ПОЭЗИЯ Выпуск 22


Григорий СТАРИКОВСКИЙ
/ Нью-Йорк /

Рим. Аппиева дорога



Рим. Аппиева дорога

Владимиру Гандельсману

Стороной ты пройдешь, стороной
Там, где пиний заплыв распашной
Выкипает, и бризом освистан
Тошнотворный камзол кипариса.
Эту легкую кладку дорог,
Слой за слоем возьмешь на зубок, -
От истока её - до предела,
Будто сам был подрядчиком, или
Вымерял эти мили
По полету стрелы. Что за стелы
Вознеслись над коробочным прахом -
Мертвый град, обернувшийся крахом.

Если что и осталось от смерти -
Это оспою меченой тверди
В направлении южном образчик,
В каждом шаге пустыню таящий.
Если что и осталось,
Это - мрамора желтого талый,
Солнцем траченный снег. Только кровли
Опиваются маковым грогом
На жаре, и холмы по колени
Заливает курчавое время.


Классики

Выпрыгнуть за линию, за стежок
мелка на асфальте. В этом
весомость игры - чтобы сапожок
притяжение биты ведал.

Сидим по домам. Одни облака
в голубых мешковинах
обживают квадратов косые бока,
но доходят до половины.

Сглазил, наверно, оконный проем
игру - светом люстры, чьи сети
плавно закинуты на втором
и невесомы на третьем.


Мансарда

В. Г.

1

Занавеску отодвинь,
комнату ополовинь
светом, веющим в окно,
всемогущим, как в кино.
В свете плотного луча
ты сгораешь, как свеча,
словно воздуху подстать
хочешь вырасти, настать.

2

В мансарде с видом на вокзал
я пальцы вжал
в виски и понял, что живу -
пророк во рву
архангелов и упырей
когтистых. "Рей! -
сказал я занавеске, - ввысь,
к звезде стремись!
Как некогда витавший Дух
над бездной - пух
глотал соленый и в ночи
искал свечи…"
Она лишь складкою с угла
пошевелила как могла…


Школа

С утра накрапывало. Дети
шли на уроки нехотя. В столовой
их поджидало твердое (на свете
нет крепче) масло сливочной обновой.

А в актовом уже томились зале
ученики, способные возвысить
свой тонкий голос в гимнах. Поднимали
лиловый флаг во мраморные выси

дружины - в пиджаках, на шее галстук,
и фартуки отроковиц, и трудно
проверить, жив ли тот, который страстно
по будням симулировал простуду.

О ангелы немилосердья, вечен
ваш бобрик и белесые проборы,
как умноженье вычета на нечет,
как грек в гробу, кативший камень в гору.

А мне бы извернуться полукружьем
воротничка, и все забыть мгновенно,
но я там был и молоко из кружки
отхлебывал в большую перемену.


Стирка

Вещи вынули из ведра,
Платье брали почти живьем
И бумажный пакет по край
Набивали цветным тряпьем.
Порошок затолкали в пасть
барабана, где вдоволь дна,
чтобы вывести пот и грязь
с рукавов и штанин сполна.

Всё равно, что её отрыть,
эти вещи вытьем омыть.
Она вправду носила шелк,
но на шелест тот шелк пошел.

Ты крутись, барабан, вертись,
как надорванный: тело ввысь
вознеслось за душой. Лови
мертвый узел белья в крови!


* * *

Сумасшедшая серая шейка
с горбоносой зимой не в ладах.
Жизнь - паскудна. Цена ей - копейка,
потому и живет в городах,

Где во сне умирают, но чудо
приключается - всё ей к лицу:
перестук вавилонского блуда
неприученных пальцев к кольцу.

Ты не плачь, я куплю тебе сырость
оплывающих слов - ерунда,
что наш остров ни капли не вырос
и петляет, не знаю куда.



Назад
Содержание
Дальше