| ПОЭЗИЯ | Выпуск 31 |
|
Июльские вариации Как за жемчугом, в небо отважно ныряют стрижи, угловатые черные бабочки местного лета. О неверное солнце! Придется его сторожить каждым кожаным нервом и каждым изгибом скелета. В напряженье из многих объектов останутся два, по числу полюсов. Остальные, теряя значенье, исчезают из поля и тайно уводят слова – от имен и названий до внятного их изреченья – и тогда «сторожить» означает всего лишь «стеречь». Дай-то бог осознать невеличие этих занятий, вызвать память звонком, телеграммой затребовать речь и отметить приезд бесконтрольностью слез и объятий. Солнце в небе. Хлеб-соль на столе. Все давно прощены. Проникают стрижи в безответного неба ущербность. А слова, от которых давно ничего не щемит, чуть горчат – перезревших плодов запоздалая щедрость. 1 Как за жемчугом, в небо отважно ныряют стрижи. Вы ныряли за жемчугом? Видели? Ах, на экране... Да, конечно, опасно. И что за резон дорожить жемчугами, когда воссияли алмазные грани? Кто – за жемчугом в небо? Простите, не я. И не я. Мы совсем не стрижи. Это им, бестолковым, блаженство – в это летнее небо отважно нырять и нырять, будто здесь, в этом небе, в июле и водится жемчуг. 2 Угловатые черные бабочки местного лета, чей стригущий полет неуклюж, как заплыв у собак, здесь недолгие гости. Их, может, и любят за это. Что ж, за это и любят. Скажите, что это не так, что вам стоит? Молчите? В изломанном этом полете вся трагедия лета и нежных июльских детей, чуть расцветших Джульетт, чьи короткие гимны природе остаются стрижами по вечному небу лететь. 3 О неверное солнце! Придется его сторожить, красть желанные крохи в надежде, что все прояснится, чертыхаться, и мерзнуть часами, и наскоро жить, и лелеять случайную вспышку на мокрых ресницах. Добровольно уйти в затяжной парашютный прыжок, Но однажды – хотелось бы раньше, хотелось моложе – но однажды дорваться. И свой безрассудный ожог с тихим стоном скрывать под лохмотьями лопнувшей кожи. 4 Каждым кожаным нервом и каждым изгибом скелета принимаю как дар передышку в дождях и делах, этот зной, этот мед, этот горький бессмертный столетник, эту гору, что тучу летучих мышей родила. И на гладкой поверхности неба – мышами, стрижами, то неровно, то в ряд по прямой самолетной канве эти легкие тайные знаки на синей скрижали – то ли стриж пролетел, то ли слово нисходит ко мне. 5 В напряженье из многих объектов останутся два. Кто бы ни был один, он другому сулит испытанье обоюдного бегства в суровый бетонный подвал, где болит голова от накопленной мудрости тайной. Разве не было лета, где солнце купает стрижа, кормит клевером пчел, по утрам полирует листву – и сквозь замочную скважину жадно стремится душа в мир, который цветет, потому что еще существует. 6, 7 ................................................................. 8 От имен и названий до внятного их изреченья – только песня гортани и шахматный ход языка. Юный стриженый стриж в поднебесье листает учебник, и с одной из страниц выпадает на землю закат. Заливается запад густым и стыдливым румянцем – это песня гортани, но скоро щелчок языка ставит синюю точку. Так петься – и так обрываться, так легко и бесстрашно на землю слететь свысока! 9, 10 .......................................................... 11 Вызвать память звонком, телеграммой затребовать речь, вспоминать, говорить, а потом спохватиться: «Ох, ладно, вы, конечно, устали с дороги, хотите прилечь», – и допить в одиночку предутренний сумрак прохладный. Только час или два равнозначны «допить» и «дожить». Пробуждаются память и речь надоедливым пульсом и молчат, наблюдая за тем, как ныряют стрижи, настоящие птицы на завтрашнем небе июльском. 12 Чуть горчит перезревших плодов запоздалая щедрость, изобилие лета – предвестник дождей и разлук. О томительный зной! Золотая прощальная тщетность медом тает во рту и, как небо, уходят из рук. Улетают стрижи, не прощаются и не тоскуют, как слова, от которых уже ничего не щемит. От сегодняшней щедрости стынет дыханье и скулы. Солнце в небе. Хлеб-соль на столе. Все давно прощены. |
|
|
|