| ПРОЗА | Выпуск 33 |
ПРЕДИСЛОВИЕ
Там рядом с автовокзалом есть рынок. Там я купила мужчину и женщину. Они были примерно одного возраста. Так сказал хозяин, который их продавал. Мужчина был повыше ростом. Женщина была в хорошей форме. Мужчина стоил немного дороже. Я заплатила. Хозяин рассказал мне, как с ними обращаться – сказал, чтo любит женщина, а чтo любит мужчина. Я купила для них корм, поблагодарила и уже собралась уходить. И вот тут-то меня привлек еще один экземпляр. Он был совсем другой породы. Именно этот экземпляр хозяин держал в стороне. Поэтому сначала я даже не обратила на него внимание. Нет, хозяин его не прятал. Этот экземпляр был мужчиной. С этого все и началось. Именно с этого все и началось. Все. Я решила его тоже купить, этого мужчину. Хозяин был немного удивлен такому моему желанию. Он сказал, что этот экземпляр требует совершенно особого ухода. Что он должен быть вдали от той пары, которую я только что выбрала. Хозяин назвал сумму. Этот экземпляр перешел ко мне. Этот порыв – владеть еще одним экземпляром совершенно другой породы, как потом оказалось – имел самое непосредственное отношение ко всем событиям, которые впоследствии случились.
ДИКТАНТ
1. Следы
«Что-то должно случиться».
В чистом виде февраль. Шесть часов утра, а такая темнотища. В небе – ни проблеска, ни звезды, ни луны. А ведь это Москва, не деревенька. Ни полей, ни лесов. Ни тебе – ни мне. Горят фонари дневного света, и свет режет глаза, может, поэтому такая темнотища.
Давно он в такой час не выходил на улицу – в шесть. А до него еще никто не выходил из подъезда. Лежал нетронутый снег. Никто не наследил. «Следы, – подумал он, – я оставляю следы». Он даже представил себе, как его следы аккуратно подцепят лопаткой, привезут, куда надо, и там заморозят, а потом будут ковыряться в его следах. «А может, просто не выспался?»
По имени Серафим, а по фамилии Чутьев отличался врожденной грамотностью. Откуда-то он знал, как пишется любое слово по-русски. Например, в пять лет он узнал, что есть корова, и он совершенно правильно написал: «корова».
А в семь лет услышал слово – энергичный, он сел и написал – «энергичный» – без одной ошибки. До одиннадцати лет он вызывал интерес своей прямо-таки грамотностью. Но уже в двадцать лет, – почти нет. А сейчас ему исполнилось тридцать, и это было мало кому интересно, подумаешь, пишет человек без ошибок, да мало ли кто пишет без ошибок. Школу люди окончили, институты, университеты, все грамотные, но кому может быть интересно, что «корова» пишется через «о».
Казалось бы, он мог преподавать русский язык, но оказалось, что ни одного правила он толком не знал. Он просто знал, как пишется, а почему именно так пишется, он и не учил, и не знал. Он безошибочно писал тексты с медицинскими и техническими терминами, ему иногда неплохо платили за срочную работу, но потом подобной работы становилось все меньше и меньше. Кроме того, во-первых, он был ленив, а потом, у него была любимая жена – Мария Федоровна Гульгуль. Она была младше его на пять лет, и они так пристрастились валяться по утрам в постели и жить почти без денег, и ему так неохота было вылезать из дома и тащиться из-за какой-то срочной работы и оставлять любимую, что его вылазки становились все реже и реже. В конце концов, он уже ходил, как на охоту. Добьет где-нибудь ошибки, принесет домой трофей, и они заживут. Потом опять кто-нибудь наляпает ошибок, он опять их прикончит.
И вот оказался разгар зимы. Сидеть бы дома и не вылезать, даже носа не показывать, а сидеть в тепле с Гульгуль. Но вдруг подвернулась работа, которая, казалось, совсем не требовала особого труда.
Через пять минут он уже был у метро. Ему нужно было пересечь город с севера на юг. Юг Москвы он знал довольно плохо, он редко там бывал, знал, что там дымища и полно заводов. А потом еще от конечной станции надо ехать на автобусе до конечной остановки, зато там уже совсем рядом – пешком. Город он как-то лихо пересек под землей, прижавшись в уголке и даже вздремнув. Выйдя из метро, он ступил в снежно-грязную кашу под ногами – что значит юг! Автобус скоро пришел, и хотя сначала он был до отказа набит, к концу маршрута народ совсем рассосался. На конечной остановке он вышел, в общем, даже один. Осмотрелся, видя эту местность впервые. Перед собою увидел несколько домов, и за ними цивилизация как будто уже кончалась. Даже трудно было предположить, что там тоже живут люди. Хотя где только люди не живут! Он должен был идти по ходу автобуса, но автобус здесь делал круг. И никакого хода для автобуса дальше не было. Зато было три дорожки: одна асфальтовая, но заметенная снегом; другая типа тротуара, но еще не чищенная; а третья – тропинка. Все-таки он решил, что в летнее время по асфальтовой дороге автобус может пройти, и ступил на нее. И как только он на нее ступил, его догнал и даже чуть-чуть опередил автомобиль. Дверь рядом с водителем открылась, и водитель спросил: «Вы – Серафим Чутьев?» – «Серафим, – потом как-то немножко задумался и сказал, – Чутьев». «Мне поручено вас встретить», – сказал водитель и открыл ему дверцу заднего сидения машины. Марка автомобиля была «жигуляшка», и это почему-то вызвало доверие у Серафима. До самого конца пути водитель ничего не сказал, хотя до конца пути было не так близко. Они ехали по снежной пустыне. Кое-где маячили бетонные недостроенные сооружения. Некоторые были обнесены забором, а некоторые стояли прямо в чистом поле. Маячил чахлый лесок, почти прозрачный, как куст, тоже обнесенный забором. Они пересекли речку, и Серафиму показалось, что за ними сейчас поднимется мост, он даже оглянулся. Но мост, как вкопанный, был на месте. «Мне объясняли, что это не так далеко, от конечной остановки автобуса», – сказал Серафим водителю. Водитель не ответил. А, впрочем, они уже подъехали. Машина остановилась перед бетонным забором, в котором были деревянные ворота, ветхие и прямо гуляли на ветру. Автомобиль подъехал к двухэтажному блочному строению, похожему на те, которые им попадались по дороге. Водитель вышел, открыл Серафиму дверь и пошел к входу. И Серафим пошел вслед за ним. Они вошли.
На полу светлый ковровый настил, и стены тоже светлые. Небольшая квадратная комната: ни стульев, ни столов, ничего такого жилого не было. Какой-то пустой кубик. «Подождите», – сказал водитель и удалился в неприметную дверь. Серафим потоптался на месте и увидел, что оставляет следы на светлом настиле. И подумал, что водитель-то следов своих не оставил. «Так он же на машине, – объяснил себе это факт Серафим, – а я на метро тащился, на автобусе». И он подумал, что нарочно сегодня выпал снег, и его следы у подъезда подцепят и заморозят в холодильнике, а после будут подавать вместо мороженого, потом отпечатают, вырежут и повесят на стенку вместо панно.
Пока он так сам с собою шутил, время незаметно прошло. А сколько прошло времени – неизвестно, поскольку часы Серафим не носил – он не видел в этом надобности. «Друммонадова эолка, – вспомнил он, – пишется через два «м»». А что это за эолка и почему она друммонадова, он понятия не имел. Внутренняя дверь тихо приоткрылась, и водитель поманил его за собой – так именно дети делают рукой, «мол, иди сюда». И он пошел. Проследовал за водителем по коридору, довольно обшарпанному, чувствуется, его еще не привели в порядок.
На стене висел огнетушитель, стоял бак, на нем было написано «питьевая вода», такие баки стоят в каких-нибудь захолустных гостиницах. И водитель привел его в небольшую комнату. Там стоял старый канцелярский стол, каких-нибудь пятидесятых годов с порванной в нескольких местах зеленой суконной обшивкой, и в черных пятнах. Перед ним какой-то обгрызенный деревянный стул и в углу еще один такой же. На единственном окне решетка, одна половина окна заклеена белой бумагой. На подоконнике в банке стояла засохшая ромашка. «Подождите здесь», – сказал водитель и вышел. Серафим услышал за дверью тихий разговор, но что именно говорят, понять было трудно. Серафим сел за стол. Деревяшка стола раскорябана перьевой ручкой – это были телефонные номера. Потом перочинным ножичком выцарапаны чьи-то инициалы, просто набор цифр, потом цветок, потом животное, типа наскального, какое-то непропорциональное. Ведь это трудно накарябать ножичком, а на скале камнем карябали, тоже трудно, может, поэтому они такие непропорциональные зверюшки на скалах. Ему тоже захотелось что-нибудь накарябать. Но из острых предметов в кармане нашелся только ключ. И он попытался нарисовать кружок, но кружок получался кривой. За этим занятием его и застал – Султан.
Он – Султан – бесшумно вошел в комнату. Он дотронулся до плеча Серафима, и Серафим не вздрогнул. Не испугался, но поскольку он сидел на стуле, а Султан стоял у него за спиной, Серафим посмотрел на Султана снизу вверх.
Улыбка у Султана была прелестна как у восточной девушки. В ней было что-то одновременно и дикое и стыдливое, но когда он улыбнулся еще шире, улыбка сделалась не такой уж стыдливой, а скорее вызывающей, а когда он засмеялся, и что-то такое проделал языком, как ящерица, как будто поймал мошку, то неожиданно для себя Серафим встал, отошел в сторону и нахмурился. Но когда он опять взглянул на Султана, тот улыбался так кротко, а глаза его были потуплены. Серафим тоже улыбнулся, а улыбка у него была дурацкая, как у младенца, который радуется предмету, который видит впервые, потому что совсем не понимает назначение этого предмета.
Султан протянул Серафиму руку и сказал: «Султан». Говорил он, кстати, с обычным восточным акцентом. Серафим пожал эту маленькую холеную ручку, которая утонула в его лапе. И если бы Серафим покрепче сжал ее, то ручка бы хрустнула. Но ему сейчас и не пришло в голову хрустеть этой ручкой.
– Познакомьтесь, – сказал Султан, – это мой помощник, товарищ Т.
Серафим оглянулся и увидел, что на стуле сидит тот самый водитель, который вез его.
Тов. Т встал, и они встретились посреди комнаты и пожали друг другу руки, а Султан куда-то испарился, словно его и не было.
– Некоторые формальности, – сказал тов. Т, – вот анкета, заполните.
Серафим написал свой адрес, фамилию, имя, отчество, номер паспорта, что он женат и что у него есть дети.
– Вот здесь – имя вашей жены, – сказал тов. Т, – напишите.
Тов. Т даже не ожидал от Серафима такого упорства. Но Серафим наотрез отказался писать Гульгуль.
– Нам известно имя вашей жены, пишите, – и тов. Т подошел к Серафиму вплотную. Серафим отложил ручку, встал и направился к выходу.
Тов. Т подошел к нему и совершенно по-дружески сказал:
– Не стоит беспокоиться.
Серафим сел.
Немногословный тов. Т сказал вот что:
– Ваши способности нам известны, я буду диктовать, вы записывать, начнем работать.
Начали.
Сначала тов. Т прохаживался по комнате. И у него под ногами скрипели доски. В одной половине не заклеенного окна стояла зима, там были на стекле морозные хвостики от снежинок.
– Совсем не так, как снег.
– Александр Павлович Сучкин, – сказал тов. Т.
И Серафим так и написал, как продиктовал тов. Т.
– Он вот что решил сделать, этот Сучкин Александр Павлович – решил отправиться в мир иной. Но каким образом? – И тов. Т опять стал ходить по комнате. Остановился у окна, пощипал бумагу, которая закрывала половину окна, сорвал кусочек бумаги, скатал шарик и пульнул им в угол. – Александр Павлович Сучкин захотел быть убитым.
– Он захотел, чтобы его убили? – спросил Серафим.
– Он, конечно, захотел, – сказал тов. Т, – то есть не хотел сам себя убивать, но чтобы это кто-нибудь взял на себя. Взял бы его да и убил. – Что бы вы сделали на его месте? – спросил тов. Т.
– Ну я бы... – сказал Серафим – я бы, наверное... я бы...
– Вот и я тоже я бы...
– А он? – спросил Серафим.
– Александр Павлович Сучкин нашел человека, которому предложил себя убить. Но при одном условии – Александр Павлович Сучкин не должен знать, в какой именно час, где и когда он будет убит. Чтобы киллер гонялся за ним, как самая настоящая смерть, а он бы убегал от нее, и в какой-нибудь миг смерть бы настигла его.
Началась охота.
В первый же день Александр Павлович спрятался – просидел дома, выключив телефон. На следующий день он тоже скрывался, плотно занавесив шторы у себя дома. С опаской выходил на улицу, а в последний день не выходил совсем. Он решил, что несколько дней роли не играют – всегда успеет умереть. Он все время чувствовал присутствие киллера. И даже назначил себе срок – пусть он погибнет в день защитников отечества – 23 февраля в «День советской армии». В это утро он побрился, надел чистую рубашку, выпил рюмку коньяка, выкурил сигарету, словом, совершенно был готов к смерти. Открыл шторы и разгуливал у окна. Но ничего не происходило. Он вышел на улицу, уверенный, что за ним следят. Доехал до станции метро «Тверская» и Петровским бульваром пошел к Цветному бульвару. Было даже не морозно, а скорее, ветрено и промозгло. Около пяти вечера. На бульваре попадались люди, город был вполне оживлен. Он пересек Цветной бульвар, нашел маленький дворик, как кубик с открытой крышкой в небо. Дворик был пустой, стояла скамейка и несколько деревянных бочек. Одно строение было нежилым, там, в темноте разгуливал ветер. Александр Павлович прислонился к бочке и подождал смерти. Но смерть за ним не шла. Он стал довольно нервно прохаживаться по дворику. Повернулся грудью к нежилому строению, откуда так удобно смерти было бы настичь его. Но смерть все не шла. Он замерз и, разозлившись, пошел к метро.
В одном переулке нагрубил какому-то подвыпившему мужику, шедшему навстречу с бутылкой. Мужик замахнулся на него бутылкой. Но Александр Павлович Сучкин успел увернуться. Но, пройдя немного вперед, Александр Павлович подумал, что этот мужик как раз и мог бы его прикончить.
Он побежал обратно на то же место и стал его искать, но никаких признаков мужика не было. На одной скамейке рядом с детским палисадником он увидел спящего мужика, но, скорее всего, это был не его мужик. Даже если и его, то уже не годный к делу. Александр Павлович вернулся домой и ждал смерти до самого глубокого вечера. Но смерть в этот вечер за ним так и не пришла. Наутро он сам позвонил киллеру, по кличке Рукавица. У Рукавицы был включён автоответчик. И автомат, как на вокзале, повторял только одно: «Ждите ответа, ждите ответа».
И Александр Павлович зажил в тревоге, каждый день беспокоясь о своей смерти, которую он возложил на эту Рукавицу.
Александр Павлович Сучкин мог бы и сам наложить на себя руки, но считал это дело недостойным. А принять смерть от Рукавицы – делом даже мужественными. Но где же Рукавица!
Тов. Т встал и опять стал ходить по комнате. А в это время входная дверь приоткрылась, а Серафим сидел спиной к двери, и Султан вошел так же бесшумно, как и в прошлый раз вышел.
Султан взглянул на диктант и сказал Серафиму: «Ищите ащипку». Султан улыбался опять как девушка, также дико и скромно. И Серафим сказал: «Я же их не делаю». – «Знаю, – сказал Султан, – ищи ащипку».
После этого тов. Т сказал, что на сегодня рабочий день закончен, и он поможет Серафиму добраться до метро.
Оказывается, уже стемнело. Тов. Т довез Серафима до автобусной остановки и сказал, что будет ждать Серафима завтра в то же самое время, что и сегодня. «Как и договорились», – сказал на прощание тов. Т.
Подходя к своему дому, Серафим приостановился, – дорогу ему перебежал, точно, заяц. Он просто перелетел через дорогу одним прыжком. Ну откуда в Москве заяц? А в Москве все возможно – и заяц, и пожар, и Сучкин Александр Павлович, и медведь, который лапу сосет, и голубые у Большого театра, и голые девушки у студии МХАТ.
Все-таки Серафим не хотел идти по этой дороге, которую перебежал заяц. Он подождал какого-нибудь прохожего. Но никто почему-то в этот час не шел. Тогда он полез в кусты, чтобы обогнуть эту дорогу. В кустах он совсем запутался – они были с колючками, какими-то усиками, в общем, они были вредные, но обратно дороги не было. Поранив себе руки и поцарапав лицо, он облегченно вздохнул, выбравшись из кустов. Поднявшись на лифте, он подошел к двери своей квартиры и достал ключ. Он вспомнил про круг, который он рисовал ключом на столе, и круг у него получался кривым.
В квартире были слышны звуки музыки. Он убрал ключ и позвонил. Почему-то никто не открывал. Он позвонил еще раз. Звуки музыки смолкли.
Ему открыла Гульгуль.
– Что это с тобой, где ты так исцарапался? У тебя кровь на щеке.
– Брился, – сказал он.
– Где брился?
– В кустах.
Этот ответ ее не удивил, а ему было совсем не весело от музыки и гостей, которых он в этот вечер не ожидал.
– Мы тут немножко играем, – сказала Гульгуль, – скоро будем пить чай, ты весь в каких-то пушинках.
– Это они за счет меня размножаются, им надо к кому-нибудь прилепиться, парашюты, понимаешь?
Пока Серафим приводил себя в порядок в ванной, гости ушли.
И они с Гульгуль остались вдвоем.
На ужин Серафим приготовил себе косточку с мясом.
И когда он, уже млея, обсасывал косточку, Гульгуль сказала:
– Посмотри, какое смешное объявление в газете.
– В какой?
– «Независимая». Кто-то из гостей газету оставил.
– Сейчас посмотрю, – сказал Серафим.
ОБЪЯВЛЕНИЕ
Валерия Спартаковна Нарбикова ищет работу, на которую она не будет ходить.
С предложениями обращаться
тел.
факс.
Некоторые комментарии к словам и выражениям, в этом тексте:
объявление – маленький рассказ
Валерия – полное имя Леры
Спартаковна – отчество
Нарбикова – русская писательница, художница
она – красивая женщина
ищет работу – азартная игра
работа – один из видов насилия
не – отрицательная частица
будет – нет, не будет
ищет работу, на которую она не будет ходить – это такое занятие, от которого трудящийся получает наслаждение, а работодатель дает вознаграждение
с предложениями – с просьбами
телефон – аппарат
факс – аппарат
Серафим улыбнулся.
– Шутит Валерия Спартаковна, – сказал он.
– Ты что, с ней знаком?
– Однажды она мне диктовала десять страниц, а на прощание говорит: «Здесь ошибка, why not пишется вместе. Я говорю: «Почему?» она засмеялась и говорит: «Опыт показывает».
– Ты мне ничего об этом не говорил, – сказала Гульгуль.
2
В шесть утра Серафим поцеловал спящую Гульгуль, – женщина, жена, любимая, тепло в постели, а он отлеплялся и шел на холод. Он оставлял ее из-за какого-то Сучкина Александра Павловича, к чему это?
Холод он по-быстрому миновал и влез в метро. Опять эти люди, движение, все куда-то едут, ну, понятно, он едет по делу, а они в такую рань куда? Нет, они сорвались, гонимые непонятной охотой к перемещению, понятной только им, больше никому, ну куда тебя несет старушка со скакалкой, кто тебя гонит, она сама себя несет, несется, и мальчик, и мальчик-с-пальчик, и зайчик, и вон тот лысый с портфелем, и не в меру напудренная дама, все они несутся, подстегиваемые этой утренней силой перемещения. «Конечная. Конечная. Просьба не забывать вещи». А то вдруг какой-нибудь чемоданчик взорвется. Пустота. Все вышли. А вот проводница самая главная в форменной одежде, неплохая форма, и женщина она, вполне, с утра, а в форме.
Выйдя из метро, он решил взять машину, а не трястись в автобусе, до тошноты переполненном, в конце концов, он едет работать, и должен быть в форме. Частник согласился отвезти его по маршруту такого-то автобуса до такой-то конечной остановки. Но вот что не рассчитал Серафим. Приехал он намного раньше, и никаких знакомых «жигуляшек» не было. И чтобы ему не мерзнуть на холоде, он попросил частника немного подождать. Они ждали минут пятнадцать. Ни на горизонте – нигде никакой знакомой ему машины не было, он расплатился с частником и вышел. Пошел по той дорожке, что и вчера, и тут как из-под земли появился автомобиль тов. Т. Серафим сел в автомобиль и, помня о неразговорчивости тов. Т, ничего не говорил. К тому же и говорить ему было нечего, но тов. Т сам спросил:
– Вы от дома на машине?
– Нет, от метро.
– В следующий раз я могу подъехать к метро, – сказал тов. Т.
«А будет ли он этот следующий раз?» – подумал Серафим.
К диктанту приступили в той же комнате. Серафим сел за свое рабочее место, за тот же обгрызенный стол.
– Можно стакан воды? – спросил Серафим.
– Из-под крана, – сказал тов. Т, – в Москве хорошая вода.
– А там у вас бак с питьевой водой.
Тов. Т не ответил и вышел из комнаты, он скоро вернулся и принес Серафиму стакан воды.
– Продолжим, – сказал тов. Т и закурил.
Так чем же так не угодила Александру Павловичу Сучкину жизнь, что он решил уйти из нее?
А не было жизни у него. Жизнь его не пожалела. Он старался ее обмануть, а она его – уличить в обмане. Вот в чем было дело. Он рос таким красивым мальчиком, просто принц. С голубыми глазами, с белокурыми волосами. И жил он в лесном царстве. Отец его Павел Петрович был лесником. И в лесной глуши у них стоял домик. Отца своего он вообще не понимал, совсем, но был послушным, покладистым мальчиком. На отца совсем не похож. Отец – небольшого роста с вздернутым носом, с умными глазами, лопоухими ушами, выпяченной губой, кривыми зубами, с желто-серой кожей на впалых щеках, такой просто лесной уродец. Но лесником он был отменным. Он пилил бревна под маршевую музыку, стружки у него летели под барабанную дробь, березки стояли стройными рядами. Цветов, правда, было маловато. Птички тоже как-то неохотно водились в лесу. А грибы и ягоды люди ходили собирать в соседние леса. Но что касается дров, пней, штабелей – это было первоклассно.
– Что-то мне это напоминает, – сказал Серафим.
– Ничего это вам не напоминает. Тут, знаете, недалеко в деревне молния ударила в дерево. Один мужик шел мимо и решил руками дерево пополам расщепить, так ему руку защемило, и никак он ее вытащить не мог. А мужик был первый силач в деревне. Пришел медведь и съел мужика. Вам это что-нибудь напоминает?
– Кажется, нет.
– Одна минута, я сейчас, – сказал тов. Т.
Серафим вслед за ним вышел в коридор. Открыл бак с питьевой водой, там, в этом баке стоял бочонок, он его открыл, а в нем еще один бочонок, поменьше, а в нем еще один, совсем маленький – там был вкусный чай. Он сбегал в кабинет и не знал, куда вылить воду из стакана, вылил ее в банку с засохшей ромашкой. И в стакан налил себе чай. Тут вошел тов. Т.
– Вода из-под крана слишком холодная для моего горла.
– Я вам не предлагал чай, вы просили воды...
Серафим с удовольствием отхлебнул чай.
– Продолжим, – оказал тов. Т.
И как-то днем, когда Александр Павлович был дома один, а Павел Петрович в лесу, явился с визитом помощник Павла Петровича по лесному хозяйству по фамилии Грызун. И завел он с Александром Павловичем такой разговор. Он сказал, что отец его – человек выдающийся, спору нет, но он поглощен мертвым хозяйством – бревнами, дровами; зачем он, к примеру, выкорчевывает пни?
«А, в самом деле, – подумал Александр Павлович, – зачем Павел Петрович выкорчевывает пни»?
Он объясняет это так, – продолжал помощник по лесному хозяйству, – чтобы, говорит, не было гнили. Но гниль должна быть. Это живая лесная гниль. Он разогнал певчих птиц, потому что их пение раздражает его слух.
«Да, он не любит птиц», – подумал Александр Павлович.
– Он любит смотреть, – сказал помощник по лесному хозяйству, как филин пожирает живого воробья.
– Вы видели когда-нибудь такое зрелище? – спросил помощник по лесному хозяйству у Александра Павловича. Юноша вспомнил, как отец удаляется в комнату к своему ручному филину, и время от времени из комнаты доносится истерический смех. Это филин, насилуя себя, безобразно давясь, проталкивает в глотку живого воробья, который еще бьется у него в клюве, при этом так выпучивает глаза, что кажется, они сейчас лопнут, и потечет желтая слизь.
При этом омерзительном зрелище Павел Петрович хохочет.
Все его тело в конвульсиях от этого хохота. В такие дни Александр Павлович старался уходить из дома.
– А что, действительно, филины так давятся? – спросил Серафим.
– Никогда не наблюдал, – ответил тов. Т.
Так вот этот Грызун, – продолжал тов. Т, – был всегда и ласков и предупредителен с Александром Павловичем. Откуда-то из другого леса он приносил для него цветы. Александр Павлович ставил их в банку в самой отдаленной комнате, чтобы они не попадались отцу на глаза. Однажды Грызун тайком от Павла Петровича пригласил Александра Павловича в соседний городок на вечеринку, где Александр Павлович танцевал всю ночь, он так любил танцевать. Секрет впоследствии раскрылся, и юноша получил выговор от отца. Но вот что еще сказал Грызун Александру Павловичу:
– Ваш отец почти лишил рассудка дочку ветеринара – Лапушку.
Так все ее называли.
Это было новостью для Александра Павловича.
Он знал, что отец с матерью живут отдельно: мать в другом городе с его сестрами и братом Константином. Это объяснялось тем, что врачи запретили ей больше иметь детей. А Павел Петрович страстно любил свою жену, и она любила его. И Павел Петрович предпочел отослать ее в другой город, чтобы не искушать себя. Тут-то и появилась Лапушка. Девушка была так хороша собой, так чиста и открыта, что трудно было ее не полюбить. Ее возлюбленный служил в армии. И Павлу Петровичу через своих старых генералов удалось отозвать возлюбленного Лапушки из армии. И Лапушка со своим возлюбленным поженились. Но в день свадьбы ее жених узнал, каким чудом он оказался здесь. Все благодаря Павлу Петровичу. И как же он должен отблагодарить Павла Петровича за это чудо. Он узнал, что Павел Петрович добивается Лапушки. И муж отказался от брачной ночи со своей женой, испугавшись Павла Петровича. Он только на войне был смелым, а в жизни оказался трусом. Он был уверен, что Лапушка уже не девственна, а если девственна, то это еще хуже – он лишит ее невинности, а его лишат свободы, и отправят на войну. А там уж нет никаких разговоров ни о какой невинности. Лапушка была убита горем и мужа возненавидела. На лице ее проявилась бледность, а в глазах запылал какой-то безумный огонь. И под прикрытием ночи в доме ее отца, с ведома ее отца, Павел Петрович напоил девушку зельем и овладел ею. После этого она совсем потеряла рассудок, но еще больше похорошела. Она была в полной власти Павла Петровича, а ее отец и муж – закрывали на это глаза.
Александр Павлович вспомнил о давней вечеринке, где Лапушка танцевала. Как же она была красива, как весела! как смотрели на нее влюбленными глазами мужчины.
Александр Павлович вздрогнул, когда Грызун мягко взял его за руку и сказал:
– Согласились бы вы ухаживать за лесом? а вашему отцу будет предоставлена хорошая пенсия, он ее заслужил.
– Но я ничего не понимаю в лесном хозяйстве, я так неопытен, – сказал Александр Павлович.
– У вас будут помощники, вам, главное, нужно принять правление.
– Но разве вы не можете сказать об этом моему отцу сами?
– Конечно, мы сами, мы сами... но после вашего согласия.
– Я не могу, я ничего не знаю, я не знаю, что вам сказать...
И измученный этим разговором, Александр Павлович выбежал из комнаты и побежал в лес.
Лес его совсем не порадовал. Стволы деревьев – в лишайнике. Слишком много елок. Совсем нет травы. Какой-то дремучий лес. А вдруг здесь водятся волки и медведи. А вдруг они его съедят. Да, они сейчас выбегут все вместе и загрызут, разорвут на кусочки, и каждому достанется по куску, по хорошей отбивной. А кто предпочитает помягче – тому филе. А может самый вкусный мозг и язык. Они возьмут ложку, и, раскроив черепушку, будут лакомиться мозгом... Александр Павлович бежал куда глаза глядят. А глядели они у него на восток. Он бежал от дождя. Там, на востоке как раз не было дождя. Почва высохла. Даже земля потрескалась. Образовались такие рисунки на земле. Красота. Посидев на земле, передохнув: сначала глубоко вздохнув, а потом, выдохнув, он не спеша пошел обратно. Время уже близилось к вечеру. И опять он не восхитился лесом – какие-то палки торчали из земли. Он подошел к дому и заглянул в окно Павла Петровича. Что же он увидел!
Как же безжалостно они убивали Павла Петровича. Один из убийц был вдрызг пьян, другой – сосед и Грызун с ним в виде наблюдателя. Павел Петрович еще мог говорить, он сказал:
– Что вы хотите?
– Тебя.
Потом этот, вдрызг осоловевший, спустил штаны, достал свою махину, она у него стояла при виде крови, и он стал размахивать перед лицом Павла Петровича. А второй держал топор.
– Мой долг быть в царстве.
– Я не свободен, – сказал Павел Петрович.
– Будешь свободен.
А тот, с топором сказал:
– Сейчас освободишься.
И пьяный – спустил.
Потом убийцы набросились друг на друга, но у них были мягкие носы, и они могли только хватать друг друга за язык, причиняя один другому лишь небольшую боль. Потом они стали приводить в порядок обезображенное тело. Они приклеили к носу лейкопластырь, потому что нос был перебит. Один глаз совсем замазали йодом. А в голову, которая была пробита, воткнули пробку, чтобы не вытекала кровь. Известили вдову. Сказали, что ее муж умер.
Убийцы, глядя на свою работу и не найдя ее совершенной, опять взялись за труп. Вынули пробку и засунули туда вату, а сверху приклеили ленточку. Отодрали лейкопластырь и прилепили бумажку под цвет кожи. Усилили пятна йода. Но так было еще хуже.
– Что ж, на сегодня работа закончена, – сказал тов. Т.
После работы тов. Т подкинул Серафима к метро и на прощание сказал:
– Завтра я вас буду ждать у метро в обычное время. Серафим кивнул.
Он вернулся домой, было еще не так поздно. Все, все понравилось! И как Гульгуль не убила откуда-то взявшуюся среди зимы осу, и как потом они шли с Гульгуль по улице, и когда его спросили «где»? он оказал: «я не знаю», может, он и знал, но они были вдвоем. А может, ему было просто лень отвечать.
3
Ночь с Гульгуль была такая бурная, что под утро они оба провалились в сон. И Гульгуль приснилось, что кто-то стягивает с нее одеяло, а она его натягивает на себя, а этот кто-то опять тянет одеяло к себе, и тут она посмотрела и со страхом увидала, что никого нет, что некому тянуть. От этого сна она проснулась и разбудила Серафима. Рассказывать про сон было некогда. Он уже опаздывал на встречу к тов. Т на полчаса. Он выскочил из дома, взял машину и попросил шофера как можно быстрее ехать. Шофер оказался понятливым и мчался, как надо, сворачивая в переулки, минуя пробки. Домчались. Серафим опоздал на час. Машина тов. Т была на месте, Серафим сразу увидел ее. Он расплатился с шофером и вышел. Почему-то после такой гонки он почувствовал в воздухе дыхание весны. Тов. Т открыл ему дверь машины и спросил:
– Вы от дома на машине?
– Так получилось, я проспал, – сказал Серафим.
– В следующий раз я подъеду к вашему дому.
Серафиму было неловко, что он так надолго опоздал, и он с благодарностью кивнул. А потом подумал, откуда же он знает адрес, но почти тут же вспомнил – «я же заполнил анкету».
В рабочем кабинете их ожидал Султан. Поверх костюма на нем был халат, стеганный, ручной работы, такие обычно продаются на восточных рынках. Улыбаясь, Султан покачал головой, и без особой строгости погрозил ему пальцем. Но ничего не сказал.
И Султан с тов. Т удалились в соседнюю комнату, а Серафим даже растерялся – что ему делать?
Но тов. Т скоро вернулся и сказал Серафиму:
– Небольшая задержка. Но пока вы можете подстричь усы.
– Что? – не понял Серафим.
– Вот ножницы, вот зеркало, – он подвел Серафима к зеркалу и дал ему ножницы. После этого ушел.
«А в самом деле, – подумал Серафим, – почему бы не подстричь усы».
Он устроился у зеркала и приступил к этому занятию. В зеркале он увидел, какой у него не выспавшийся усталый вид.
Ножницы были тупые, и получалось криво. Он старался исправить, один ус получился слишком короткий. Он решил к нему подогнать второй. Теперь они как-то грубо торчали, он даже постарался натянуть их на губу, но из этого ничего не вышло. Какой-то глупый вид, он отошел подальше от зеркала и посмотрел на себя издалека. Издалека он выглядел еще глупее. Это даже рассмешило его. «Как дурачок», – подумал он. И вспомнил слова тов. Т. – «но пока вы можете подстричь усы». А если бы тов. Т сказал ему: но пока вы можете поваляться в снегу, или – но пока вы можете раздеться до гола, или – но пока вы можете покукарекать. Он представил себя голым, валяющимся в снегу, при этом кукарекая. Почему-то стало не смешно. Он вернулся на свое рабочее место, устроился поудобнее и заснул. Так его и застал тов. Т, но будить не стал. Серафим проснулся, когда уже были сумерки. Тов. Т сидел на своем месте и курил. Он предложил Серафиму чаю.
– Спасибо, – сказал Серафим, – с удовольствием. – И кивнул. Они приступили к работе.
Павла Петровича похоронили, как полагается – со всеми почестями. И Александр Павлович стал царствовать в лесном хозяйстве. Лес прямо на глазах преобразился. Конечно, и помощникам надо отдать должное. В лесу появились дорожки, цветы, и даже не просто лесные цветы – а клумбы с цветами. В лес даже завезли экзотических птиц, и как ни странно, они прижились, – снегири, например, А соловьи – запели. А скворцов развелось, как мышей.
Сам Александр Павлович делать ничего не умел. Да это от него и не требовалось. Зато он мог внушить своим помощникам, как надо вести лесное хозяйство, в котором он царствует.
И вдруг в один миг Александр Павлович испугался. Это произошло после того, как он женился на дочке лесника из Немецкой Слободы.
– Странно, что-то у нас одни лесники, – сказал Серафим, взбодрившись после чая.
– Что ж тут странного. Почти половина России принадлежит лесному хозяйству. Вы на поезде часто ездите?
– Иногда приходится, – сказал Серафим.
– В окно смотрели?
– Я люблю смотреть в окно.
– Что мне тогда вам объяснять, – сказал тов. Т, – сами видели.
И, правда, Серафим вспомнил, какие вдоль дороги идут бесконечные леса. Так, только редко попадаются города.
– А чего же он тогда испугался? – опросил Серафим.
– Продолжим работу, – сказал тов. Т.
– Вот вы, например, за что отвечаете? – спросил тов. Т.
Серафим подумал, что он человек безответственный. Нет, он подумал, что он отвечает за Гульгуль, за их любовь.
– Я не знаю, – сказал Серафим.
– А Александр Павлович отвечал за все лесное хозяйство, – сказал тов. Т.
Большая ответственность. И он этой ответственности испугался на миг. Тут еще надо сказать, что управление лесным хозяйством переходило по наследству. И его бабушка, и дедушка, и тетушка – все по возможности управляли лесным хозяйством. Но возможности у всех были разные. И кое-кто из родственников при правлении исчезал, то ли ему делали плохо с сердцем, то ли делали солнечный удар. И Александр Павлович решил, что и с ним могут сделать – солнечный удар. И он этого не хотел. Он ударов боялся. Особенно солнечных. Он решил сам уйти. По собственной золе. Без всякого удара – раз и его нет.
Но что-то ему мешало. Ведь, надо сказать, что он был и тщеславен одновременное. Ведь даже если пол-леса сожгут, а он спасет свою честь – это будет лучше для него. И, между прочим, пол-леса однажды сгорело, еле-еле удалось потушить пожар. Как же горело! Неделю пламя не утихало. Да какое там неделю, месяц шел дым. Пока ветер не стих. Пока снег пламя не пришиб. А так бы весь лес сгорел. И соседний сгорел. И белки, и снегири, и прочая живая тварь собрали свои мешочки и упрыгали на счастье в другой лес. Сколько же сгорело живности. Одни шкурки валялись. А когда пожару пришел конец, Александр Павлович даже восхитился, что пожар сам раздувается и сам тушится волей природы. Но страх остался.
А потом случилось вот как. Хозяин Наполеоновки – соседнего лесного хозяйства был уж очень воинственный. Он и Немецкой Слободе не давал покоя. А уж совсем маленькие хозяйства просто измучились от него, от агрессии. Хотя вот что интересно, этот хозяин обладал способностью очаровывать своих противников. И сила и обаяние в нем, несомненно, были. И Александр Павлович с ним то мирился, то ссорился. Хозяин Наполеоновки не хотел, чтобы Александр Павлович продавал свой лес англичанам. Но Александр Павлович был большой сладкоежка, а из Англии он получал и кофе, и шоколад, и чай. Но, скорее всего, ссорились друг с другом они не потому, что Александр Павлович так уж любил сладкое, просто не хотел, чтобы хозяин Наполеоновки ставил свои условия. Но еще и вот почему – люди, проживающие в лесном царстве Александра Павловича, не смирились бы, если бы хозяин Наполеоновки одержал верх над ними. А Александр Павлович боялся своих людей не меньше, чем хозяина Наполеоновки. Он хорошо понимал, что если люди будут им не довольны, то могут с ним сделать то же самое, что с Павлом Петровичем. И Александр Павлович по-дружески говорил хозяину Наполеоновки: «Не надо, не ходи в мой лес».
Но он все-таки не послушался и пошел. Это уже зимой лес горел. Деревья трещали, как дрова. И Александр Павлович решил его поймать в лесу и наказать за то, что он нанес такой урон его хозяйству. И люди из Немецкой Слободы тоже были на стороне Александра Павловича. Но поймать его было так же трудно, как голыми руками зайца.
А помощники его промышляли и на севере и на юге. Так докладывали Александру Павловичу. Сам же Александр Павлович хоть и делал регулярный обход в своем царстве, все же предполагал ухоженные дороги. Ему специально их проложили для обхода. Вдоль дорожек красовались цветы, пушистые кусты. «Какой ласковый и приветливый стал лес, – нашептывал себе Александр Павлович. – Все-таки у Павла Петровича лес был недружелюбным». Как-то раз он свернул с дороги, его увлекла вьющаяся тропинка. Он шел по ней, и трава ласкалась к нему. Как ветки на дереве, от нее отходили другие тропинки – такие же извилистые. Прогулка казалась ему увлекательной и радостной. Но дерево из тропинок разрасталось все шире и шире, оно так необъятно раскинулось, что Александр Павлович решил – пора возвращаться домой. Он пошел обратно, наткнулся на болотце, увидел цветущую поляну, направился к ней. От этой поляны уходила тропинка. Он, кажется, узнал ее. Ускорил шаг – становилось жарко. Тропинка вывела его в прохладный еловый лес. Но потом лес стал гуще, а тропинка прямо таяла на глазах. И вдруг исчезла в траве, как будто ушла под землю. Александр Павлович даже встал на колени и припал к земле, как будто хотел заглянуть вглубь земли. Но никакой тропинки и вообще ничего он там не увидел. Он решил вернуться по этой тропинке назад. И тут вышел на дорогу, хорошо утоптанную. «Она-то не может вот так растаять на глазах, – решил он про себя, – куда-то должна привести». Она-то и привела его в совершено дремучий лес. Александр Павлович растерялся. Он думал, что такие места уже перевелись после смерти Павла Петровича. Что весь лес чистый и ухоженный – без ям и трясин. От усталости и растерянности он заплакал, как в ранней юности – «что за царство такое! только чуть в сторону – тьма дремучая и бездорожье». Он вдруг вспомнил обезображенное лицо своего отца. Все это время он не вспоминал его. Он даже постарался совсем обо всем забыть. И стал охотно верить словам своих приближенных, что отец его умер от солнечного удара, а не оттого, что Александр Павлович видел собственными глазами в окошке.
Мало ли что может привидеться в окошке. Его плач перешел в рыдания. Он проклинал себя за то, что согласился принять управление над этим лесным царством. Что царство это страшное, нелюдимое, непроходимое, чуть в сторону и там болота – с чертями.
Он рыдал в полный голос, пока его не окликнул грузный пожилой человек с черной повязкой на одном глазу. «Да это же Кутузов!» – обрадовался Александр Павлович. Кутузов как раз и вывел его из леса. И за это Александр Павлович его наградил медалью за отвагу.
Но с тех пор Александр Павлович не удалялся далеко в лес. Он предпочитал ухоженные знакомые дорожки. А потом вручили ему еще одну медаль как ветерану труда, это было после того, как Кутузов заманил хозяина Наполеоновки в лес, а поток выгнал его из леса. Единственное, Александр Павлович был не доволен тем, что Кутузов не поймал хозяина Наполеоновки, а просто его выгнал. Но, может, Кутузов и не хотел его ловить, может, это только Александр Павлович хотел поймать его и наказать. А Кутузов, может, хотел просто выгнать.
– Это какой Кутузов? – спросил Серафим.
– А про какого вы говорите?
– Ну, про нашего с вами.
– У нас с вами разные Кутузовы, – сказал тов. Т, – у вас – свой, у нас – свой.
– Нет, я имею в виду исторического персонажа.
– Какая тут может быть история! Вы ее видели собственными глазами?
– Я, нет.
– Вон, за окном тоже история, вы на нее смотрите?
– Я, нет.
– Продолжим работу, – сказал тов. Т.
Долгое время Александр Павлович не удалялся далеко от дома. Он полюбил одну дорогу, шедшую по лиственному лесу, потом был небольшой луг, потом такой еловый островок, а потом уже смешанный лес. И за ним неглубокая речка, тихая и прозрачная. Обычно он доходил до речки и возвращался обратно. Он столько раз ходил этим маршрутом, что знал почти каждое дерево.
Приятно было идти и в сторону речки, и приятно было возвращаться обратно. И путь туда и обратно не казался таким уж утомительным, занимал всего часа три.
Как-то утром, приведя в порядок необходимые бумаги, где цифры, черточки, а также одному ему понятные знаки обозначали, сколько Александр Павлович должен англичанам лесу, а сколько они ему должны шоколаду. Бумаги были приятные. Подсчитал, и оказалось, что лесу он им должен меньше, чем они ему шоколада. Александр Павлович даже облизнулся от удовольствия и решил пройтись по своей любимой дороге. В этот день все особенно радовало глаз. И солнце было не таким ярким, под легкой дымкой облаков. Как обычно, он шел неторопливо, отмечая взглядом любимые деревья. Вот он уже миновал луг, прошел через еловый островок. Вошел в смешанный лес. Вот уже сквозь прозрачную листву должна заблестеть речка. Он всегда так радовался этой минуте, когда выходил к речке. Что же он увидел, выйдя из леса? Он увидел свой собственный дом, который час назад оставил, а речки никакой не было. Он глазам своим не поверил. Он вошел в дом, ну да, это его дом: вот шоколадные и лесные бумаги, вот расчеты, которые он сделал час назад. Он, можно сказать, вылетел из этого дома и побежал обратно. Он решил, что это какой-то обман зрения, он вдруг вспомнил, как увидел в окошке истерзанного Павла Петровича. Он бежал, что есть сил, не глядя ни на листочки, ни на цветочки, только жадно смотря на дорогу, так хорошо знакомую. Все-все было на месте: вот смешанный лес, вот уже еловый островок, вот уже луг, а вот и лиственный лес, за которым должен быть его дом. Что же он увидел! – речку. Она была такая же прозрачная и спокойная, как всегда. Александр Павлович подошел к речке, умылся и призадумался. Почему-то он вспомнил, что хорошо танцует и что давно не танцевал. И он стал кружиться в вальсе. Вальс еще больше его разгорячил. Он разделся и искупался. Он был совершенно спокоен. Обсушился, оделся и пошел обратно. Часть маршрута он проделал быстрым шагом. Вот он уже прошел через лиственный лес, вот пересек луг, вот остался позади еловый островок, вот он ступил в смешанный лес и стал красться по нему, он шел так бесшумно, как будто даже паря над дорогой. Он искал глазами свой дом. Он даже нашел этому какое-то объяснение, что если он только что оставил сзади себя речку, то перед ним должен быть – дом. И так подкрадываясь, он увидел сквозь прозрачную листву – речку. Александр Павлович вышел к реке. И тут его охватил истерический смех. Вдоволь насмеявшись, он умылся. И только сейчас ощутил, что смеялся смехом Павла Петровича, истерическим смехом своего отца.
Обратно он шел в полном равнодушии. Даже напевал вслух: а вот смешанный лес, вот еловый лес, а вот луг, а вот лиственный лес, а вот дом. В самом деле – перед ним был его дом. Перед домом его встретил Грызун. Но Александр Павлович продолжал петь: а вот лиственный лес, а вот смешанный лес, а вот луг, а вот луг, а вот луг, вот еловый лес, а вот смешанный лес, вот река, вот река, вот река.
– Я никогда не слышал, чтобы вы пели, – сказал Грызун.
– Я и пою, и танцую, – сказал Александр Павлович.
– Я по делу, – оказал Грызун.
– Завтра, завтра, – оказал Александр Павлович, – отложим до завтра.
– Что ж, – сказал тов. Т, – может быть, на сегодня хватит, – я вас провожу.
И тов. Т с Серафимом вышли. Машина заводилась, но не завелась. Может быть,