Голос «оттуда»

Я уж и не знаю, можно ли писать из одного поколения в другое – не теряются ли слова по дороге из возраста в возраст. Что может сказать старый человек о мальчике, который жил рядом, которого уже нет и который останется мальчиком навсегда?

Такой порог был бы непереходим, когда бы мальчик этот, Илья Тюрин, не был поэтом. А в поэтическом слове границы, оказывается, проходят совсем не там, где они проходят в наших житейских мирах. А там, где «с воробьем Катулл и с ласточкой Державин», как нежно заметил Ходасевич, где Пушкин, которого мальчик любил и чудесно верно звал «Божьим псевдонимом», где Бродский, которого Илья жадно читал и оплакивал в «Снах Иосифа», где учительный для него Мандельштам... Илья рано осознал эту обязывающую преемственность:

Теперь и он там. С ними.

Наверное, это и есть райский сад поэзии – когда поэты в золотой вечности не знают возраста и им всегда есть что сказать друг другу. И Пушкин, улыбаясь, читает у Ильи словно к себе обращенное:

И вспоминает свое пятнадцатилетнее: «Уж я не мальчик, уж над губой/ Могу свой ус я защипнуть» и радуется тому, как мудреют мальчики через два столетия.

Вообще, как кипело в Илье слово! Как он сам смеялся: ведь даже простая «решимость перейти из кресла на диван/ является одетая строкою». Записывать не успевает:

И чернильница тут тоже пушкинская, из его давнего обращения:

Это только кажется, что Илья оглядывается на Бродского, его сердце звало Пушкина, торопилось перепрыгнуть свой не по летам властный разум. Не радовалось ему, как обузе, и все поворачивалось, поворачивалось в эту старинную русскую сторону, куда поворачиваемся все мы, смеясь над тем, что «Пушкин – наше все», но при этом уже навсегда зная, что смешная эта формула совершенно права:

Слова еще властвовали над ним, несли его, обгоняя иногда не поспевавшее проясниться содержание. Музыка летела впереди не проступившей, только забрезжившей и сразу требовательной мысли. Он накидывал ослепительную сеть слов, как Набоков со своим необъятным сачком на старой фотографии накрывал бабочку, зная, что она – там и никуда не денется, хотя и будет извлечена не сразу.

Музыка слова заливала его, как высокая сильная волна океана, которая подхватывает у берега и весело несет визжащих от счастливого ужаса детей, смущенных юношей, выглаженные долгой водой остатки мачт трехсотлетних кораблей, которые уже не помнят своего значения, драгоценно сверкающие камни и просто сор. И всё это на краткое время полета равноправно в молодой силе. А мы уже видим с берега только, как волна уходит, и слышим порознь крики детей, ворчание камней, змеиный шелест волны и видим зазевавшегося краба или блеск солнца на осколке стивенсоновской бутылки и, не умея собрать все вместе, смущаемся, что стихотворение для нас не всегда ясно. А это просто его волна уже не несет нас на нашем безопасном осмотрительном берегу.

И вот чудо и печаль настоящей поэзии – мы все время как будто слышим вдалеке печальный голос трубы и вздрагиваем от неожиданных строк:

Откуда это? Отчего в семнадцать-то лет? И откуда эта внезапная мудрость и вздох высокого и страшно глубокого опыта, дающегося экклезиастовой чередой лет: «Мы можем жить, а если что придет, – / Оно придет само. Мы знаем это».

А оттого – что поэт, что до опыта возраста знает опыт поэзии, слышит глубину слова, которое открывает свою горькую генетику поэту раньше, чем другим своим детям. Вот отчего в шестнадцать лет в его дневнике является такая мучительная запись: «...Вторжение поэзии в любую жизнь – есть трагедия человека. Поэт говорит не так, как говорит человек – и со временем это начинает определенным образом направлять его мысли. В конце концов, поэзия находится там, где человека нет. Трагедия человека состоит в недосягаемости этого – там; трагедия же поэта заключается в невозвратности оттуда». В восемнадцать лет об этом скажется в стихах: «Я оттуда. Тот мир – он не так удивителен,/ Как, им пользуясь, может, подумали вы...»

И все-таки он удивителен – этот голос «оттуда», удивителен и прекрасен, потому что он и нас на мгновение делает крылатыми, как этот все летящий над русской землей мальчик.

«Я пришел со стихами...» – так начинается одно из стихотворений 19-летнего московского поэта и философа Ильи Тюрина (1980 – 1999). Знакомясь с тем, что оставил этот талантливый юноша после трагической гибели в августе 1999 года, начинаешь понимать: писать стихи и было его призванием на Земле.

Илья Тюрин прожил краткую, но и внешне, и внутренне огромную жизнь. Коренной москвич, он учился в лицее при Российском государственном гуманитарном университете (РГГУ), был неформальным лидером и бас-гитаристом музыкального ансамбля «Пожарный Кран». После окончания лицея резко и решительно изменил профессиональную участь: работал в НИИ им. Склифосовского, поступил на педиатрическое отделение Российского государственного медицинского университета (РГМУ)... Ему было недостаточно того, что «болезный дух врачует песнопенье», – он, милостью Божьей поэт, хотел врачевать людей и реально.

И в то же время – более сотни стихотворений, десятки эссе и статей, среди которых статья «Русский характер», которую можно читать сегодня как завещание мальчика взрослым и которая потрясает исторической трезвостью, сострадательной одухотворенностью, зрелостью социального прогноза. А еще драматические сцены «Шекспир», дневники, записные книжки, песни, рисунки... Литературное и художественное наследие, которое вместила бы значительно более долгая по протяженности жизнь, а здесь на всё – три-четыре последних года!

«Он, словно предполагая экстремальность отпущенного срока, сжал свое личное время, как часовщик – пружину», – писала об Илье поэт Татьяна Бек, знавшая его еще «пятнадцатилетним капитаном». А писатель Владимир Крупин, познакомившийся с ним только по вышедшим после гибели автора книгам «Письмо» и «Погружение», отметил еще одну тайную связь Ильи с быстротекущим и неуловимым временем: «Илья гораздо моложе меня по возрасту, но он старше – во времени». Юрий Кублановский в предисловии к публикации записных книжек Ильи в «Новом мире» (№12-2001) выделяет и ярко проявившуюся в столь молодом возрасте гражданскую позицию Ильи: судьба Отечества была ему отнюдь небезынтересна. Об этом свидетельствуют его статьи, написанные буквально за недели до гибели: «Письмо А.И.Солженицыну», «Видеопиратам – бой. По дешевой цене», «Их дело правое. Кто победит?», «Русский характер».

В 2000 году были учреждены Фонд памяти Ильи Тюрина и ежегодная литературная премия для поддержки молодых талантов – Илья-Премия. Она объединила вокруг себя более двухсот поэтов, эссеистов, драматургов России, Беларуси, Украины. Их работы, а также творчество известных деятелей культуры представлены в ежегодном альманахе «Илья», ставшем за эти годы заметным литературным явлением. С 2004 года в Москве и Пушкинских Горах (Псковская область) проходит фестиваль памяти Ильи Тюрина «Август».