«Эзотерические эпизоды»

Вилочковая железа

Когда небо накрыло город Тинюгал первым снегом, шёл по его улицам Артур Мстиславович Тинусов. В руке он держал трость, изрезанную вьющимися змеями с набалдашником в форме головы волка.

Был он непонятно возбуждён и кричал на все стороны:

– Эй вы! Долго я ещё буду терпеть вашу возню и смотреть на ваши тараканьи игры! Не всё ли вам было сказано? Не много ли вам времени было отпущено на размышления? Что выбрали вы?

Он останавливался и как бы прислушивался к ответу. Снег тихо падал и таял, образуя грязную кашу, в которую Тинусов делал решительный шаг и снова кричал:

– Вы всё так же думаете, что я пройду и не замечу ваших дряхлых помыслов?! Или вы надеетесь, что на меня найдётся управа, и вы избавитесь от моего крика? Эй, вы, выползайте на снег, он внесёт ясность в ваши разжёванные мозги! Или вы уповаете на могущество буквенных аббревиатур, которые займутся моей персоной? Кончилось их крысиное время! А ваше убожество сделалось мне обузой! Выносите свои ленивые головы на снег, я буду лечить их своей тростью!

Молчание было ответом кричащему. И только какая-то старуха подглядывала за ним в щель своего забора. Проходя мимо, Тинусов неожиданно вскинул трость и ударил ею по забору.

Белая дымка легла на доски, и через мгновение забор покрылся толстым слоем льда – не успев ойкнуть, бабка сделалась огромной сосулькой.

– Не стой под грузом и стрелой! – крикнул Тинусов и зашагал дальше. – Только так исчезнут все ваши пороки! – продолжал он. – Так вы избавитесь от своих крошечных душ! Идите сюда, я буду лечить ваши запущенные болезни! Не бойтесь меня, я сделаю всё, что вы пожелаете!

Никто не решался выступить ему навстречу. Тинусов возмущённо вглядывался в снегопад, чесал рыжую бороду и кричал ещё громче:

– Эй, вы! Разве вы не хотите узнать, что это я свергал правительства, вызвал бурю перемен и устраивал катастрофы! Попросите меня о чём-нибудь ещё! Покажите, на что способны ваши фантазии! Докажите, что вы не олухи, и я позабочусь о вашем будущем!

Он исходил уже полгорода и порядком устал. Но город безмолвствовал.

Все боялись этого буяна, которому какой-то шутник дал прозвище Вилочковая Железа. Оно приклеилось к нему, и даже слуги закона официально называли его так. Тинусов не противился и говорил: «Я самое загадочное место на теле планеты, и вилы тому, кто этого не понимает».

– Черти! – кричал он сегодня. – Сивушное племя! Вы дождётесь моего гнева и тогда станете узнавать своих богов по походке!

Снегопад утихал и вместе с ним угасал обвинитель спокойствия. Он бормотал себе под нос оскорбления согражданам и уже направлялся домой, когда в конце улицы появилась фигура и стала вырисовываться в Баязиду, спешащего на человеческий крик.

Вилочковая Железа остановился и пристально уставился на незнакомца.

– Тут кто-то кричал? – спросил Баязида, с любопытством рассматривая человека с тростью.

– Я и сейчас кричу! – недружелюбно отвечал Тинусов и, подняв трость, продемонстрировал: – Эй, вы! Я принимаю заказы на любые ваши желания! Давайте сюда вашу сокровенную мечту!

И тотчас ожидающе замолк, стоя так, будто в любую секунду готов сделать невероятный прыжок.

Баязида с опаской посмотрел на диковинную трость и вдруг совершенно серьёзно попросил:

– А вы бы не могли сделать так, чтобы я устроился в этом городе с ночлегом? Я, видите ли, сейчас без денег, но мне должны выслать. Извините, если, конечно, это не составляет для вас...

От досады Тинусов стукнул тростью о землю, так что Баязида вздрогнул от прогремевшего грома.

– И это называется мечтой! У тебя что, нет никаких крупных желаний?

– В данный момент никаких. Я двое суток почти не спал, – и Баязида виновато вздохнул.

– Ну пошевели мозгами, может быть ты захочешь чего-нибудь существенного! У тебя великолепный шанс! Проси!

– Я был бы счастлив, если бы нашёл тёплый угол! – взмолился Баязида.

– И это человек! И это итог моих тысячелетних трудов! Как тут не изрезать произведение искусства!

Он покачал головой и захлюпал грязью, не выбирая дороги. Баязида смотрел ему вслед и ёжился от озноба.

– Ну что ты встал, – обернулся Тинусов. – Идём со мной, будет тебе исполнение желаний, плоская твоя душа!

И они пошли вместе на квартиру к Вилочковой Железе, куда доступ пока закрыт всем, в том числе и вашему сознанию.

Богема

Живёт Петр Андреевич в Москве несколько лет, и конечно же, его можно назвать свободным художником, а не каким-нибудь лишним человеком – каких в столице ровно два миллиона. К ним ещё можно приплюсовать семь миллионов маленьких людей, заполнивших и другие города благодаря стараниям беллетристов – так безответственно наводнивших ими всем известные просторы. Я этих маленьких да сереньких хотя и избегаю, но всегда имею в виду, чтобы не попадаться им под ноги. Это поначалу они маленькие, а когда сбиваются в сообщества, то увеличиваются в серой массе и уже ни к кому не испытывают сострадания.

Так что Петр Андреевич – человек богемы. Её, правда, в Москве нет, и поэтому он сам её в своём лице представляет, и те общества, где он появляется, чувствуют себя богемными и начинают говорить о действительно необходимых вещах.

Вот с этого момента и можно снять шляпу и поклониться Петру Андреевичу Богеме – прозвище, которое подходит к нему как никакое другое.

Чем же он занимается? На это трудно ответить односложно.

Бывает, напишет картину и, глядишь, у него её музей купит, а то ещё в журнале публикация выйдет, стихи в газете, или сценарий принимается к постановке. Однажды он даже музыку к трём песням сочинил, и одна из них звучала отовсюду – до того всем понравилась. Участвовал он в одном конкурсе на лучший проект памятника и победил.

Пробовал себя во всех искусствах, и к сорока четырём сделался настолько сведущим в них, что пригласить его на какое-то своё торжество почитали за честь объединения и союзы музыкантов, писателей, реставраторов, театралов и им подобные. Он приходил, но о том, был ли он или не был – мнения образовывались самые крайние. Одни видели его и даже с ним говорили, другие заметили его со спины, четвёртые утверждали, что он не приходил, что живёт за границей, что заперся и пишет картину, что болен. И всё это доказывалось энергично, так, чтобы слушающие могли понять, что доказывающий в самых приятельских отношениях с Богемой и видит его чуть ли не каждый день.

На самом деле всего несколько человек знало, где он проживает. Об этом и я мог бы сказать, но честное слово – слаб на названия улиц и ориентируюсь по таким незначительным приметам, что они никого другого к цели не приведут. К тому же Богема никому не даёт повода заговаривать с собой, а делает это сам, когда считает нужным.

Много трудов он положил, чтобы создать собственный образ и чтобы тайной за семью печатями была его личная жизнь. А если кто-либо становился особенно назойлив, то горе ему! – по какому-то стечению обстоятельств его начинали преследовать неудачи, и он так погружался в житейские мелочи, что скоро забывал о своём любопытстве к Богеме и уже не мечтал войти в число избранных.

Такие случаи делали Петра Андреевича чуть ли не мистической личностью, но дурная слава – всё-таки слава, а к мистике в России всегда относились с почтением – и даже во времена Иоськи Крысоеда. Этот зверь тоже сидел по ночам, высасывая из тёмных глубин власть и энергию, а чем ещё иным, как не мистическим порождением, явилась вся та плоская действительность...

Но и женщины сыграли огромную роль в биографии Петра Андреевича. Это они расчищали ему дорогу к славе, и их теневое участие часто становилось решающим. Они были его поводырями, проводниками, глашатаями, агентами и провозвестницами. Может быть, с таким же энтузиазмом они послужили бы и любой безобразной личности – обладай она такой силой, что притягивала их к Богеме. Как известно, слабый пол реагирует только на неё, на силу, в каких бы формах она не проявлялась. А та притча, что женщины тяготеют к слабым, родилась оттого, что истинная сила иной раз и не встречается на их пути. Разумеется понятно, о какой силе идёт речь.

Хотя и слабостью Петр Андреевич их тоже не обделял. В нём смешивались и чередовались две противоположности и, как настоящий художник, он мог быть таким беззащитным и подавленным, что его хотелось окружить лаской, теплом, заботой, отдать ему всё самое сладкое и выполнить любое его пожелание.

Для желающих лучше понять его и стать посвящённым в его личную жизнь, скрытую за упоминаемыми семью печатями, можно было бы сделать исключение, раз они добрались до Богемы.

Во-первых, тут нужно сразу объяснить, почему многие свободные художники были неженаты, боялись этого дела пуще чёрта, а те, что заводили семью, мучались, как на раскалённой сковородке. Пожалуйста, вот ответ: вся разгадка – в нервах. Они у художников особые, они производят чувства, как струны звуки, и они очень тонкие – отчего и появляются тончайшие чувства. Такое тонкое чувство боится привязанности к каким-то традиционным делам, боится ответственности за тех, на кого по художническому максимализму будет направлена большая часть огня души. Что тогда останется творчеству? Увы! – жалкие крохи. И только особые титанические души способны балансировать на острие своих нервов – между привязанностью к семье и творческим эго. Это опаснейшее положение, и нужно иметь безразмерную душу, чтобы она не лопнула от страстей и противоположностей, её разрывающих. Так что посмотрим на Богему с уважением – он не плыл по воле волн, хотя и не приставал к берегу.

Он поступал иначе.

«Много женщин меня любило», – говаривал он иногда самому себе, и то была правда. Но от этого он не пристрастился к вину, а научился пользоваться их любовью со спокойной трезвостью.

Наверное, он сделал многих своих подруг счастливыми. И даже, когда уходил – они знали, что так и должно, что настоящий художник – это странник, не принадлежащий никому и никогда не гостящий долго.

Сегодня все женщины образованы, и можно быть не особенным красавцем, чтобы вызвать у них ряд биографических и поэтических ассоциаций, которые заставят их понять – что такое душа художника. И такое явление может с лихвой оправдать все минусы всеобщего образования. Душа художника для образованных женщин священна. Они простят ему всё – ради понимания причастности к исторической судьбе, и при расставании желают лишь оставить себе воспоминания, сладкую грусть о бурном прошлом, о том, что их любил художник – вот какая нужна им награда!

Но любил ли Петр Андреевич хотя бы одну из них? Здесь бы мне не хотелось разочаровывать и злить женщин, и я скажу, что да, конечно, любил одной своей частью. Другие же его части и частицы просто не брали во внимание любовь, так как на свете есть ещё множество иных желаний и чувств, которые (к огорчению женщин!) ничем любви не уступают. Так – одно блюдо может быть самым любимым среди всех кушаний, но есть же ещё и звёзды, есть книги, марсианские впадины и белые острова льдин. Без всего этого люди бы знали одно обжорство.

Поэтому развитые женщины растрачивали на Петра Андреевича всю энергию и все свои средства, пока он грозился выдать на-гора нечто краеугольное.

Обманщик ли он? Наверное, есть немного. Альфонс? И не без этого. В нём достаточно мелких черточек, которыми бывают обделены и более цельные личности, не знающие всех подробностей действительности. Да и зачем им знать полутона и полутипов, если они воспевают, допустим, саму женщину, а не её раздробленное и недооформленное состояние, если они употребляют готовое изделие, не интересуясь полуфабрикатами.

А Богема был вынужден поступать так, как делал. И наверное, он выбрал для себя ещё не такой уж безнравственный (с точки зрения моралистов) способ жизни, чем те пути, какими он мог бы с божьей помощью воспользоваться. И тогда бы его прозвали не Богемой, а Дьяволом – на кого, между прочим, он действительно чем-то похож, если судить по оригиналу, запечатлённому во всеобщей суммарной душе.