Записочки

* * *

Ничто так не повышает настроение, как поездка в то место, где тебе выдадут заработанные деньги. Вываливаясь из самого себя, я спешу туда, между делом радуясь жизни. Повеселевшая моя обеспеченность, прихрамывая, спешит вместе со мной - мы потираем от удовольствия руки в предвкушении ощутить неощутимое. Как патроны бойцу, мне выдают новенькие купюры - на, стреляй!

* * *

Сегодняшний день прошел весело и организованно. Я почти ничего не сделал, много ел и валялся на диване, мечтая о должности главного писателя.

* * *

Возле своего дома я поймал вора. Он хотел украсть кусок рельсы. Мелочь. Но так или иначе - он вор. Я вывел его со двора. Он смотрел жалостливо и говорил, что на хлеб не хватает. Врал. Притворялся. Я это понимал. Также понимал, что даже за эту мелочь его следует проучить... Ударить я так и не смог. Трус. Интеллигентская размазня. Баба в штанах. Никчема... Это я не о нем. Но и не о себе. Ведь я не трус: сильный не поднимет руку на слабого. Я не размазня: воспитанный человек не станет опускаться до банального мордобоя. Я, как настоящий мужчина, сумел принять решение и отреагировать на ситуацию: прогнал вора со двора. Браво! Умница! Звучат аплодисменты. Слышатся отдельные пискливые выкрики несдержанных дам: "Вы герой! Храбрец!" Скромно отмахиваюсь: да бросьте, так поступил бы каждый. Как реакция - аплодисменты переходят в бурные овации. Замечаю, как вносят лавровый венок. Мне. Лучшие люди страны в первом ряду восхищенно смотрят в мою сторону, обсуждая этот поступок. Входит Президент. В его глазах торжественные слезы. Длинная речь Президента заставляет всех умолкнуть. Я в это время стою на сцене и мне видно, как за кулисами выстроились в ряд руководители крупнейших держав, чтобы поздравить меня. Многие из них заметно волнуются...

* * *

Я хочу иметь имя. Назовите меня Богом, дураком, животным... Просклоняйте меня, поставьте в нужный падеж, измените окончание во мне, отсеките суффиксы и приставки - и останется дивная основа. Я - словарное слово, исключение из правил - из-за меня куча ошибок, запоздалые слезы и низкие баллы. Читайте меня: коверкая слоги, глотая согласные, не выговаривая шипящие или, вообще, опуская по ходу чтения, преклоняясь перед контекстом, - но читайте, удивляясь древнему славянскому корню и одновременно восхищаясь моей востребованностью в языке - востребованностью неологизма. Подарите мне силы быть глаголом в жизни, прилагательным - в любви и точкой - при смерти.

Поломанным пером, царапая по пожелтевшей бумаге - напишите меня.

* * *

Самый большой дурак тот, кто рассчитывает на послежизненную славу. Я рассчитываю. Проснуться однажды мертвым и знаменитым - странное желание недоучки, надтреснутое удовольствие онаниста... Исколов все пальцы тупой иглой, штопаю свою сильно декольтированную прозу, уповая на подслеповатого зрителя и недалекого критика.

* * *

Сегодня прохаживался без дела на подступах к рынку, в рядах, где люди продают то, что хоть как-то может их прокормить: старые книги, одежду, инструменты, принадлежности... Запомнился один молодой человек - он стоял самый первый в ряду: чересчур скромная одежда выделялась чистотой и аккуратностью. Бедность и боль. Разложенные книги осиротело и неулыбчиво лежали на клеёночке, как бы извиняясь за своего продавца. А продавец отчаянно втыкал в мимо проходящих людей свой гордый взгляд, сквозь который мутным светом сочились затравленность и обречённость. Он уже знает, с какой бодрой улыбкой надо отвечать, если подойдёт вдруг бывшая одноклассница с раскрытыми от удивления глазами; в какой позе нужно стоять, чтобы идущие по ряду симпатичные девушки не думали о нём, как о парне, которого бедность обломала на корню... Я хотел было остановиться возле него - некоторые книги мне показались интересными - но сдержался: наверное, он бы помер со стыда. На мгновение я чётко представил его родителей. Отца, который везде и всюду ходит только пешком, мать, которая каждый вечер беззвучно, чтобы никто не услышал, плачет на кухне... Я больше не хожу по этому ряду.

Я боюсь вновь увидеть там самого себя.

* * *

У нас счастье: дедушка наконец-то захотел "по-большому". Словно приказ, звучали для нас его невнятные слова среди ночи: "В туалет..." Как будто не было нашего сна, как будто родина была в опасности, как будто сейчас мог наступить конец света - мы разом вскочили с постелей. Действовали четко и слаженно, каждый знал свою роль: я поднимал дедушку, мама мчалась за ведром, отец разворачивал специальный стул; шесть, семь, восемь секунд - и наш подопечный сидит на своем троне... О, эти меткие шлепки дедушкиного продукта о дно ведра, как приятно они ласкают слух, как непроизвольно наши губы растягиваются в улыбку Христа, когда в душе все поднимается, хочется встать, подойти к старику и, по-свойски похлопав его по плечу, сказать: "Снайпер!" "У-ух, у-ух..." - кряхтит дедушка, сидя на стуле, он и сам не скрывает радости от того, что в этот раз успел почувствовать вселенский позыв и вовремя, по-военному, оказаться на своем месте. "Молодец, дедушка!" - поют наши сердца, и дом наполняется неслышным постороннему уху гимном во славу Успевшему...

* * *

Мечтаю быть стариком. Стариком, который подолгу пережевывает пищу, который целыми днями сидит на скамеечке, который суетится и радуется редким приходам детей в гости к нему... Старость - не радость. Эх, как бы славно я пританцовывал с семидесятилетними молодицами, с каким упоением мял бы их роденовские зады; как ловко бы опрокидывал стопку самогона, смачно отплевываясь и ласково поругивая седовласых товарищей... Поди прочь, узколобая молодость! Не верю ни тебе, ни твоим высоко вскинутым подбородкам. Взрежьте меня морщинами, опепелите редкие волосы, задайте нужный темп дрожи в руках, вонзите во взгляд тоску - и возрадуется моя душа. Ведь я так бешено завидую им - их верной близости к той последней счастливой минуте.

* * *

В моём дворе сейчас находится труп. К соседу зашёл приятель - выпить водочки - и умер...

Смерть ходила где-то тут по нашему двору, заглядывала в окна, принюхивалась к запахам - оценивала. Наверное, и на меня посмотрела: экий молодец, сидит пишет что-то... Пусть...

* * *

Дедушка умирает. Спрятанное под одеялом тело шумно вдыхает в себя ничего не понимающий воздух и отчаянно борется за жизнь. Я боюсь подходить к этой кровати, и все простыни, покрывала, подушки и одеяла на ней мерещатся мне траурными лентами в венках. "Дедушка, тебе больно? Я никогда не любил тебя..." Сейчас его открытый рот - безобразно-рваная рана - не может издавать членораздельных звуков, кроме тяжелого дыхания, наполняющего, словно яд, наш дом... "Дедушка, тебе больно?.."

* * *

В моей комнате распустился цветок. Красный и красивый. Рядом с ним лежат книги: Борхес и, по-моему, Битов. Ни того, ни другого не читаю. На цветок сегодня посмотрел лишь один раз. Тоска.

* * *

Только что взял в библиотеке томик Достоевского. Гений будет читать гения. Ха!

* * *

Серьезный мальчик в школьной форме подводит меня к тебе. Знакомит. Вместо слов ты лишь киваешь и многозначительно пускаешь дым мне в лицо. В моем взгляде трогательное презрение, ласкающее твою дорогую одежду. "Я похожа на твою маму?.." - колокольным звоном отдает твой ангельский голос. "Да", - отвечаю и представляю, как буду целовать твои руки и плохо накрашенные ногти. "Чем?" Твое похабное произношение буквы "ч" сбивает мою зародившуюся было интеллектуальную эрекцию... Огорченный, я отвечаю: "Очками". Ты записываешь в блокнотик мои ответы, не спешишь, случайно измазываешь указательный палец в чернила: "Hо ведь у меня нет очков..." Я глажу ремешок твоей сумочки, мой голос доносится из глубины: "У моей мамы тоже нет очков". Ты плачешь: глаза увлажнились, приятно разбухли и недвусмысленно раскраснелись - моя ложь отравлена. Вцепившись в меня, ты что-то хрипишь. Как приятно смотреть на это: я улыбаюсь и вперемешку с соболезнованиями признаюсь тебе в любви. Смертельная судорога звенит в твоем теле, а я вспоминаю тебя, раздевавшуюся в такт музыке, которую слышала только ты...

* * *

Вчера мама прибила моль книжкой Чехова... Сгодилась классика!

* * *

Эту женщину я люблю. Тихой сумасшедшей любовью, которую переносят из фильма в фильм, из книги в книгу... Эта любовь уже настолько замусолена, залапана и затерта, что внешне она ничем не выделяется среди других, и только ее одурманенный взгляд заставляет вздрогнуть и перекреститься.

Эту женщину я люблю. Мы кратны с ней, мы делимся друг на друга без остатка... Она - моя заново не прожитая жизнь, мой неотданный долг, мое нерешенное уравнение. Я плaчу от радости, я тихо скулю и весело виляю хвостом, отзываясь на ее: "Привет!" Меня, как пулей, навылет пробивает ее четкое: "Пока!" Я сравниваю себя с ней. Я трясусь от возбуждения и ликую, обнаруживая ее превосходство во всем. Она смеется надо мной: громко и насквозь. Ведь я собака, клоун, Квазимодо, дрянь, оторванный ломоть, зараза и дешевка...

Я самая большая ее любовь.

* * *

Вчера в черновике записал: "Люди любят меня". Потом подумал и зачеркнул.

* * *

Хочу сока. Томатного. Чтобы он был не редкий, но и не густой. И несолёный. Я сам бы посолил. Стакан. А лучше - два. Он должен быть холодным. Стакан холодного томатного сока перед последним выстрелом в упор, в мой затылок. Сок с разгону плюхнется в желудок, кровь бестолково разбрызгается по опилкам на полу, и алой зарёй заиграет все внутри и снаружи...