогда не было собаки.

Но что бы и как бы там ни было, перекусив, мы настроились на благодушный лад и твердо решили с завтрашнего же дня возобновить помощь погорельцам.

Il pleure, и тем более и без того узкий круг нашего малого путешествия стал непроизвольно сужаться. Хорошему хозяину не следует выгонять свою собаку из дому в такую погоду, а хорошей собаке, брезгливо и неохотно, с характе