ПОЛУТОРОГЛАЗЫЙ СТРЕЛЕЦ

Весной 1946 года наша семья переехала в Тбилиси. После голодной, разоренной войной России, которая еще только начала зализывать раны, трясясь над каждой крошкой черного пайкового хлеба, донашивавшей серо-зеленые обноски фронтовых одежд, темной, несмотря на снятое затемнение, мы попали совсем в другой мир.

Столица Грузии сверкала огнями ресторанов и духанов, а также разноцветьем мужских одеяний, что было невиданно в те времена. Мы с изумлением впервые в жизни глазели на красные и голубые пиджаки мужчин в огромных кепках. А, главное, здесь не было никаких проблем с питанием. Не стану вспоминать тбилисские базары с их великолепием. Но, когда отчиму, что был военным прокурором в чине полковника, шофер привез, так называемый, офицерский доппаек, мы все долго разглядывали забытые продукты: брус сливочного масла, мясо нескольких сортов (помню, был даже молочный поросенок, с которым мать не знала, что делать), хорошую колбасу и белый острый тушинский сыр.

Потом нас, как новоприбывших, стали по обычаю приглашать "для знакомства" на пирушки в домах и на природе, которые тут звали "кейпами", произнося это слово с особым придыханием. У отчима здесь было много дальней родни. Мы узнали вкус неведомых ранее блюд: сациви, харчо, чахохбили, долмы и настоящего шашлыка из молодого барашка, сдобренных неслыханными травами: кинзой, цицматой, тархуном. Впрочем последнее слово было на слуху - так называлась зеленоватая водка, появившаяся в России в конце войны и выдававшаяся по талонам.

Жизнь в Тбилиси текла удивительно спокойно. Люди никуда не торопились. На Головинском, как упрямо, по старинке называли проспект Руставели, в середине рабочего дня знакомые, особенно мужчины, встречались, обнимались, долго хлопали друг друга по плечам, целовались и потом часами стояли на месте, разговаривая на гортанных языках, обрастая компаниями, потом шли пить восхитительное местное вино, распробовав которое, я уже никогда в жизни не брал в рот водки.

Тут был не только заповедник старой жизни, но и людской заповедник. Став членом литобъединения при газете "Молодой сталинец", я познакомился с его руководителем Владимиром Юльевичем Эльснером. Маленький серый старичок, сохранивший какие-то остатки былого изящества, он умело вел наши сборища. Потом уже, сблизившись с ним лично и став бывать у него дома, я узнал, что он был дворянином, активно работал в знаменитом журнале "Аполлон", объездил всю Европу, все ее художественные галереи, знался чуть не со всей литературной Россией начала нашего века. Когда-нибудь я расскажу об Эльснере подробнее. Сейчас же важно, что именно от него я услышал впервые о поэте Бенедикте Лившице.

Я очень любил поэзию, знал наизусть тысячи строк Пушкина, Лермонтова. Есенина, Багрицкого, Маяковского и Симонова, и потому считал себя большим знатоком, что весьма ценили местные девицы, - но Лившиц? Нет, о таком поэте я никогда даже не слышал. Был у нас в коммунальной квартире в Одессе на Торговой, 3 сосед с такой фамилией. Но он занимался совсем другим делом...

Эльснер рассказывал, как Бенедикт Лившиц приезжал перед войной в Грузию переводить местных поэтов. Этому явлению я сам был свидетелем. Мало кто из больших советских поэтов не приезжал после войны в гостеприимный Тбилиссо попить славного винца и заодно поправить свои финансовые дела переводами из грузинской поэзии, сделанными по "подстрочникам". Эта традиция пошла еще от Бальмонта, что создал блестящий, но весьма далекий от оригинала перевод "Витязя в тигровой шкуре". В послевоенные годы, когда мне довелось жить в Тбилиси, там был единственный русский писатель Эммануил Абрамович Фейгин. В звании майора, в должности спецкора он служил в окружной газете "Ленинское знамя". Именно благодаря своему местожительству, Фейгин был знаком, чуть ли не со всем Союзом писателей, членом которого состоял с 1935 года. Потому, каждый, кто прибывал в Тбилиси, обязательно появлялся в его крохотной комнатенке на Верийском мосту. Здесь засиживались допоздна, читали свои стихи и новые переводы, блистал Ираклий Андронников. Когда-то здесь бывал и Лившиц. Иногда его вспоминали.

Я был мальчишкой, напечатавшим в газетах два рассказа, и потому молча сиживал в углу, слушая и впитывая тот бесконечный фейерверк слов, что фонтанировал над столом с оранжевым абажуром, где стояли пара литровых бутылок вина, хлеб, тушинский сыр и блюдо с зеленью.

Тогда я узнал, что Лившиц, в отличие от других поэтов, не захотел работать с подстрочниками, а стал изучать грузинский язык, и многие переводы делал уже самостоятельно.

Но все это я преблагополучно позабыл, уехав из Грузии. Ведь книг Лившица в те поры не было нигде и ни одной строчки мне не довелось прочесть.

Все всплыло в моей памяти в годы Перестройки, когда мне подарили толстенький, красный томик под странным названием "Полутораглазый стрелец", в котором "Советский писатель" собрал почти всё написанное поэтом. Вот, когда я вцепился в Лившица!

Не скажу, что увлекся его поэзией. Эти возвышенные, насыщенные мифологическими сюжетами и бесконечными аллитерациями стихи, нынче уже вряд ли кого-нибудь волнуют, кроме записных литературоведов. Но его воспоминания о русском футуризме заполнили многие пробелы в моих знаниях. Кроме того, выяснилось, что Лившиц - потомственный одессит. Значит, он вполне вписывается в круг моих интересов. Сейчас я расскажу вам, что мне удалось узнать о Лившице.

Бенедикт Нахманович Лившиц родился в Одессе 25 декабря 1886 года по старому и 5 января 1887 года по новому стилю. Он был из "состоятельной семьи негоцианта еврея", как он сам писал в анкете для Венгерова. "Южнорусский альманах" за 1898 год подтверждает, что Нахман Моисеевич Лившиц держал "Бакалею и колониальную торговлю" по Елисаветинской улице в доме диалегмено. В 1905 году Бенедикт окончил с золотой медалью 1-ю Ришельевскую гимназию, что, согласитесь, далеко не всякому еврейскому мальчику удавалось, и поступил на юридический факультет новороссийского университета, что подтверждают "Списки студентов и вольнослушателей". Но со второго курса в 1907 году был исключен "за участие в студенческих волнениях". А кто в них тогда не участвовал? Но Лившиц попался. Надо полагать, с помощью отца, вернее его денег, Бенедикт перевелся в Киевский университет Св. Владимира на тот же факультет. Но юриспруденция не больно волновала его ум и чувства.

Еще в гимназии он стал писать стихи, увлекался Овидием и Горацием, позже пришел к Рембо. "Овидиевы 'Метаморфозы', - писал он, - мне были ближе Книги Бытия". В Киеве Бенедикт Лившиц познакомился с художницей А.А. Экстер, первой пропагандисткой кубизма в России. Она научила его "видеть" живопись. С тех пор в его стихах появилась новая цветовая гамма и перспектива. Там же в Киеве 30 ноября 1909 года, знакомый уже нам В.Ю. Эльснер, познакомил его у себя дома с Николаем Гумилевым и тот пригласил Лившица сотрудничать в "Аполлоне". В этом элитном журнале вскоре появились его стихи. Первая книжка Лившица "Флейта Марсия" была издана в 1911 году в Киеве с посвящением В.Ю. Эльснеру. Было напечатано всего 150 номерных экземпляров, которые нынче стали раритетом. Лившица, как поэта, сразу признал тонкий знаток Николай Гумилев. Он писал: "Книга Б. Лившица "Флейта Марсия" ставит себе серіозные и, что важнее всего, чисто литературные задачи и справляется с ними...". Таким образом, стихи Лившица стали фактом русской поэзии. Я не стану анализировать его творчество, я рассказываю о Лившице лишь затем, чтобы кто-то из молодых заинтересовался его поэзией и прочел его книги. Право, это очень интересное чтение.

Экстер же познакомила Лившица с давидом Бурлюком. Взаимная любовь вспыхнула моментально и несколько лет они провели неразлучно, создавая и пропагандируя "русский футуризм". Лившиц был на равных с Бурлюком, Маяковским, Крученых (кстати, тоже одесситом, выпускником Одесского художественного училища), Гринбергом, Хлебниковым, Татлиным и Кандинским. "В неандертальской ночи" русского сознания они славили революцию. "Только с такой верой в себя, в свое время, можно было осуществлять эстетическую революцию", - писал Лившиц. Этот парадокс долго еще будет смущать умы и подвергаться исследованиям историков и психиатров. Как, почему, умные талантливые, высокообразованные люди прославляли революцию, которая вскоре пожрала их, своих апологетов и предтечей? Этот вопрос давно мучит и меня, но я не знаю ответа...

Впрочем, Лившиц первым вышел из сообщества футуристов, поняв, что футуризм быстро исчерпал себя. Это точно подметил К. Чуковский, что писал: "Совершенно напрасно насилует себя эстет и тайный парнасец г. Б. Лившиц, совершенно случайно примкнувший в этой группе. Шел бы лучше к Гумилеву!". Но зато остались нам воспоминания Лившица об этих годах под интригующим заглавием "Полутораглазый стрелец". Откуда это название?

В основе философской концепции Бенедикта Лившица лежала идея не разделения Востока и Запада, а их синтеза, идея всеединства. Из этой идеи позже выросла философия евразийства, которая сегодня снова, начинает звучать. И вот, описывая одно из полотен Бурлюка, Лившиц завершил свой пассаж фразой: "Впереди, размахивая копьем, мчится в облаке радужной пыли дикий всадник, скифский воин, обернувшись лицом назад на Восток и только полглаза скосив на Запад - полутораглазый стрелец". Вообще странно все переплетается в жизни. Б. Лившиц сражался с Андреем Белым на поэтических турнирах, а женился на... его сестре.

В 1912 году университет был окончен. Карьера адвоката не привлекала Лившица. Что было делать? Он решил воспользоваться привилегией человека, имеющего высшее образование, и записался вольноопределяющимся в 88-й пехотный Петровский полк, стоявший в селе Медведь, Новгородской губернии. И хотя положение вольноопределяющегося давало много преимуществ - они служили всего один год, имели возможность жить на квартире, все равно не была служба сахаром в бывших аракчеевских казармах. Хотя Лившиц - двухметроворостый гигант, занимавшийся в юности легкой атлетикой, сравнительно легко переносил физические нагрузки, психологические были почти невыносимы. Кто-то назвал его тогда "Рембо, настоянный на аракчеевской казарме". Однажды во время смотра генерал залюбовался гвардейской фигурой правофлангового.

- Как фамилия, молодец? - спросил он.

- Лившиц! - браво гаркнул солдат.

- Хм, хм, - поперхнулся генерал. Потом повернулся к свите и сказал:

- Вот видите, плохой солдат, но старается!

Лившиц отказался подписать пресловутую "Пощечину общественному вкусу", сославшись на свое положение солдата. А потом и вовсе порвал с футуристами, сблизившись с Осипом Мандельштамом.

И вот, поди, ж ты, когда началась война 1914 года, Бенедикт Лившиц добровольно вернулся на военную службу и уехал на фронт. 15 июля 1914 года К. Чуковский записал в дневнике: "Война... Бена берут в солдаты. Очень жалко. Он по мне. Большая личность: находчив, силен, остроумен, сантиментален, в дружбе крепок, и теперь пишет хорошие стихи".

Незадолго перед этим Лившиц принял православие и стал Бенедиктом Константиновичем. Что это было - вера или желание приспособиться к окружающей обстановке? Кто теперь ответит на этот вопрос?

В окопах он читал солдатам свои стихи, и, представьте, они им нравились.

- Оченно хорошо, господин вольноопределяющийся! - сказал ему однажды пожилой мужиковатый ефрейтор. Лившиц даже смутился.

25 августа 1914 года в сражении под деревней Ходель, Люблинской губернии во время наступления на Вислу, Лившиц был ранен и контужен. За этот бой он заслужил Георгиевский крест, что по тем временам овеяло его ореолом героизма. В госпитале ему все время снился один и тот же сон, как в атаке он пронзает штыком немецкого солдата и тот, умирая, шепчет слова ...еврейской молитвы. После излечения Лившиц был направлен в Киев для несения "службы в тылу". Он прожил в Киеве восемь лет безвыездно.

Когда Киев в 1918-19 годах тринадцать раз переходил из рук в руки, Бенедикт Лившиц, не интересуясь политикой, размышлял о прекрасном и писал книгу стихов "Патмос". "Литературный неудачник, - жаловался он, - я не знаю, как рождается слава". действительно, слава его явно обошла. Громоподобные Бурлюк и Маяковский заслоняли его от публики во времена футуризма, в киевские годы революция и гражданская война отделили его от литературного процесса. Писал он медленно и скупо, книги выходили мизерными тиражами (к чему мы сегодня пришли снова), последовавший арест и вовсе вычеркнул Лившица из русской поэзии. В те годы рядом с ним в Киеве жили Эренбург и Эльснер. От безделья, что ли, они создали ПРАХ. Не пугайтесь, читатель, это было просто общество поэтов, режиссеров, артистов и художников. В 1919, когда пришли красные, общество переименовали в ХЛАМ, что означало художники, литераторы, актеры и музыканты. Как говорится, хрен редьки был не слаще. Иногда там подавали бифштексы из конины, а время было голодное. ХЛАМ помещался в подвале дома на Николаевской улице. Наверху были Союз писателей, Рабис, Литстудия и прочее. В ХЛАМе бывали О. Мандельштам, И. Эренбург, В. Шкловский, Лев Никулин, Бергельсон, Перец Маркиш, Лев Квитко, добрушин, Константин Марджанов, что ставил тогда "Фуэнте овехуна". При нем всегда были малолетние поклонники Гриша Козинцев и Сережа Юткевич. Гриша был братом Любы, на которой женился Эренбург. Заходила сюда и актриса Вера Юренева с юношей, что вскоре стал ее мужем, и его братишкой. Это были Михаил Кольцов и Борис Ефимов.

С 1922 года Лившиц жил в Питере, добывая средства, в основном, переводами. давайте заглянем еще раз в дневник К. Чуковского: "24 апреля 1926 года. Был у Бена Лившица. То же впечатление душевной чистоты и полной поглощенности литературой. О поэзии он может говорить 10 часов подряд". Году в 1926-27 Лившицы жили в Китайской деревне в одном доме с Мандельштамами. Когда-то в этом домике жили Жуковский и Карамзин. В 1931 году одессит Александр дейч повел Лившица знакомиться с Луначарским, приехавшим в город на Неве. Речь шла о закреплении за Лившицем перевода книги А. Франса "Боги жаждут", на который были другие претенденты. Вопрос решился в пять минут, а потом поэт и нарком несколько часов говорили о французской поэзии, наперебой читали друг другу стихи. И все-таки, несмотря на столь мощную поддержку, книга воспоминаний Лившица, этот самый "Полутораглазый стрелец" подверглась в 1933-34 годах уничтожающей критике. дело доходило, как у нас положено, до политических обвинений. И снова пришлось уйти в переводы.

Он часто бывал в Москве. Здесь у него было много друзей и среди них три женщины - Ольга Розанова, Наталья Гончарова и Варвара Степанова. Три художницы, стоявшие в первых рядах борьбы за новое искусство, которых Лившиц называл Амазонками. Мне довелось познакомиться с Варварой Степановой в 1948 году. Эта крупная сильно постаревшая женщина жила тогда на седьмом этаже старого крепкого дома на Полянке. У неё я увидел первые издания Маяковского - кумира моей юности - да еще с его автографами. Не всем нынче известна внутренняя трагедия этой женщины, прожившей долгое время рядом с великим поэтом, но так и не сумевшей полностью реализовать свой талант.

Список поэтов, которых Лившиц перевел на русский язык, и перевел блистательно, занял бы, поди, несколько страниц. Начиная от Мольера, Ламартина и Гюго, он перевел Виньи, Мюссе и Беранже, не забыв Шенье, пришел к Рембо, Бодлеру, Маларме и Верхарну, переводил Андре Жида и Валери, Жюль Ромена и Аполлинера, Жана Кокто и Элюара. Из украинской поэзии он отдал предпочтение Павло Тычине и Миколе Зерову. В 1935 году он впервые перевел стихи Георгия Леонидзе и влюбился в Грузию. Тогда-то он и стал учить грузинский язык, даже в письмах к друзьям в Тбилиси появилась вязь грузинских букв и слов: "...Можете высылать грузинские оригиналы, так как я уже свободно читаю по-грузински и даже довольно бегло пишу", - докладывал он. 25 октября 1935 года Лившиц заключил договор с издательством "Заря Востока" на книгу переводов объемом в 2000 строк. Книга не увидела света, набор был рассыпан после ареста поэта. Но до этого он успел несколько раз побывать в Грузии, которую стал называть своей "второй поэтической родиной". Первой же была Украина. Георгий Леонидзе, как принято в Грузии, стал называть его Бено (меня, к примеру, там звали Фело).

Удивительно, что хотя Лившиц родился в Одессе и провел здесь свои детские и юношеские годы, город наш никак не отразился в его творчестве. Петроград же, где он жил не так уж долго, и который не больно жаловал, судя по воспоминаниям и письмам, родил целый цикл стихов. Неисповедимы пути творчества! О гибели Лившица долгое время ходили разные домыслы.

Но вот Эд. Шнейдерман опубликовал в №1 "Звезды" за 1996 год документальное повествование о последних днях поэта. Автору удалось ознакомиться с делом №35610, состоящим из двух томов и 160 страниц, заведенным УНКВд Ленинградской области.

Арест Лившица был осуществлен 26 октября 1937 года. На первом допросе, на следующий день Лившиц категорически отверг обвинение в том, что он, дескать, "является руководителем контрреволюционной группы литераторов-переводчиков и проводил контрреволюционную агитацию". Что ж, ему дали "подумать", познакомили с показаниями В.О. Стенича, С.М. дагаева, Ю.И. Юркуна и В.А. Зоргенфрея, сделали пару очных ставок. И к концу года Лившиц "дозрел". Он собственноручно написал признательные показания, "как участник антисоветской троцкистско-правой организации писателей Ленинграда". Выкормыши Льва Заковского, бывшего начальника Одесской ЧК, а в то время начальника Ленинградского НКВд, знали свое дело.

Как это творилось, описал другой замечательный поэт Николай Заболоцкий: "По ходу допросов выяснялось что НКВд (во главе с Заковским) пытается сколотить дело о некоей контрреволюционной писательской организации. Главой организации предполагалось сделать Н.С. Тихонова. В качестве членов должны были фигурировать писатели-ленинградцы, к этому времени уже арестованные: Бенедикт Лившиц, Елена Тагер, Георгий Куклин, кажется, Борис Корнилов, кто-то еще и, наконец, я. Усиленно допытывались сведений о Федине и Маршаке. Неоднократно шла речь о Н.М. Алейникове, Т.И. Табидзе, д.И. Хармсе и А.И. Введенском - поэтах, с которыми я был связан старым знакомством и общими литературными интересами. В особую вину мне ставилась моя поэма "Торжество Земледелия", которая была напечатана Тихоновым в журнале "Звезда" в 1933 году. Зачитывались "изобличающие" меня "показания" Лившица и Тагер, однако прочитать их собственными глазами мне не давали. Я требовал очной ставки с Лившицем и Тагер, но ее не получил". Николай Заболоцкий оказался покрепче других и ничего не подписал своим мучителям. Это его спасло. Так и мой отец - остался без зубов, но не подписал "признательных показаний". Когда-нибудь я об этом напишу подробно.

Вернемся к Лившицу. 19 октября 1938 года заместитель военного прокурора Красной армии Г.К. Рогинский утвердил обвинительное заключение по ст.58-5(10) и 11 УК РСФСР. 20 октября выездная сессия Верховного суда под председательством неизменного Ульриха слушала дело Лившица "без участия сторон". Подсудимый полностью признал себя виновным. В последнем слове он "искренне раскаивался в своих тяжких преступлениях и просил суд не лишать его жизни". Все было напрасно, судьи были неумолимы. Приговор был стандартный - расстрел.

Может быть, это кому-то покажется смешным, но нынче существуют три даты гибели Лившица. По одной справке его расстреляли 20 октября, то есть тут же после суда, который начался в 23.15. Значит, надо было успеть заслушать обвинительное заключение, последнее слово подсудимого, написать и огласить приговор и привести его в исполнение. до 00 часов 20 октября оставалось всего 45 минут. Успели... Правда, по другой справке датой расстрела значится 21 октября. Наверное, все же немного замешкались и не уложились до конца суток. Зато в третьей справке, подписанной самим А. Чепцовым, Лившиц умер 15 мая 1939 года от... паралича сердца.

Чего это я так легко поминаю фамилии Рогинского, Ульриха, Чепцова? да ведь они все были генералами от юстиции и добрыми коллегами моего отчима. Все они, приезжая в Тбилиси, бывали в нашем доме и вовсе не выглядели людоедами, любили вкусно поесть, пили в меру, даже точнее, мало пили. А вот ведь какие бумаги подписывали. Ежедневно!

24 октября 1957 года Военная коллегия Верховного суда "по вновь открывшимся обстоятельствам" решила дело Лившица прекратить "за отсутствием состава преступления". Знакомая формулировка. Точно так же в 1943 году было прекращено дело моего отца.