Актриса Татьяна Васильева рассказывала о своей жизни.

- Я боролась с собой, как Пастернак, - сказала она.

Иван Новицкий уже в молодости выглядел непрезентабельно. Немудрено, что вахтерша не пускала его в Дом культуры энергетиков к ростовскому поэту Михаилу Юрьевичу Коломенскому. Но тут он сам спускается по широкой мраморной лестнице и говорит:

- Как же это вы, Марья Трофимовна, не пропускаете знаменитого поэта Ивана Новицкого?

- Знаменитый? А что так ходит-то?

- Этим и знаменит-с, - указал Михаил Юрьевич.

Новицкий пожаловался Михаилу Юрьевичу Коломенскому:

- Дремуч все-таки русский язык. Пока найдешь эпитет...

Коломенский поковырял в зубах и равнодушно заметил:

- Не можешь на русском, пиши на родном.

Гуляли мы по Арбату с Ромой Назаровым и Наташей Стегний. Слышим, как девушка у палатки заказывает: “Три пирожных, пожалуйста!”

И тут Рома начал допытываться: “А почему вы с Наташей смеетесь?”

Что значит не поэт.

Теперь о Довлатове пишут. Пишут с пиететом. Приблизительно так, как в газете “Русский курьер”: “Сергей Донатович Довлатов родился 3-го сентября 1941 года в Уфе. После войны вернулся в Ленинград”.

В “Литературном обозрении” было еще лучше: “Сережа много пил и от этого умер”.

В 1989 году я работал на Ново-Уфимском нефтеперерабатывающем заводе, ездил домой на трамвае. И вот как-то стою на остановке, читаю повесть Довлатова “Иностранка” в журнале “Октябрь”. В какой-то момент поднимаю голову, смотрю - остановка полна народу, и только вокруг меня пустота - это я так громко смеялся.

- А как ты вообще понимаешь? - спросил я Лену Дубовскую.

- Да я чувствами думаю, - ответила она.

Идет по Арбату мужик с плетенкой яиц. А дело происходит в январе 91-го года. Новицкий его спрашивает:

- Где брал? На Смоленке?

- Нет. Дальше.

- На Киевском?

- Нет. Дальше.

- А-а! В Литве! Там нам всем по яйцам дали!

Обозреватель цитирует академика Аганбегяна:

- Для нас наиболее предпочтительна шведская модель капитализма, только у нас слишком мало шведов.

Алик из Калуги пожаловался: “Все меня отговаривают учиться в Литературном институте, а сами учатся!”

Поэтесса Ольга Лебедушкина обронила: “У меня нет ощущения, что на нашем этаже живут люди, занятые разумным трудом”.

Как-то Рома Назаров в пьяной компании долго говорил о сущности творчества, о назначении поэта, потом вдруг оборвал себя и сказал: “А что вам говорить? Вы же тут все переводчики!”

Инга покупала билет в железнодорожной кассе. Как раз ввели новшество - стали отмечать фамилию.

Мужчина, который стоял перед Ингой, сказал в окошечко: “Окунев”. Помолчал, потом буркнул: “Рыба такая”.

Поэты любят записываться в компанию с Эвелиной. Вот Цесельчук сказал:

- Мы с Эвелиной пишем не хуже Рейна.

- Как время летит! - сказала Елена Зуева. - Позвонила маме, а она уже на пенсии.

- Вчера ходил к Себастьяну,- сказал я Ларисе Керчиной.

- А-а, - ответила она. - Знаем, знаем, чем кончаются походы к Себастьяну.

- Чем же? - удивился я.

- Да его никогда не бывает дома, - сказала Керчина.

- Не на всякое зло надо отвечать ненасилием, - сказал мне Иван Новицкий.

- Пожалуй, нет на земле человека, которому удалось бы не подумать, - заметил комментатор Российского телевидения.

Диалог на почте.

- Можно отправить бандероль?

- А я уже кончила!

- Я еще не начинал, а вы уже кончили...

Иосиф Гальперин о творчестве престарелых литераторов:

- Мыслям, понимаешь, тесно, зубам - просторно.

Уткин на экзамене по русской литературе сказал о Северянине:

”Он не мог создавать программ и манифестов, поэтому только писал стихи”.

Достаточно подумать о деньгах один раз, чтобы думать о них постоянно.

Новицкий философствует:

- Мелочь, она обманчива. Смотришь - вроде ее мало. Начинаешь считать - двадцать рублей.

Новицкий шестнадцать лет поступал в литературный институт. Сидоров (ректор) сказал:

- Мы вместе состарились. Давайте его примем.

Зашел Новицкий в столовую, посмотрел в меню - а денег хватает только на кусочек хлеба. Ну, заказал кусочек.

Тут подходит некий гражданин и просит кассиршу пробить все в двойном размере - и рагу, и компот, и гарнир. А хлеб он заказывает только один.

- Это он за себя и за того парня, - показал на себя Новицкий.

- Ну, меня никогда не интересовала длина молодого человека, - сказала Юля.

Объявление в газете “Из рук в руки”:

”Гиперсексуальный мужчина ждет писем от женщин, желающих хоть раз испытать удовлетворение. Первый контакт письменно. Писать:

121019, Москва, Г-9 д/в Торбееву В.Н.”

Фарит Мингазиев рассказывает:

- Иду я как-то мимо Макдональдса. Смотрю - народу никого. Хотел даже зайти.

- Вырасту - Лениным стану! - сказал Нияз, когда был маленьким.

Аня Малкова искала в Гумфонде рисунки своего знакомого.

- Ну пойми, - закричал на нее Миша Ромм. - У нас ничего не пропадает только потому, что ничего нельзя найти!

- А разве педерасты не люди? - спросил Александр Глезер. И добавил на всякий случай: - Я их, конечно, терпеть не могу.

Поехал я как-то в Барнаул и зашел к отцу Михаилу Капранову передать пачку книг “Роза Мира” от вдовы Даниила Андреева. Нажал на кнопку дверного звонка, и такой мощный гимн раздался, что я подумал, что сейчас ангел откроет дверь.

В программе “Вести” в первый и последний раз показали погоду в Уфе. Рядом был значок - солнце. Я обрадовался, а сидящая рядом дама спросила:

- А для фенола и диоксина значка не придумали?

- Не правда ли, дети немного похожи на пьяных, - сказал как-то Рома Назаров.

Дима Цесельчук звал меня на какой-то литературный вечер.

- Ты пойми, - уговаривал он, - там будут люди, которые хоронили родителей Бродского!

- Ты не папа, ты - Пушкин, - сказала мне Катя.

- Что же это значит? - спросил я, слегка обрадовавшись и слегка удивившись.

- Так, имя такое, - ответила дочка.

Ира Керчина гуляла с собачкой по имени Блэк.

Та понимала только по английски, и соответственно Ирочка разговаривала с ней так:

- Блэк, кам хиэр! Сит даун, Блэк, сит даун! Сит даун, блин!

Мы как-то шли с одним другом по Тверскому бульвару.

Всюду слышалась английская речь, и жизнерадостные ее представители попадались тут и там.

- Интересно, - сказал друг. - Вот эти звуки, которые они издают, они что-нибудь означают?

Поэт Хрусталев сказал Александру Касымову:

- Бродский умер. Остался я один.

Инга с подругой переходила Проспект Мира. Какой-то лихач поехал на красный свет.

- Смотри, камикадзе, - сказала Инга.

- Ты его знаешь? - удивилась подруга.

Племянница играла с соседской девчонкой, показывала ей свои игрушки, книжки, а потом говорит:

- Хочешь поиграть с моим дядей?

Я познакомил Касымова и поэта Корнелия.

Они поговорили, после чего каждый мне сказал:

- Какие странные у тебя знакомые!

Как-то Зухра шла из бассейна “Москва”, там теперь Храм Христа Спасителя, и встретила башкирского писателя Азата Абдуллина.

- Хаумыхыгыз (здравствуйте), - поздоровалась она с ним по-башкирски.

- Эх, хылукаем (девчоночка), - ничуть не удивившись, с мечтательным вздохом ответил ей писатель,- поплавать бы с тобой в этом бассейне!

Ходил я в поликлинику Литфонда, к психиатру. Хотел перенести сессию на осень и побыстрей уехать на каникулы. Психиатр, строгая еврейская бабка, прогнала меня через массу кабинетов, заставила сдать кучу анализов, а потом говорит:

- У вас, молодой человек, видимых признаков болезни нет!

Зашел я как-то к Юнусову, а его мама начала ставить меня в пример. Дескать, и тем хорош, и этим.

- Ну, мама, - сказал Юнусов. - У него хватает своих безумств.

Люба, жена моего двоюродного брата Айдара, говорит о нем:

- Сказал, что пошел на работу, а так - не знаю.

Я спросил у Алисы:

- Ты кто?

- Я пчелка Майя, - сказала она.

- А летать ты умеешь?

- Нет, только жужжу помаленьку.

К Алисе в гости тетя Лена со своими детьми. Они играли, возились, потом Лена спрашивает:

- Ну как, Алисочка, тебе понравилось?

- Да, в общем-то, неплохо, - отвечала та.

- Так нам приходить еще? - не поняла Лена.

- Думаю, что не стоит, - сказала Алисочка.

Мы ругались с Зухрой из-за одного нашего знакомого.

- Да он же альфонс, - сказал я в конце концов.

- Но он же не думал, что он альфонс, - возразила Зухра. - Он думал - поживу немного.

Про другого нашего знакомого по Литинституту, очень эрудированного товарища, Зухра сказала:

- Вот так он и живет, не в силах забыть то, что когда-то прочитал.

Зухра как-то у меня спросила:

- Слушай, Айдар, расскажи, как ты женился, как искал себе невесту, по каким критериям ты ее выбирал, какими соображениями руководствовался? Расскажи, а?

Я посмотрел на нее и ответил:

- Знаешь, Зухра, когда я очнулся, я был уже женат.

Касымов встретил однокласницу, с которой не виделся лет тридцать.

- Саша, как ты думаешь, - закричала она вместо приветствия, - а любовь на свете есть?

- Ну, я теперь уже и не знаю, - развел руками Касымов.

- Ну, мы знаем, что такое “Запорожец”, - махнул рукой Андрианов. - Ездить на нем можно, а вот продать - нельзя!

- Мы тут рецензии пишем, - пожаловалась искусствовед Светлана Владиславовна, - а художники, как дети, нам не верят.

Айрат учился в техникуме, в первый раз приехал на каникулы в деревню, к маме. Как-то говорит:

- Дома хорошо.

- Почему? - спросила мама.

- Дома все бесплатно, - вздохнул Айрат.

Касымов рассказывает:

- И тут я пожал плечами - дескать, не твое собачье дело.

Сестра рассказала Ляйсан, как появляются дети.

- Мама, как долго ты меня ждала, - удивилась Ляйсан.

Мальчик пошел в школу, в первый класс. Учительница стала спрашивать, как считают дети. Кто-то дошел до десяти, кто-то считал до пятидесяти, одна девочка перевалила за сто.

- А ты до скольки умеешь считать? - спросили мальчика.

- До конца, - ответил мальчик.

Алиса - дочь Рима Валиахметова. Ей - четыре года. Она говорит, когда ее родители не могут прийти к единому мнению:

- Алиса не знала, кого послушать - то ли маму, то ли папу.

Она же сказала:

- Мама, ты такая глупая, как дядя Айдар!

Как-то возле общежития, в котором я живу, встретился мне поэт Сиваков. Мы с ним поговорили, причем, поскольку я не помнил, как его имя-отчество, я обращался к нему “господин Сиваков”.

Мы поболтали минут пятнадцать, о том, о сем, о наших коллегах, о литературе и так далее.

Прощаясь, я ему сказал:

- Знаете, г-н Сиваков, мне нравятся ваши стихи. Я собираюсь одно из них (очень длинное, потому и одно) напечатать в Антологии современной русской поэзии Башкортостана.

- Спасибо, - сказал Сиваков. - Только я не Сиваков. Я - Иващенко.

- Касымов был второй, кто сказал мне, что я пишу гениальные стихи, - заявил как-то Станислав Шалухин.

- А кто был первый? - поинтересовался я.

- Внутренний голос, - встрял Горюхин.

- Слушай, Бутяков, а кто была та красивая девушка, с которой я встретил тебя вчера возле кинотеатра “Искра”? - спросил я у Бутякова.

- Блядь, - сказал Бутяков.

Когда я познакомился с Тамарой Петровной Абросимовой, и она узнала, какой я национальности, она сказала:

- А ничего, вы цивилизованный!

- И вообще, Айдар, - сказал мне как-то Касымов. - У нас в Уфе в культуре понимают только три человека - Тамара Петровна Абросимова, Галина Яковлевна Вербицкая и я!

- Сделай себе лицо, и душа подтянется, - говорит Галина мама.

- Зачем же сразу насиловать? - удивлялась девушка. - Своди в кино, подари шоколадку, купи цветы, скажи, что самая красивая. Все равно же дам.

- А зачем вы судите о башкирах по худшим представителям? - говорил один мой друг. - Судите по лучшим. Например, по мне!

- А с Ахматовой вы были знакомы? - поинтересовался я как-то у Мустая Карима.

- Да, конечно. Приходилось бывать в общих компаниях.

- А напишете про нее воспоминания?

- С таким же успехом я могу написать про Карла Маркса, - засмеялся Мустафа Сафич. - Я столько раз видел его портрет!

Фарит Мингазиев читал стихи Ахматовой:

- А кто такой Том Парни? - удивился он.

Иван Новицкий читал на Арбате стихи. Познакомился с поэтом из ФРГ. Стали разговаривать - нашли еще пару знакомых в Берлине, Лос-Анджелесе и Ростове.

- Та, та, тесен мир, - стал говорить немец.

- Это не мир тесен! - закричал на него Иван. - Это прослойка узкая!