БАРХАТНЫЙ СЕЗОН

Позади - тряска автобуса, освоение номера в пансионате и первый выход на пляж. По дороге ноги занесли в магазинчик. Чем-то похож на деревенский. Навалено всего понемногу, в основном пляжного, летнего и спиртного. Это и понятно: я - километрах в ста южнее Барселоны, на пляжной полосе между городками Камбрилс и Салау, где в ядерной мирной реакции тянутся друг за другом отели, апартаменты, гостиницы, санатории. Где-то тут и мой пансионат. В сентябре людей меньше, солнце - добрее, море - теплее. Побережье называется Costa Dorada ("коста" - берег, "дорада" - золотой). Берег с позолотой. Золоченый берег. Эльдорадо, словом.

Песок пляжа желто-коричнев и бугрист - будто стянули шкуру с варана и разостлали сушиться под неторопливым солнцем. Изъеден тысячами следов. Чьи они?.. Кто их оставил?.. Мавры, инквизиторы, тореро, мараны, конквистадоры, идальго, доны, гранды... Ходили, ходили, готовились и собирались, отплывали и прибывали, грузились и сгружали, прощались, плакали... Уходили на поиски нового неба, а привозили вместо облаков блеск золота.

Пальмы, крики, песни, гитара и лавр, которым, действительно, пахнут ночи. И непонятная быстрая речь:

- Хр-хр-хр... алау, улау, оля... лоп-хес...

Над пляжем - облака с полотен, будто тут стоял, Веласкеса, весь в красках, обласкан и ласков. На песке - дети, собаки и люди. На зеленой глади моря - белые парусники, цветные моторки и яркие матрасы. Спокойные люди загорают под неторопливым солнцем. Через дорогу от пляжа, за забором, возится испанская семья. Слова непонятны, но интонации ясны. Вполне можно не понимать смысла, но постигать суть. Можно воображать какие угодно диалоги. Меньше понимать - больше знать.

В щель зеленого забора видно: шумливые дети играют с толстым щенком. Плотная мама 56-ого размера возится с детьми. Отец в майке ковыряется в машине. А бабушка в черном орудует на летней кухне, из-под навеса которой уже ползет запах жарящейся рыбы. На плите, в сковороде размером с покрышку, желтеет паэлья - народное блюдо (морские продукты с рисом и курицей).

У входа на пляж бродят капричос Гойи. Квадратная женщина с прямоугольным лицом. Колобок на нитяных ножках. Гном-старик ковыряет палкой в мусоре. Увидев меня, он приосанивается и виновато-сокрушенно поднимает плечи - "стоящего ничего нет!" Я в ответ тоже сочувственно пожимаю плечами - ясное дело, кто же стоящее оставит?.. Он бредет восвояси.

Испанцы ни на каких чужих языках говорить особо не расположены, но доброжелательны и вежливы. Чем-то напоминают прежнее население нашего Черного моря. Коренасты, шустры, невысоки, волосаты с обеих сторон, коротконоги. Вылитые кавказцы по виду, жестам и манерам. Частят испанской скороговоркой. Слова - как в цепочке, звена не вытащишь, плотно пригнаны и надежно связаны. На приезжих смотрят вежливо, но как-то пусто и мимо - так, очевидно, хозяин стада смотрит на своих овец, которых ему предстоит стричь, доить и кормить. Многие испанцы лицом похожи на Николая Караченцева. У многих мужчин за тридцать явно намечены животы (любят подолгу сидеть в ресторанах).

Зато все русские мужики, встреченные на пути из Камбрилса в Салау, были с необъятными брюхами. Видимо, эти два понятия - "деньги" и "брюхо" - в российской действительности неразрывны. Еще Тургенев писал, что любой русский мужик, став старостой, тут же начинает воровать и жиреть. Даже если мужика переименовать в "господина" или "товарища", суть его останется прежней - мужицкий ум короток, но упрям, как кабаний член: мне, мне, мне, а там пусть всё горит огнем, летит кувырком, идет пропадом и сгинет под топотом.

Впрочем, на море не только старосты, но и все остальные едят день и ночь по принципу: "завтрак никому не отдавай, обед рубани сам, полдник укради у товарища, а ужин съешь втихомолку под одеялом". Например, в моем пансионате расписание приема пищи такое: "Завтрак - с 8 до 11, обед - с 1 до 4, ужин - с 7 до 11", и как ни пройдешь мимо жевальни, обязательно видишь через стекло, как шведский стол переходит в испанский ужин.

За спиной - перебранка трех официантов в пляжном кафе. А ощущение от интонаций такое, что это корабельная команда из убийц и мародеров делит не добытое еще золото, и один бородатый кабальеро уже убит ножом, хотя до золота еще далеко, океан коварен, капитан бредит в опиумном сне, а сама каравелла скоро потерпит крушение на рифах.

Негры-офени заняты продажей всякой дряни, носят на головах ящики с псевдо-гуччи, лже-вранглером и туфта-ролексом. Натаскавшись со своим пожухлым скорбным скарбом по пляжу, они собираются под большой пальмой и лепечут о своем. Им загорать не надо.

Стволы у пальм - точно слоновьи ноги, будто обернуты плетеными циновками и сверху перепоясаны волосатыми ремнями. Пальма генетически знает, что человеку нужна тень. Негры-лентяи собираются под её стволом и лопочут между собой. А нога пальмы покачивается, трясет листьями - рада, что пригодилась хоть этим разносчикам барахла и бактерий.

День начался. Барыги с мешками, полными "Босса" и "Лакосты", потянулись вдоль пляжа. Два капричоса уже роются в мусоре. Один - низкий, хромой, вровень с урной. Вылитый Пикассо в кепке. Другой - высокий, желчный, загорелый Дон-Кихот. Ему легко заглядывать в урны. Он уже допивает молоко из пакета и закусывает огрызком булки. А Пикассо в кепке тщетно вертит плоской головой - он еще ничего не нашел себе на завтрак.

В Барселоне на главном бульваре - толпа со всего света. Шуты и клоуны вертятся среди туристов. Вот маскообразный белый живой манекен сидит на золотом унитазе, откуда время от времени доносится урчание воды. Восторг зевак. Дудит в берцовую кость абориген, похожий на одетого в джинсы орангутанга. Воет заунывно, как на похоронах, постукивая об асфальт камнем в такт неизвестному ритму, хранимому в закоулках темной души. Какие-то подсолнухи на ходулях танцуют твист. Играют на банках с водой шустрые азиаты. Факиры лопают огонь и плюются серой.

Дома барселонских богачей - в мозаике, резьбе, скульптурах и инкрустациях, с балкончиками и щедрой позолотой. Много узорных решеток, скульптур, мраморных вставок, врезок и колонн. Странные, удивительные строения поражают силой камня. На площади дома окружают статую Командора, открывшего секрет земного шара. Он указывает вечным чугунным пальцем: "Двигаясь на запад, попадешь на восток". Под его рукой продают попугаев, черепах, варанов, канареек. Режут профили, пишут анфасы, плетут африканские косы. Танцуют фламенко, бьют чечетку, вертятся колесом.

Одна пожилая женщина в плаще-болонье наяривает на аккордеоне "Катюшу". Лицо родное, советское. Между песнями спросил у болоньи:

- Откуда, родная?

- Из Воронежа.

- Каким ветром?

- Дочка замужем была, да муж выгнал. Вот и побираемся, - она честно посмотрела на меня.

Дал ей денег: "Сулико" может сыграть? Понимающе хмыкнув, она поправила баян и громко объявила, удивляя посетителей кафе:

- Посвящается Иосифу Виссарионовичу Сталину! Любимая песня вождя мирового пролетариата и грозы империалистов! Чтоб им пусто было! - добавила она тише и потом долго и неумело играла "Сулико", перемежая её "Подмосковными вечерами" - очевидно, вождь их тоже любил.

Два колумбийца, фиолетовые от крэга, не обращая внимания на толпу, судорожно орут друг на друга. И толпа не обращает на них внимания - плывет себе дальше. Где ты был секунду назад - тебя уже никогда не будет. И секунды этой тоже не будет. Но толпа упорно оставляет невидимые следы, которые бог, подсолив ночью моря и подгорчив океаны, уберет под утро небесными граблями, тщетно заботясь о своих глупых детях.

Бойкая экскурсовод рассказала, что Мигель Сервантес попал в камеру к бандидос, которые потребовали, чтобы "писака" развлекал их историями посмешней, а не то вторую руку потеряет (первую оторвало ядром). Что делать? Одной рукой не защититься. Пришлось начать "Дон-Кихота" и стараться, чтобы посмешней. Посмешней - как выходило, но однорукий Мигель старался. Посмей не стараться, когда такие слушатели и судьи! Главный бандидос был доволен, взял его под свою опеку и давал курить гашиш, который получал от амиго из Марокко.

После гашиша пошло еще смешней. Мигель читал по вечерам уже не только для тюрьмы, но и для тюремщиков. Из его супа исчезли кости и вместо них появилось мясо. После мяса Дон-Кихот окреп и начал напропалую биться с врагами и падать на балах. Было очень смешно. Но главного бандидоса увезли на плаху. Гашиш пропал. И тюремщикам надоели россказни про дурака с тазом на голове. Мясо в супе опять превратилось в кости. И Дон-Кихоту пришлось отлеживаться на заднем дворе, набираясь сил. Но когда другой скучающий бандидос стал давать Мигелю по башу опиума за главу, Дон Кихот ожил и окончательно умер только через полгода, когда однорукому Мигелю пришла пора выходить на свободу, где его ждали другие дела и заботы. Отсюда вывод: сиди дольше, пиши смешней. Бандидос это любят. Смех их расслабляет - ножа в руках удержать не могут.

Вечером над пансионатом низкие, крученые облака. Деловито куда-то ползут. Хоть бы ночью небесный сторож не забыл поставить на вахту беспечный ветер. Тогда облака уйдут прочь и откроют желтую улыбку солнца. А пока - сидеть на балконе, пить виски и смотреть на море.

Внизу играют интеллигентные западные дети. Никто не орет, не пищит, не визжит, не плачет и не дерется. Все чинно-благородно роются в песочке или за столиками вместе со взрослыми тянут через соломинку кока-колу, глазеют по сторонам, постигают с детства этикет этики. Это им потом в жизни очень пригодится.

А после долгого прослушивания испанских песен стало ясным: если надо чисто и аккуратно убить человека, то лучше всего привязать его к динамику и заставить слушать громкое и заунывное, без начала и конца, испанское пение под загробный стук кастаньет, будто скелеты танцуют ламбаду.

Наутро, на похмелье, лучше всего опять пить виски, предварительно зарыв его в песок и нагрев до +42°. Грамм 70 - и тут же солененьким запить: божий рассол тут же плещется. Постоять на солнце, подождать. Выкурить сигарету - и повторить. Всего три раза, с перерывом в десять минут. А потом - лечь где-нибудь поспать в ложбинке... А во сне увидеть, как у палитры мурлычет Мурильо. И Хуан Миро пишет перо и пьет с Лоркой вино с хлоркой. А кто там в пыли?.. Сальватор Дали?.. На веранде ему постели!.. Эль-Греко отгрыз себе веко. Гойя лишился покоя. И, наконец, Торквемады громада плывет как армада...

На пляже никто никому на нервы не действует. Никто никого не клеит и не шьет. Все заняты общением с солнцем. Очевидно, Бог был прав, создав вавилонский лингво-хаос. Меньше контактов - меньше конфликтов. На пляже народ со всего мира, языково разобщен. И слава богу, ибо всем ясно, что совпадение симпатий, языка и ситуации если и желательно, то мало реально. Поэтому никто не спешит, всё больше прислушиваются и присматриваются.

Всё спокойно на священном берегу Медитерании. И если есть немного свободных денег, то лучше всего купить тут отель, пансионат или доходный дом. Никакой Черномырдин его не приватизирует. И трижды безрукий Геращенко не похитит. И ненавистный народам Чубайс на ваучеры не пустит. И никакой другой народный шут, под шумок грабящий свою смеющуюся публику, этот дом не отнимет, если документы в порядке. Тут другие законы, хоть и испанские. А солнце людям всегда нужно. Оно, хоть и бесплатное и общее, но дорого стоит, если за ним с севера приезжать.

Ночью бог, вместо того чтобы убирать пляжи и солить моря, занимался разбоем и грабежом - полыхал молниями, бил громом, корчевал деревья и дебоширил в гавани, переворачивая невинные корабли, ломая хребты мачт и срывая покровы парусов. Хватит, бог, успокойся, отдохни! Корабли ни в чем не виноваты! Они - только покорное дерево, глупое железо и простодушная ткань. А главные бунтовщики, которые рыскают по твоим владениям и разнюхивают твои секреты - это люди, не корабли. С них и спрашивай. Их и карай, если надо. Но оставь жить! Даже генерал Франко не шурует спозаранку. И Лойола не пакует людишек в три слоя.

Бог медитеран отходчив: энергично побушевав ночью, к утру он успокоился, впал в паралич ранней сиесты. Небесная баранта постояла-постояла, да и побрела к другим лугам. А солнце с неодобрением нависло над пляжем, прикидывая, что можно еще высушить и привести в порядок после ночных проделок излишне темпераментного юного ветра, родившегося этой ночью.

Южные идолы вообще отходчивы, ленивы и щедры, не в пример сердитым северным богам - угрюмым, холодным, брезгливым, которые могут месяцами дуться на людей и завешиваться от них туманом. В отличие от своих безалаберных и незлобивых южных коллег, северные боги мстительны, мелочны и злопамятны. От них человеку всегда приходилось прятаться и спасаться. А как это сделать, если основательно не пораскинешь мозгами?.. Поэтому наука и техника пошли вперед на севере, в то время как юг остался на уровне рукоделья и ремесел. Прогресс не живет под пальмой с дармовым кокосом...

Пляж подсох. Ямки темны от влаги, а верхушки бугорков уже посерели. Песок принимает первый загар со скрипом, но покорно. Он знает, что это неизбежно. После ночного шторма море еще страдает одышкой. Пульс волн то замирает, то частит. И ни одна волна не похожа на другую, как и всякий акт творчества. Возле "переодевалки", на песке - какие-то странные овалы, похожие на отпечатки пальцев, будто их оставил бог перед тем, как уйти на дневной покой.

Под солнцем хорошо заниматься психоанализом с самим собой. И близкие избавлены от скулежа. И деньги на лечение экономятся. И время быстрее идет. Сам себе врач, сам себе пациент: "Больной, вы разве не знаете, что для счастья надо изъять из сознания всё, мешающее счастью?!" - "Знаю. Уже изымаю...". Изыми - и будь счастлив. А что не изымается - забудь, сдай в утиль, оно и отомрет само собой, как ненужное, по злой теории Дарвина. Только не ошибись и объекты строго из сознания, а не из реальности, изымай, а не то вуду-прокурор сердиться будет.

Злые на непогоду и отсутствие голого рынка сбыта негры недовольно лаются под пальмой - то ли очки "Пако Раббан" не поделили, то ли насчет УНИТА во мнениях разошлись. Там у них в Африке не сладко. По радио недавно передавали, что во время бесконечных войн голодные повстанцы умудрились съесть (в прямом смысле) всё племя пигмеев: ловили сетями и жарили на вертелах, как поросят. Нету теперь больше пигмеев. Некого показывать туристам.

На пляже люди впадают в детство: напялив панамки и трусики, роются в песке, копаются в грязи, кидают в море камешки, плюют в прибой, крутят обруч или бродят парами, поедая мороженое. Зачарованно глазеют по сторонам детскими глазами. Разевают рот на всё, что идет, бежит, летит или плывет. Лапшу с ушей развешивают на общий плетень. Забыты все домашние проблемы. На первый бал выходит глобал. Где вкуснее мороженое: у этой толстой дуэньи или возле той паэльи?.. В каком ресторане рыба хрустит лучше? Где музыка визжит громче? Как найти туалет? Где наш билет? Панамки-бананки. Шлепанцы-халаты. В каком сервис-шопе доступней талон? Где телефон? Это какой район?.. Ночью мигает диско-плафон. Утром - море и сон. Первородный бульон.

После ночного шторма урны перевернуты. И местные капричосы рассеянно и печально кружат вокруг павших рогов изобилия - сегодня явно предстоит разгрузочный день. Пикассо в кепке трет морщинистое лицо шкуркой от банана. Тощий Дон-Кихот жует огрызок багета, тусклым оком заглядывает в купальные кабинки, ворошит рогатиной черные покойницкие мешки с мусором.

Небо неожиданно, как в кино, затянулось лиловой, похожей на раковую опухоль тучей. В зловещей тишине справа возникли черные точки птиц. Они летели по две, по три. Летели целеустремленно, молча, быстро. И от молчания становилось жутко. Казалось, птицы покидают нашу землю навсегда. А за ними идет что-то неведомое, но страшное. Мрачные птицы на лиловом небе. Негры тоже с опаской косятся из-под пальмы наверх. Даже гном-капричос поднял к небу землистое больное лицо и со страхом смотрит на своих соперниц по раскурочиванию урн.

Странные вещи обнаруживаются на пляже. Пришел какой-то крепкий старик в панаме, усах и "семейных" трусах. С миноискателем, похожим на пылесос. Он водит трубой над песком, время от времени выкапывая что-то и кидая в заплечный мешок. Что собирает - неизвестно. Какое железо может быть в песке?.. Потерянные колечки?.. Крышки от бутылок?.. Или от властей работает, стальной мусор собирает, чтоб отдыхающие ноги не порезали? Помощник ночного дворника? Потом напишет отчет в небесную канцелярию - "привет, мин нет, а найден стилет, кастет и корсета скелет".

Вот наглый негр-офеня мочится с колена: стоит лицом к морю в позе рыцаря, на одном колене, и писает. Издали ни за что не догадаться, чем человек занят: завязывает ли шнурок, разглядывает ли что-то или собирает мелочь с песка. Век живи - век учись.

Идут по кромке прибоя две женщины в одинаковых купальниках, что-то высматривают в пене. Вдруг одна нагнулась, выхватила из воды зеленую виноградину - та давно металась в прибое среди щепок, тряпок и всякой прибойной дряни. Обсосала и съела. Зачем женщине эта виноградина?.. Смелая, вирусов не боится.

Припылили здоровенные усатые пожилые голландцы. Принесли с собой ворох полотенец и сетку стальных шаров размером с апельсины. Вот уже час нудно кидают их, стараясь попасть шаром по шару. Неторопливо делятся мнениями. Мерно и веско ходят и метко бьют, вызывая усмешки негров-разносчиков - те считают под пальмой барыши, звенят мелочью, исподволь поглядывая на белых детей Севера, изволивших играть железом на солнцепеке. Будь у них столько денег, они бы целыми днями лежали под опахалами и лакомились мозгом живых обезьян и мертвых пигмеев, а не бегали по жаре с чугуном. Не поймешь этим белых мбана! Совсем их бог ума лишил!..

К концу сентября появились бывшие совграждане (льготные путевки). Высадился десант числом до 20-ти, явно не из столиц. В ресторане сдвинули столы, заказали несколько бутылок вина, завели обычные разговоры о том, что утром персики давали, а вечером - нет, и можно ли брать добавку на шведском столе, и кто что видел, и что где есть, и где чего нету, кого где обсчитали хитрые испанцы, и вообще где какой непорядок замечен.

А потом, после еще нескольких бутылок, был дружно пропет куплет "По долинам и по взгорьям". Официанты умилялись - выгодные клиенты!.. Лишних вопросов не задают, ерундой не донимают, на чай со страху много дают и сами всё понимают. Веселый народ!

И правда - чего не веселиться?.. По долинам и по взгорьям дивизия добралась уже до Пиреней, разбрелась по Лазурному берегу, обосновалась на Канарах, Карибах. И если кровавый маньяк Буш не ввергнет мир в пучину вечного добра, то можно будет продвигаться и дальше, по пути Колумба. Этот путь уже проделали многие. Ещё бы - в новой Индии жить гораздо лучше, чем в старой, несмотря на то, что законы схожи и повадки те же. Масштабы, правда, другие: бедный индус свою собственность сжигает, а техасский дервиш на мировой нефти весь свет поджарить хочет. Не терпится кривоножке-карлику в почетный ряд к усатым и чубатым недомеркам. Будет ему шахсей-вахсей по первое число мелкими порциями!

Скоро похолодает. Подует с моря ветер. Отдыхающие бросят мячи и воланы. Встанут, оглянутся. Застыдятся своей наготы. Напялят одежду и превратятся в скучных взрослых. И уедут. Станет холодно. Бог тепла - скряга и жмот, всё под себя жмёт. Даст погреться три-четыре месяца, а потом - всё, баста, адиос до лета.

Капричосы и негры тоже приуныли: осень на носу, людей стало меньше, а проблем - больше. Скоро некому будет бросать остатки мороженого и сыра в урны. Никто не купит "Картье" из Шанхая, никому не будет надо по дешевке штанов от "Версачи" и носков из дома Ферре.

Скучные взрослые разъедутся по своим туманным странам. Капричос отправятся в Барселону, Мадрид или Толедо, где круглый год людно, а значит, и не голодно. Негры-барыги переключатся на гашиш, будут крутиться возле отелей и вокзалов, шипеть сизыми от холода губами:

- Хаш, хаш! Хороший хашиш, шиш! Хаш, хаш!

И опять мало кто будет у них покупать: те, кому надо, сами имеют, а кому нет - тем и даром не нужно.

На море приезжать весело, а уезжать - грустно. Счастливы те, кто живет рядом с морем. Правда, они подчас не замечают его, как муж не видит каждодневной красоты жены. Но это их дело, их супружеские отношения, в которые влезать не стоит.

И в последний день, как обычно, по приморскому бульвару поедет мусорная машина и будет мохнатыми клешнями сгребать в свой ненасытный кожаный зоб мусор с земли. А потом, как всегда в полдень, спортивный самолетик чинно протащит на тросе дельтапланериста, похожего на крылатую душу, привязанную к телу.

Произведен последний заплыв. Брошена монета. Пора заводить мотор, сматывать удочки, сниматься с якоря. Еще надо отделаться от легкого и приятного сюра, которым окутывает испанское побережье в бархатный сезон, когда и уставшие хозяева, и притихшие гости тихо думают о будущем.

Взаимное удовлетворение схоже с тем, какое испытывают друг к другу бармен и его клиент: бармен, кидая в фужер много льда, экономит напитки (=деньги), ибо лед топится, ненавязчиво замещая собой выпитое; чему клиент, в свою очередь, тоже рад - у него всегда полный стакан и он, значит, тоже экономит деньги! А что цвет виски стал послабей - так это в полутьме не видно. И в желудке градусника нету: 38° въехало или 33° - кто разберет, кроме немых бактерий?..

Я уезжал. А колесо жизни скрипело дальше: из жевальни слышен звон и стук, люди не спеша тянутся на пляж, киоскер расставляет стенды, распихивает газеты ("Ком. правда", "Сов. секретно". "Отдохни-погуляй"). Развешивает надувные матрасы и купальные причиндалы. Заспанные капричосы начинают охоту за ненужным. Люди борются за пирог, а они - за его объедки. Негры-барахольщики раскладывают свой лежалый товар. А море скидывает оцепенение, лениво отрясая свой ночной пенистый пеньюар. Оно-то умеет изымать из себя ненужное, нам поучиться.