| ПОЭЗИЯ | Выпуск 33 |
|
* * * Есть вещи, которых никак никому, наверное, не объяснишь. Галера бодает волну. На корму восходит, и пробует тишь на звук и на жалость оливковый грек, и сжался комочек в душе, как будто ты мальчик, на улице снег и ветер, и вечер уже, а взрослые между собой говорят под шорохи желтых газет, и тот же здесь японоватый закат на мелкое солнце надет, и так же малинова Фуджи-гора, и бьется стеклянный лосось, и важное что-то случилось вчера, но главного – не удалось, но главного – нету. Биенье струны, биение рыб об порог, сон мальчика, сон невесомой сосны – ненужного слова зарок. Снежинки Почему мы валимся наискосок, носимся, завихриваемся, выписываем кренделя, выплясываем свой вальсок? Почему на путаном пути своем мы не останавливаемся ни на полмгновения, с упорством варвара иероглифические письмена перебеливая, перемарывая? Почему ни идеальные лучи фонаря, ни кирпичи прямого здания нас не выправят? Затейники-ткачи не рассчитывают кружево заранее, музыканты не расписывают нот очарованного тысячеголосия, заплетается летающий вьюнок, спутываются небесные колосья, и пуды, пуды легчайшего зерна взбалтываются до головокружения, потому что ужас каменного дна равен радости высокого скольжения, потому что лучше взмыть бесплотной мглой, чем упасть бесплодной рыхлой массою в час, когда Господь наш, ласковый и злой, опускает ветреную длань свою... * * * Зачем я влюбился в деревья, воздушные, как мотыльки? Прозрачно мое оперенье, и крылья мои коротки. Во сне моем бродят деревья, свободные, как сквозняки. Лопочут на легких наречьях, их слог прихотлив и высок. В их пальцах, запястьях, предплечьях колышется медленный сок. Кора их в корявых увечьях, в зазубринах наискосок. Когда-нибудь вы оживете, создания старого сна: в одном серебристом полете – деревья, дорога, луна, и звери из крови и плоти, и люди из воска и льна... Романс Из штрихов, подмалевок, мазков, из чужого, что стало нежданно своим, состоит этот строй облаков, строй повторов, в котором мы не состоим. Все запуталось, все целиком. Ариаднина нить посредине мотка завязалась таким узелком, что не знали, насколько развязка близка. Все рассыпалось. Клея не трать на осколки, остатки, летучую взвесь – все равно ничего не собрать: или выбросить, или оставить, как есть. Все бы выбросил – выбросить жаль: драгоценные крохи родного стола... Впрочем, целостности и не ждал – и не ждал бы – когда бы она не ждала. Сам хотел. Все хотела сама. Да того ли? Постой, воспаленный двойник, рассуди: то и сводит с ума, что распалось навек, что совпало на миг. * * * Сумерки. Тихое поле. Путь наугад, наизусть. Больше ни страха, ни боли – Только великая грусть. Спереди олово, справа валится солнце в провал. Так и задумано. Слава Богу, что день миновал. |
|
|
|