| ПОЭЗИЯ | Выпуск 32 |
|
* * * Какое время живет в наших домах – настоящее, прошедшее, будущее? Плюсквамперфектные лестницы в Коломне – с зияющими провалами лесчатки, но пахнущие пирогами с вязигой, щами, антоновкой и довоенной, той, до 14 года, жизнью, ведут вниз и наверх уже не выводят. Лестничные площадки с недобитыми витражами в высоких окнах – равно не помнят гимназистов, реалистов, фэзэушников, лишенцев, орденоносцев… Разве что гвоздем выцарапанную фразу: «Забыл ключ – ушел гулять! Вернусь поздно!» Памятник ушедшей эпохи, ушедшей жизни. Наши слова разлетелись по ветру, наши старания выучить «темный язык» тщетны. В комнатах – пахнет пылью, старостью, предсмертным потом – и сквозняки холодного лета не могут вытеснить этот тяжелый комнатный дух – он один – наше настоящее. Он уйдет – вместе с нами. Коридорами вечности, лестницами давнопрошедшего, в подвал, где пахнет сырыми дровами, в неразделимой братской участи сваленными грудой на каменном, известняковыми плитами выложенном полу… Останется ключ от двери, тень от окна на давно облупившейся стене, рубиновый блеск витражного осколка, широкий подоконник с консервной банкой для окурков, почтовый ящик, кнопка звонка… И гвоздем выцарапанная на стене надпись: «Сейчас вернусь. Подожди...» * * * если совсем честно то я ни зачем ни к месту если совсем всерьез то мир этот вдрызг тверез если совсем впритык то вся эта жизнь штык если совсем взаправду не будет с рассудком ладу если совсем как есть то я не надолго здесь если совсем не врать то и слов не собрать по буковкам разбрелись и не сложить в ж и с т ь а грохоча как жесть рассыпались все как есть * * * чумазый чернявый малец играет на детском аккордеоне жалостную песню про смерть и войну но петь не поёт а смотрит вбок в сторону похоже и не надеясь что хоть что-то бросят в клетчатый бебих раззявленный перед ним бросают редко идут сторонясь как-то не получается умиления чем-то другим непоправимо страшным тянет по подземному переходу залитому аккордеонным переливом «на по-о-о-оле танки грохота-а-али-и-и…» когда поверху грохоча проезжает трамвай малец перестает играть и смотрит вверх с тоской и страхом в переходе всегдашняя толчея но перед ним пустота и простор да раззявленный клетчатый бебих с жалкой лептой мелких монет из-за поворота остерегаясь его высматривает мать с мелким двухлеткой на руках чумазым чернявым * * * в этой смеси жизнесмерти в этом месиве судеб как тебя еще завертит закатает тот кто хлеб замесил из легкой глины докембрийской голубой и безвольный слабый иный ты не властвуешь собой и по ниточке словесной опускаешься с небес ближе ниже бестелесней в звук преображенный весь и на белыя страницы черным припорохом слов так легко теперь ложится жизни лепет и улов * * * Пахнет гнилью и солью, и йодом под чухонским застиранным сводом, где тебе равно наплевать – ять вернуть или ё потерять. Ах ты, Господи! Тянет теплом! С жизнью вечной – похоже – облом… А стишком ли, балладой ли, одой ты родня – бузине, огороду, дядьке в Киеве, прочему сброду, да Маркизовой луже, где броду сроду не было. Чуешь породу? Пахнет йодом и гнилью, и солью – как в больнице – смертью и болью, как на кладбище – жизни тщетой, за оградой её – нищетой. Под белесым, залатанным сводом пахнет потом и кровью, и медом. Пахнет морем и рыбой, и гнилью – человеческой малою былью. Под застиранным латанным сводом пахнет гнилью и солью, и йодом! * * * Что ж ты плачешь, дурак, Что ж ты плачешь, Все равно ни за что не заплатишь, Да и чем тебе, бедный, платить, Свистом-посвистом фью-фири-фить? Не накликай беды, дурачок, У нее и сачок, и крючок, И блесна, и живец, и уловка, Деревянная спецупаковка, И музыка из медной трубы – Трам-па-пам, ту-ру-ру, ба-ба-бы. Обещание помнить всегда, Снег вчерашний, в облацах вода, А пустого пространства невнятка – Воля вольная, только что всмятку, Не разруха, а неразбериха, Где пеан, амфибрахий, пиррихий Вместе с чахлым еловым подлеском Вместо легкости лоска и блеска, Вместо логики смысла, резона, Полигон, разработки, промзона, Безъязыкая тягота жизни, Нутряное дыханье отчизны. |
|
|
|