| ПОЭЗИЯ | Выпуск 29 |
|
На xoлмах зимние прекрасных Лес черен краем. Череда холма стеклом уступа. Как лес, – ягода в зубах ангела. Устье крови в зубах воды, льда, ампулы. Перелом ангела (выпукл), – вот кто раскусывает величины, отшвыривая пса к забору, незамерзающий ливень, растраченный в ледяном гребне. Я полагал, у каждого по-другому: мать, к примеру, несла чайник на стол (ни слова) – «одно и то же» обуглено по углам эвксинского кобальта; разве знала, что можно разверзнуть уксусом копоть? Для этого нужно выкрасить небо в цвет художественной синевы, как те, кто 30 января от почтамта через дорогу, и снег сзади розово. Спасал ли ты кого из воды, вытаскивая некрасивыми, но живыми? Я – да. Работая на Макаровской, а потом в 6 утра с мусорными контейнерами домой, но бесплатно, прокисший ночью. Отнюдь не «ягоды», «ростки», «излучина», а потому не мы, как окно напротив, когда свет переливается через себя горлом. Поэтому обгораем неспешно о то, что облако, – нехитрая тень, без подвоха, без переноса на кафель. Для этого нужны породистые облака, их возможно изъять из «Франции», предварительно натерев уснувшей смолой все той же тени впереди бегущей, которой и в амфитеатре эхо – ничто; кинотеатр, в котором свет обгоняет свет, захлебываясь в изображении. Пусть слепки, следы перистых рук, ласточки в остывшей лаве (отвага). Для этого нужно, чтобы она стояла чертой утверждения, и пальма наперевес приходилась ей в мочку уха через всю эту варшавскую реку. Слова найдут изъяснение в пении относительно тех, кто знал, что это занесено в книги. Какой рукою? Не уверяй себя, что снилось то же: медь, дерево, путь: линии на ладони. Нескончаемой грязью, рябью. Выбраться и вернуться. Заново. Разговоры. Длинные руки, ртуть дольше. И перекресток, когда достается «тире» перед словом, которое раскусываешь с наслаждением, как перо ангела. Но когда услышишь (много раз кряду и еще немного), когда колодец острого края и станешь думать, что это – единственное. Тогда станет понятно вполне, почему хитрые живут дольше, но умирают первыми, и почему не следует никогда предлагать слепым роль Эдипа. Но для того необходимо пересчитать нужное количество окон и споткнуться о первый же подоконник. * * * 01.01.2005 0:50:12 Как ты думаешь, – говорит – разобью локтем окно, станет теплее? Пусть так, – говорит – скажу, что все забыл. Там, где народа много. Взамен? Скрежет мотылька парчовый? Плавник мела в кембрийской тяге? Если каждое действие бездонно вполне, почему же столь ясен песок в теченье, и также отчетливо над линией крыш изменение небосвода? Изводя из предутреннего бормотания призрак совершенного алфавита (когда в стремлении найти, – возможно, – другую мысль о земле, стебле), Джехутти – обоюдоострым маятником между двумя гемисферами, как размышление о том, чему не найти направления. Но он сам и есть одно направление, как на холстах Арокавы, в дожде перистом стрел. Как если бы говорили о борозде, лакане, гвоздях, внутренностях. etc. Кто их считал? Но сколько бы птичьих не опустить в проточное пламя, ничто не отразится в слове «слово», ничто не всплывет в исключенной стремнине. А что должно, собственно? И что нужно, чтобы «back into the desert»? В девятую местность... А истина? В каких картинках? Где больше народа. Шелк пропуская сквозь горло предгорий и перекусывая, когда надо, а не где хочется. Не отвечай. Поздно. Уже. Поскольку внести безвидную точку желая в сходство целей – ты уже вписан заново в ряд вопросов любым мало-мальски артикулированным подозрением. |
|
|
|