Поклонница Эминеску

Поклонница Эминеску

В полночь уснёт маленький румынский город. Опустеют улицы, исчезнут машины, стихнет ветер, облака спрячут луну. Из маленького кирпичного дома выйдет горбатый старик. Он страдает бессонницей. Ему всегда скучно и одиноко. Сначала он побродит по улицам, полюбуется луной, застывшими деревьями, скрывающими фонари – опутанные паутиной ветвей они кажутся пылающими гнёздами. Он будет слушать свои шаги, перебирать воспоминания, сокрушаться о невозвратимости прошлого. Когда ему всё это надоест, он станет подглядывать в окна и, заметив что-нибудь интересное, постарается подойти к окну как можно ближе. И так до утра.

Начнёт светать. На светлеющем небе одна за другой растают звёзды. Появится солнце. Старик устало кивнёт ему, неловко по-стариковски помашет палкой, то ли угрожая, то ли приветствуя, и скроется в своём уютном домике.

Уже много, много лет одинокий старик разгуливает каждую ночь по спящему городу. Никто не знает об этом, несмотря на то, что город совсем крохотный. Никто, кроме одной девочки или уже вполне взрослой девушки.

Это произошло ещё в раннем детстве. Ей не спалось, она смотрела в окно. Впервые она видела улицу ночью. Катя удивлялась яркой луне, крупным блестящим звёздам и совершенному безлюдью. Вскоре ей стало скучно смотреть в окно, и она решила вернуться в кровать, но тут заметила сгорбленную фигуру старика, печально бредущую по пустой улице. Он показался ей призраком, таким же мертвым, как и улица, как и тёмные дома вокруг.

Она видела его ещё несколько раз. Когда ей не спалось, она стояла у окна, поджидая старика. Он проходил, и она быстро бежала к кровати, пряталась под одеяло и мгновенно засыпала.

Теперь же Катя одна из самых красивых блондинок города. Голубые глаза, как северное небо, как хрустальное озеро, затерянное в горах. Тонко очерченный нос с широкими ноздрями, которые жадно, с наслаждением вдыхают лесной воздух. Большой алый рот. Длинная благородная шея. А немного выпуклый лоб украшает огромная диадема.

Однажды ей не спалось. Прошедший день был дурным, она вела себя глупо, говорила ерунду. Взволнованная, вспоминала свои сегодняшние слова, поступки и приходила в ужас, находила пути всё сгладить, поправить, но сделанного не вернёшь. Ночная улица была пуста, и по ней брёл, омываемый лунным светом, одинокий старик. Он постукивал палкой по тротуару и тихо смеялся. Катя стремглав выбежала на улицу, в ночной рубашке, в разноцветных тапочках. Чтобы никого не тревожить, она не стала кричать старику, она без труда догнала его и схватила сзади за локоть.

– Подождите, постойте, – сказала она, переводя дыхание.

– Кто вы? – старик недовольно отдёрнул локоть.

– Я ваша поклонница, – сказала Катя. – Когда я не могу уснуть, я смотрю в окно и быстро засыпаю.

– Значит, вы часто видите меня ночью? – спросил старик.

– Нет, не часто. А вы что, гуляете каждую ночь?

– Да, у меня бессонница.

– Бедный... Когда же вы спите?

– Иногда мне удаётся вздремнуть днём. Знаете, есть такие книги – скучные, пустые, как эти ночи. Они нагоняют на меня сон.

– Вы много читаете?

– Всё время читаю, сколько себя помню.

– А мне скучно читать, – грустно сказала Катя. – У меня от книг голова болит. Зато я люблю интересных людей. Они меня возбуждают. Знаете, я же красивая, да?

– Да, вы мне очень нравитесь.

– Так вот, по идее красивые должны возбуждаться от вида красивых. Знаете, она высока, стройна, таинственна. Он высок, строен, мужествен.

– Да, это естественно, это гармония.

– Правильно. Но я не такая. Если в человеке нет изюминки, своеобразия, он для меня не существует. Например, у меня был знакомый, слагающий на ходу стихи – смешные и с рифмой, ещё один – мог говорить сразу тремя голосами. Потом ещё был один интересный парень, он мог одновременно читать, писать, разговаривать по телефону и при этом слушать какую-нибудь сумасшедшую музыку.

– Если убрать музыку, вылитый Юлий Цезарь, – сказал старик.

– Да. А ещё один знает кучу анекдотов, он может рассказывать их бесконечно. Они все очень смешные, и он так отлично их рассказывает. Его нельзя долго слушать – можно умереть от смеха. У одной девочки был настоящий нервный припадок от общения с ним. Извините, я вам не надоела?

– Нет, что вы... наоборот, мне интересно.

– Знаете, вы мне всегда очень нравились.

– Я вас возбуждал? – серьёзно спросил старик.

Катя замялась.

– Да... очень.

– А мой возраст? – спросил старик.

– Это неважно. Для меня важно, чтобы человек был интересный.

Старик устал от долгой ходьбы. Он посмотрел на скамейку у края тротуара.

– Давайте сядем, – предложил он.

– Конечно, конечно, – подхватила Катя.

Старик снял тёплый зелёный пиджак и укутал в него Катю.

– Вам ведь было холодно, правда, – сказал он, – а теперь не холодно.

– Теперь вам холодно, – сказала Катя и хотела вернуть пиджак.

– Нет, я в свитере. Пиджак я ношу больше для красоты.

Катя кивнула.

– Действительно, очень красивый пиджак. Я обожаю зелёный цвет.

– У моей мамы были зелёные глаза, – сказал старик.

– И у моей мамы зелёные глаза, а у меня голубые. Я в папу. А нос у меня в маму.

– У вас очень красивый нос, особенно удивительны ноздри, – подхватил старик. Видимо вы взяли самое лучшее, совершенное от отца и от матери.

– Спасибо, – Кате понравился комплимент старика.

– Вы любите подарки? – неожиданно спросил старик.

– Да, просто обожаю.

– Тогда смотрите.

Старик разделся догола.

– Теперь вы.

Катя, сгорая от любопытства, последовала примеру старика.

– Ложитесь на скамейку и... закройте глаза.

Катя радостно растянулась на скамейке. Зажмурилась. Голый старик, с виду довольно дряхлый, без труда выдернул скамейку из асфальта и внёс её в какой-то подъезд...

Катя очнулась на зелёном лугу. Со всех сторон её окружали цветы, высокие как деревья. Среди роз, фиалок и лилий плавно летали светлячки – порхающие бриллианты. Над головой кружились большие бабочки. В их зеркальных крыльях отражался цветущий луг, Катя, дремлющая на мягкой траве...

Гигантские деревья окружали луг плотной стеной. В просвете между ветвями было видно, как по небу проходила волшебной царицей юная Луна, скрестившая на груди серебряные руки. У Луны как и у Кати, в русых волосах горела ярчайшей звездой диадема. Она согревала этот вечер дивным отблеском огней.

Рядом с лугом протекала река... если хочешь взглянуть в небо, лучше взгляни вглубь этой реки.

Был слышен тихий нежный стрёкот – это сверчки. Кате очень нравилась их песнь. В лунном свете серебрилась алмазная ткань – это был мост, ведущий с берега реки на один из островов. Катя, едва ступая, прошла по мосту. Она заплела в косу свои золотистые волосы. Её руки белели, как снег ночью. Сквозь серебряное платье чуть просвечивало тело. Она направилась вдаль, к острову, едва касаясь моста. Небосвод бросал вниз серебряные нити. Блестели алмазы звёзд.

В заводи, среди тростников Катя обнаружила узкую длинную лодку. Волны легко качали её, баюкали, как колыбель. Катя осторожно забралась в лодку и оттолкнулась веслом от берега. Течение быстро подхватило её и стало уносить всё дальше и дальше. Катя задумчиво смотрела вдаль, облокотившись о борт лодки. Сквозь дрёму она слышала голос старика.

– Катя, хочешь ли ты остаться здесь навсегда? Плыть и плыть без конца.

– Не знаю. Наверное, нет. Я думаю, когда-нибудь мне нужно будет вернуться.

– Ты сама не знаешь чего хочешь, – сказал старик, – ты будешь плыть и плыть через сказочные лесные просторы, через громады гор. Всё время мечтать, грезить наяву... Плыви Катя, плыви.

Катя хотела чего-то ответить, но не нашла что сказать, а думать ни о чём не хотелось, – ей было так хорошо сейчас.

Река, как песня, струилась по лесам. Чуть заметно серебрилась и тихо смеялась волна, толкая лодку всё дальше по потоку, вперёд.

Волшебное облако

Волшебное облако. По черному небу оно плыло как корабль с пылающими парусами, как сотни ночных фонарей взлетевших в небо и водящих хоровод над спящим городом. А, может быть, это душа Шарля Бодлера, он сам определил ее как облако.

Волшебное облако – онемевший от тоски дракон. Он хочет крикнуть о своей тоске, но из огромной пасти не вырывается ни звука, лишь страшное красивое пламя, которым любуется молодая поэтесса, сама похожая на маленького дракончика. Только крупный нос не дает спутать брови с усами, а усы с бровями. Они же скрывают маленький рот и глаза-пуговки. Но маленькие глаза понимают и ценят истинную красоту.

Она любит ночь, и волшебное облако – награда за бессонницу, за неудовлетворенность желаний, за неизвестность.

«А может быть это лейтенант Глан, – думает поэтесса и тихо смеется. – Ведь Глан такой невеселый, бесконечно одинокий. Прятался ото всех. А волшебное облако совсем другое, ему необходим зритель, поклонник, даже если он такой некрасивый как я».

Вчера она была на выставке Эшера, вспомнила об этом и опечалилась. Ей было очень жалко художника.

«Конечно, у него свой интересный черно-белый мир, но, по сути, мир его рисунков отражает кратковременные бегства от себя. Я вижу, как он месяц мучается от ощущения пустоты и скуки, а в последний день месяца работает двадцать четыре часа без перерыва, затем валится без сил на кровать, а утром встает и наступает новый месяц пустоты и скуки».

– Несносный день. Жить неохота. Мешает жизнь начать зевота, – сказала она проходящей мимо нее парочке.

– Что вы говорите? – переспросил мужчина.

– Так... Извините... Мысли вслух, – сказала она в замешательстве

– Ничего страшного. Ночью это частое явление, – успокоил ее мужчина.

– Посмотрите на небо. Видите волшебное облако, там, наверху.

Поэтесса ткнула пальцем в небо. Мужчина и женщина подняли головы. Но волшебное облако было уже далеко от них, оно почти исчезло, лишь рядом с линией горизонта виднелся горящий комочек.

– Вот этот необычный, яркий комочек? – спросил мужчина.

– Он, он, – закивала поэтесса.

– Это то волшебное облако, о котором вы говорите?

– Да. Волшебное облако. Пять минут назад оно проплывало над моей головой.

– А, может быть, это пожар, – предположила женщина.

– Я никогда не видел волшебных облаков. Хотя я часто гуляю ночью, а ночью можно увидеть все, – сказал мужчина. – Но волшебное облако трудно увидеть даже ночью. Вам повезло.

– Да. Это замечательный сюрприз. Ночь наградила меня за бессонницу.

– Зато вы наверняка не видели гигантского велосипеда из лебяжьего пуха. Он скользил по проводам, как вагонетка на «американских горках». Вы любите кататься на «американских горках»?

– Нет, но я люблю следить за вагонетками, – сказала поэтесса.

– Я тоже могу смотреть часами на этот аттракцион. Мне кажется, что он с безжалостной точностью символизирует нашу жизнь. Вверх-вниз, влево-вправо.

– Да, вы правы. Как и картины Эшера.

Парочка продолжила свой путь, и поэтесса осталась одна. Любоваться звездами. Между тем волшебное облако не исчезло за горизонтом, а направилось обратно, медленно приближаясь к поэтессе.

«Опять волшебное облако. Прямо надо мной. Оно застыло. Я знаю, оно не сдвинется с места до рассвета. Будет пылать всю ночь наперекор тьме и пустоте. А с рассветом сольется с солнцем и озарит мою комнату янтарным светом. И я проснусь немножко хмельной от счастья».

Старый семейный альбом

Старый очень толстый альбом с пожелтевшими фотографиями был пылен, но не грязен. Это был единственный предмет, лежащий на журнальном столике.

– Почему с меня не вытирают пыль? Почему уже столько лет шустрые пальцы назойливых юнцов не открывают меня? Как будто они не знают, что я храню фотографии Сакланов. А у них пять дочерей и ни одного сына! Девочки пышные, стройные. Помню, как раньше страницы с фотографиями Моники просто дымились от жадных взглядов бесчисленных юнцов.

– Ха-ха, – едко усмехнулся пыльный столик. – Юнцы нынче довольствуются порнографическими журналами, полными сверхмониками, да ещё и голыми.

– ...А младшенькая Саклан, когда была совсем ребёнком, как она любила смотреть свои фотографии, прямо не оторвать её от меня... «Мама, мама, смотри, – радостно кричала она, – это я в зоопарке с жирафиком, это я с обезьянкой...» Бедная, на той фотографии было сложно понять, кто там обезьянка, а кто младшенькая Саклан, крошка Бильярда. Бильярда единственная из пяти сестёр была, как говорится, обижена природой. Пожалуй, я любил её больше всех, так как она очень долго любила меня. Когда остальные четыре меня забросили и показывали лишь только своим юнцам, она часто прибегала в мою комнату...

– В твою?! Ха-ха-ха, – злобно усмехнулся журнальный столик без журналов.

– ...нередко в её бесцветных глазках серебрились слёзы. Она открывала меня и пересматривала свои детские фотографии так же жадно, как и в детстве. Только теперь она не кричала: «Мама, мама...», а лишь шептала: «Мама, мамочка...» После одного из её последних просмотров исчезла фотография с обезьянкой. Кажется, Бильярда лихорадочно выдрала её из меня и разорвала на мелкие кусочки. Теперь та страница пуста, если не считать маленьких пожелтевших клочков фотобумаги, которые клей не отдал Бильярде, а сохранил для меня.

Помню бабушку, маленькую скрюченную старушку, в сморщенном лице которой угадывалась Бильярда. Она приходила ко мне из соседней комнаты. Эти жалкие 8-10 метров пути занимали у неё полчаса. Добравшись до журнального столика, она, подобно мешку опилок, тут же бухалась в кресло, когда-то стоявшее возле меня. Отдышавшись и надев очки, она дрожащими руками открывала меня на страницах с фотографиями Бильярды и старого военного, похожего на осла в медалях. Несмотря на хилость и немощность, она, используя пальцы как закладки на страницах с Бильярдой и военным, резко открывала альбом то на Бильярде, то на военном, как бы что-то сравнивая. Хотя я подозреваю, тут попахивало старческим маразмом.

Вообще в последнее время я всё больше склоняюсь к мысли, что люди, заглядывающие в меня, руководствуются чувством, имеющим много общего со старческим маразмом бабушки. Но про юнцов этого не скажешь. Хотя не понимаю, как это можно променять меня на порнографические журналы. Я – это остановившееся время, я – это вечно молодая Моника, я – это вечно маленькая девочка Бильярда, подобная маленькой милой обезьянке. Кто теперь Моника? Дородная женщина с красными от бессонницы глазами и пожелтевшим от никотина пальцем. Кто теперь Бильярда? Из маленькой милой обезьянки она превратилась в нечто более крупное. Лишь бабушка поступила на редкость мудро – она умерла, и, как мне кажется, во время перехода из своей комнаты в мою, потому что после ее смерти под ножкой столика появился маленький пластмассовый осколочек, цвет которого напоминает цвет пластмассового футляра из-под бабушкиных очков. Видимо, она упала ближе ко мне, чем к своей комнате. Иначе, как осколок долетел бы до стола?..

Зато, после ее смерти обо мне пару раз вспоминали. Какие-то люди, похожие на бабушку, рассматривали фотоснимки осла в медалях, бабушки... а один старичок, больше напоминающий плесень, чем живое существо, обнаружил во мне фотографию Моники и скрупулезно изучал ее. И тут я заметил, как его взгляд, демонстрирующий лишь близорукость и старческий маразм, продемонстрировал еще что-то. Может быть, тогда я и пришел к новой для меня мысли, что недостаточно только остановить время. Время еще стоит и вернуть.