ВместилищЕ

ВСТУПИТЕЛЬНОЕ СЛОВО

Еще до того как наша страна утратила статус «самой читающей в мире», в ней существовало такое совершенно уникальное явление как «самиздат». «Самиздат» читали все. Ну, если не все, то хотя бы те, кто заслуживал доверия. Вашего личного доверия. Кредит доверия распространялся и на сами рукописи – раз «самиздат», значит хорошо. Вся страна объединилась в великом заговоре против страшного монстра. Цензуры. Своеобразный «451 по Фаренгейту», поглотивший одну шестую часть суши. Как и всякого монстра – систему нелепо было бы осуждать. Система – это живой организм, стремящийся к самосохранению, саморазвитию и здоровой экспансии. Она «вычленяла» из себя элементы чуждые ей по своей природе. Вот и все.

В 1978 году моя семья выехала на постоянное место жительства в Израиль. А примерно за год до этого я закончил работу над этой рукописью. Разумеется, в то время это никак не могло быть опубликовано. Ни в каком виде. Но я дал почитать роман своим друзьям, а они своим и таким образом роман начал самостоятельную жизнь. Сейчас я затрудняюсь поставить точную дату завершения работы над рукописью. К одной из частей романа в качестве эпиграфа взята строка из «Отягощенных Злом» братьев Стругацких, и, опираясь на опубликованные через двадцать лет после их гибели (я лично не сомневаюсь, что это тоже был элемент «вычленения») «КОММЕНТАРИИ К ПРОЙДЕННОМУ» можно с наибольшей степенью уверенности сказать, что работа была завершена не позже 1977-го, поскольку именно тогда вышли в свет «Отягощенные Злом», последний роман этих замечательных фантастов. Значит, к моменту выезда из СССР рукопись гуляла в «самиздате» уже около девяти месяцев.

Вот выдержка из «КОММЕНТАРИЕВ»:

«К этому моменту одна из линий романа становится нам ясна окончательно, и мы принимаемся ее активно разрабатывать и даже (начиная с 17 января 1976 года, в Ленинграде) писать. Это – история Второго (обещанного) пришествия на Землю Иисуса Христа. Он вернулся, чтобы узнать, чего достигло человечество за прошедшие две тысячи лет с тех пор, как Он даровал ему Истину и искупил его грехи своей мучительной смертью. И Он видит, что ничего существенного не произошло, все осталось по-прежнему, и даже подвижек никаких не видно, и Он начинает все сначала, еще не зная пока, что он будет делать и как поступать, чтобы выжечь зло, пропитавшее насквозь живую разумную материю, Им же созданную и так любовно слепленную много тысячелетий назад».

Итак, остановимся на этом. 1977 год.

Я не помню, чтобы я особенно уловил в «ОЗ» эту линию Иисуса Христа, возвратившегося на Землю две тысячи лет спустя, о которой говорят Стругацкие (я скорее воспринимал Демиурга как булгаковского «Воланда»), но что-то такое во мне, вероятно, на подсознательном уровне, бродило, и если честно, то мне так и не удалось выяснить для себя – кем же является персонаж, которому я дал условное название «Страшная Девочка». Но вы с ним (а точнее с ней) еще встретитесь, и сделаете свои выводы.

Труднее будет читателю разобраться с сюжетной линей «Вместилища». Дело в том, что после переезда из Израиля в США, штат Флорида, мой дом оказался непосредственно в центре наводнения и большая часть рукописи просто выплыла через подвальное окошко. От второй части почти ничего не осталось. Лишь две жалких страницы. 193 и 207. Привожу последнюю:

« – Свиньи... – простонал Глейзер, и было непонятно – к чему это относится, к самому бараку, до отказа набитому животными или же к немцам, поместившим их сюда. Он весь позеленел. – Это как же... Боже!.. Свиньи!..

Это был крупный боров. И он тяжело дышал.

Андрею мешала спина Глейзера. Он хотел заглянуть, разглядеть все, но тут его потянули за руку... Это был мальчик. Он молча указал на соседний отсек.

Андрей бросился туда.

...туша, лежавшая здесь в еще более тусклом освещении, вздымалась словно гора. Огромный бок, дрожа, с тихим свистом приподнимался, и тогда трепещущая тень на миг закрывала щетинистое рыло. Невыносимое страдание глядело из этих черных, заплывших плотью глазок, и было в этом взгляде что-то до ужаса человеческое... Несколько «проводов» отходило от хребта борова и тянулось к стене. Это были мертвенного вида грязно-бурые лианы в бугристых наростах. Плоть вокруг каждой из них светилась изнутри. Она была почти прозрачной. Сияние исходило от сердца... или от печени... или... черт его знает, как у них все устроено. «Это какая-то зараза, – подумал Андрей. – Они все заражены. Они разлагаются на глазах. Эти провода... Вот откуда вся эта вонь!»

Андрей оттолкнул мальчика и бросился к следующему отсеку.

Он уже не помнил себя. Он что-то кричал.

Он метался от отсека к отсеку, и повсюду – визжало, вздымалось смрадное, тварное, с мутным взглядом... исполненное боли.

Каждую секунду, бесконечно, с самого начала.

Навсегда...»

Этот персонаж, Глейзер, появляется в четвертой главе, как проходной, но уже ко второй части, благодаря своим способностям «видеть поволоку», становится одной из центральных фигур. Отсеки со свиньями, о которых шла речь, находятся в огромном бараке (этакая продолговатая высотка, «Ноев ковчег»). Это и является «вместилищем». Одновременно лаборатория и фабрика по производству поволоки (энергия выкачивается из животных) – ведь согласно своей ТП (теории поволоки) немцы всячески использовали ее в качестве оружия. Практически все крупные города СССР оказались «загрязнены».

Из немецкой ТП.

«...самый верный и, безусловно, выверенный в этом смысле путь – уничтожение отдельных, весьма распространенных в последнее время (имеется в виду несколько столетий) злокачественных элементов, носителей опасной бациллы, серых (или же: серо-подобных; ЧТО намного ХУЖЕ) народностей, страдающих загрязненностью ЭЙДОСА и служащих залогом дальнейшего распространения ЧЕРНОЙ чумы; цель – создание наиболее оптимального, уравновешенного по своей насыщенности и воздействию, сочетания поволоки, определяющего реакцию типа «ХР», с отрицательными показателями, – «бета», «ипсилон», «альфа» – категория «Е»...»

...см. ГУССЕРЛЬ Эдмунд (1859-1938). Метод феноменологической редукции.

Остальное, как я надеюсь, будет понятно из самого текста.

У меня также сохранилась надежда, что у кого-то в нынешней России найдется полная рукопись моей книги. Если вы пожелаете вернуть ее мне, обращайтесь в редакцию журнала.

Я. К.

Колдуэлл, штат Огайо,

6 сентября 2005

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. 1939

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

1

«...приняли его хорошо, даже сказать, масляно, с распростертыми объятьями. Из промозглой серости, из уже по-зимнему зябких вечеров, он вступил в тепло, в сумрак огромной квартиры с высоченными потолками и необъятным гардеробом; в запах сливок, медоносных груш, вишневого табака и атмосферу уюта, сочившегося из каждой щели. Чем это было вызвано, он и сам не знал, но сладкая дрожь незамедлительно прокатилась по всему его телу, и ему тут же понравились эти люди. Розалия Аароновна, Иркина тетка, вышла к ним в громоздком прокуренном балахоне, откуда ее голова выглядывала, как голова полинезийской черепахи из своего панциря, попыхивая тонким длинным мундштуком. Она была заядлой курильщицей. Понравился Андрею и удивительно непосредственный дед, который, как выяснилось сразу же, служил с самим Буденным. Он заявил об этом с порога. Он лично знал Бабеля и охотно делился этими воспоминаниями. Он готовился написать мемуары. Он гордился, что в свои шестьдесят восемь сохранил рассудок в полном здравии. Он рассуждал об ошибочности диалектики Гегеля. Он сразу понял, какая это сила советская власть, какой выгодой она обернется для всех... Его было слишком много.

Они прошли в большую комнату со скрипучим паркетом и большой люстрой и уселись за стол. Андрей достал из сумки «мускат черный» и Розалия Аароновна восхитилась этому как ребенок. Она засмеялась и захлопала в ладоши. Она возжаждала осмотреть бутылку и, протянув «ну-у-у-у», заявила, что уж теперь не обойтись без разврата. Она потребовала «по червонцу с носа» и беспокойный дед был заслан в ближайший гастроном. Все это время мундштук так и летал вокруг утонченного лица тетки.

Никто не заметил, как вечер плавно перетек в глубокую ночь. Андрей понял, что останется здесь до утра. Женщины на славу потрудились, превращая стол во вторую по важности точку мироздания. Первой, разумеется, была кухня. На столе светились те самые медоносные груши, стол ломился от яств; белели кружевные салфетки; чопорные вилки и ложки лоснились аристократическим (?) блеском и отражались в хрустальных фужерах. В час ночи накрутили граммофон, и под хриплую кашляющую музыку и яростные Иркины подмигивания Андрей громко откашлялся и выразил желание оглядеть библиотеку. «Ира рассказывала, что у вас замечательная библиотека», – сказал он, и на лице у Иры появилось удовлетворенное выражение – кажется, он показал себя со всех сторон и в лучших качествах. Смотрины подходили к концу.

– Да-а, что вы! – воскликнула тетка и провела в воздухе решительную табачную линию. – Библиотека – не просто замечательная, библиотека у нас – шикарная... Сейчас я вам покажу!..

Она выбралась из-за стола и повела его в узкий, загроможденный хламом коридор. Они уже проходили по нему и снова прошли мимо медного глобуса, какого-то неряшливо сваленного багета, платинного шкафа и резко свернули направо. Высокие двери были той единственной вещью, которую он не заметил при первом прохождении; кажется, именно в этом чистилище умирали все вещи в этом доме и здесь они искупали свои грехи. Двери были очень высокие и черные, для них едва находилось место между теснинами антиквариата. Они уходили вверх и терялись где-то под потолком, в густой паутине, где, наверняка, прятались упыри...

– Я ею почти не пользуюсь, – сказала тетка, бряцая ключами возле замка.

Из-за черного, прислоненного к стене футляра, выскочил кот и, выгнув спину, зашипел на чужака.

– Гламурчик! – возмутилась тетка.

Она ткнула в животное ладонью.

Гламурчик тоже возмутился, фыркнул и куда-то запропастился так же внезапно, как и появился.

– Дурак! – сказала тетка.

Она бросила возиться с ключами и пронзила Андрея взглядом.

– Вы мне не поможете?

Андрей сказал, что «охотно».

После чего, они, наконец, попали библиотеку.

– Вы знаете, – сказала Розалия Аароновна, – это комната мужа, и я не слишком люблю здесь бывать...

Он помолчала и добавила:

– Но библиотека, конечно, хорошая. Он ее всю жизнь собирал. Военный переводчик, – пояснила она. – Работал в Каннской школе переводчиков.

Андрей кивнул и для виду снял с полки самую солидную на его взгляд книгу в потрескавшемся коленкоровом переплете и медленно пролистал ее, ничего не понимая и даже не видя толком букв...

Вдруг он заметил, что Розалия Аароновна пристально разглядывает его в профиль.

– Скажите! – сказала она и всплеснула руками. – Вы, случайно, не еврей?

Андрей решительно потерялся.

– Нет...

Он почему-то избегал смотреть ей в глаза.

– Это ужасно!.. – заявила она. – Ужасно! Я всегда говорила: нет русского хуже, чем еврей!..

Розалия Аароновна схватила его за руку.

– Вы знаете, Андрей! Я бы ни за что не отдала Ирочку за еврея. Мой покойный муж, разумеется, был бы против, но я бы не отдала. Все эти аресты... Вы меня понимаете?

Она снова оглядела его и как бы подвела черту:

– Да-да... Славу богу, что вы не еврей!

Она пыхнула папироской, взмахнула мундштуком и лукаво улыбнулась. Она вдруг стала похожа на беззастенчивую, библейской древности, проститутку. И куда только подевалась прежняя Розалия Аароновна?..

– Я ведь тоже все понимаю!..

Она сощурилась, выпустила дымок, и заговорила совсем другим, заговорщицким тоном.

– Я умная проницательная женщина, Андрей!..

В этом Андрей не сомневался.

Она потуже затянула халат, оправилась и обхватила себя за локти.

– Я многое видела в жизни и многому знаю цену. Вы можете обмануть Ирочку, но меня вы не обманете.

Андрей открыл рот, чтобы ответить.

– Не надо, не отпирайтесь! Я все знаю! Ира сказала, что вы работаете в каком-то музее. В краеведческом, так ведь?..

Она стряхнула пепел прямо на паркет.

– Чушь! Я знаю! И это по вам видно!

– ...

– Выправка! Не забывайте, у меня муж был военным переводчиком.

Она обвела комнату рукой. Мундштук оставил в воздухе тонкий след.

– Взгляните на это! Здесь целая жизнь! И потом я знаю, что такое исторический консультант! Они все немножко того, как из-за угла пришибленные.

– Я...

– Не говорите!.. вы любите ее! И так вижу! Она изменилась. Видели бы вы ее раньше! Вы военный, Андрей. Не буду вас спрашивать, в каком вы чине. Мне этого не нужно. Жизнь учит, как можно реже интересоваться такими вещами. Об одном только вас прошу, пусть Ирочка ничего не знает!..

Андрей снова открыл рот и на этот раз от удивления. Ира уже давно работала в лепрозории.

Он нахмурился. Ему показалось, что так будет лучше всего.

– Вы правы, – сказал он.

«Да-да, вот так солидно, со всей внушительностью, чтобы не оставить и следа сомнений...»

В комнату вошла Ира.

– А, вот вы где, – сказала она. – О чем вы это здесь секретничаете? А мы уже и налили по новой!

– Так чего же мы ждем!? – вскричала Розалия Аароновна и потащила Андрей за руку. – Скорей к столу!

На выходе из библиотеки она прижалась к нему и заговорщицки шепнула: «Так вы мне обещаете?»

Андрей, сдерживая раздражение, кивнул, так как тетка до боли, как щипцами, сдавила ему запястье.

– Устроим разврат! – сказала она громко...»

2

«...разврат действительно удался на славу. Розалия Аароновна хохотала и вытирала слезы платочком, а Андрей превзошел самого себя, рассказав несколько анекдотов из репертуара Палтыша. Дед тоже не отставал, он уверенно расписывал подвиги комдива, придавая ему совсем уж мифические черты. «Мускат черный» был опорожнен в два счета и на стол были торжественно выставлены домашние припасы в «плетенных» бутылках. Опять накрутили граммофон и под «случайный вальсок» Андрей закружился с Иркой в танце под умильные взгляды и обтирания платочком уголков глаз Розалии Аароновны. Андрей совсем не умел вести в танце, он порядочно захмелел и полез было целоваться, но натолкнулся на сопротивление – после чего разочарованно притих.

Посреди этого сладостного кружения он вдруг подумал, что обрел то, чего у него никогда не было – семью. Он определил этот сладкий трепет в груди, как одно из состояний счастья. «Я хочу сделать тебя счастливой...», – шепнул он на ухо Ирке и она ответила ему той улыбкой, которая была красноречивей любых слов; в этой улыбке была та мудрость, которой обладают только женщины. «Дурачок!», сказала она, но почему-то еще теснее прижалась к нему.

Они снова сели за стол и заговорили о проблемах насущных, продуктах, каких-то лекарствах – оказывается, деду были нужны какие-то лекарства, которые нигде не достать... Андрей пообещал, что достанет и, действительно, достал – через две недели. А еще через месяц – Ирка переехала к нему и жизнь потекла как-то по особому, как никогда прежде, совсем размеренно – он работал, доставал лекарства для деда и всякий раз, когда Ирка задерживалась на работе в лепрозории и потому ночевала по-прежнему у тетки (так ей было удобней), он звонил ей туда и Розалия Аароновна никогда не забывала восхититься (трубку она всегда брала первой) теми связями, какими может обладать простой сотрудник краеведческого музея...»

3

________________________

«В обширной библиотеке покойного мужа Розалии Аароновны нашлась книга, подробно описывающая этот вид гадания, основанный на толковании поведения птиц. Тут же было завезено в лепрозорий множество клеток с самыми разнообразными птицами, десятки консультантов непрерывно записывали их вокальные упражнения. Ирка сказала, что они и не пользовались этой книгой. Вот только, когда умер дядя. Она возвращалась домой из типографии, где работала наборщиком, и услыхала резонирующий крик огромной стаи над пустырем с тополями. Это означало смерть. В тот же вечер дядя умер. Чувствовал он себя перед смертью нормально – ходил, пыхтя трубкой, по своему кабинету, заглядывая в разные книги. Вид у него был озабоченный и дымил он больше обычного, часто бегал к столу, и, в конце концов, его не стало видно за кипой увесистых томов. Перевод ему не давался. Вот что. Кажется, это был какой-то японский трактат. Ночью Гламурчик оглушительно подвывая, совсем не по-кошачьи, разразился умопомрачительным концертом...»

_______________________

«...подошло время театра, и Ира тут же согласилась пойти, да еще на спектакль с историческим содержанием. Она не была в восторге от театрального искусства, но зато увлекалась историей. Она ему все уши прожужжала про Древний Рим.

«Ну как же, Каталина!..»

Нашлось место и для «лаборат темпора».

Кроме того...»

________________________

«...высидели они недолго и с хохотом выбежали на улицу, как будто сбежавшие с уроков школьники.

Ирка ухватила его под локоть и уверенно повела.

Она часто морщила носик, что ему особенно нравилось, и пока они прогуливались по Арбату, она наморщила его пять раз.

Он украдкой бросал на нее взгляды, но видел лишь висок с рыжей прядью и знакомое счастливо-трепетное ощущение охватывало его...»

________________________

«...навалилась лихорадка чистоты, и он выдраил свое обиталище до настоящего блеска.

Была объявлена решительная война грязной посуде, паутине, жирному лоску на мебели и банкам тушенки, засохшим изнутри настолько, что не чувствовалось запаха. Оказалось, что в квартире у него четыре пепельницы. Он решительно сократил это число до двух. Одна для спальни и одна для кухни. Однако, под конец, в пароксизме чистоты, оставил только одну. Он закупил годовой запас стирального порошка, хозяйственного мыла и приобрел несколько постельных комплектов. Небесного цвета полотенце заняло свое место в ванной.

Он даже не поленился, занять стремянку и подклеить обои в коридоре.

Все это не пропало даром, и было оценено по достоинству.

Лишь один эпизод омрачил радость вьющего гнездышка самца.

Он так и не придумал, что делать со «смертенышем». Склянка с ним так и осталась стоять на шкафу.

Он соображал на кухне бутерброды, когда раздался крик.

Порезав палец, он бросился в комнату.

...пронзительный визг.

Ирка стояла, прижав ладони к щекам, и испуганно смотрела наверх.

– Что это? – спросила она.

Андрей поглядел.

Из-под газетной шапки выглядывало, сморщенное как усохшее яблоко, крепкое личико «смертеныша».

– А это из кунсткамеры! – сказал он.

– ..?

– Из кунсткамеры. Петра Первого.

– А что это здесь делает?..

– К. подарил.

– А зачем?

– Он что-то сказал про историческую перспективу.

– Так давно... – тихо сказала Ира.

Она поежилась...

– Да, так давно...

Ира прижалась к нему.

– Холодно, – пожаловалась она.

Он обнял ее.

«Худо человеку одному».

Она потянула его за собой.

– Пойдем.

Они пошел на кухню, но она потянула его в другое место.

– Пойдем... – сказала она...»

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

1

«...первые признаки появились уже на подъезде к Бульварному Кольцу. Поволока висела на карнизах домов, на краю крыш, отвратительными пятнами лепилась к влажной брусчатке, мерцала в воздухе на уровне головы; отдельные куски перекатывались как ленивые щупальца.

Палтыш уверенно объезжал опасные места, лавируя между редкими всадниками. Конная милиция была уже на месте. На одном из домов, на краю крыши – держась рукой за антенну, стоял мальчик лет десяти. Стоял он в одной ночной рубашке и покачиваясь на носках. Он был готов к смертельному шагу. Его окружало ядовито-зеленое облако. И только тут Андрей понял, что – либо у него включилось внутреннее зрение, либо поволока была настолько сильна, что сама «прорезала» пространство. К. приказал сбавить ход и, поймав на ходу за локоть спешащего куда-то КОМ-МАНДНОГО, приказал ему снять мальчика.

Возле самого театра творилась суетливая неразбериха. Метались люди, от КОМ-МАНДНЫХ рябило в глазах, гражданские бродили кругами – глаза у них были безумные, отягченные сознанием какой-то страшной, неподъёмной вины. Никакого намека на руководство Андрей не заметил. Невдалеке, в подворотне, криминальный элемент обчищал толстяка в бараньей шапке и крепдешиновом пальто. Баранья шапка с округлившимися от ужаса глазами тихо охала и оседала на грязную мостовую.

– Убрать, – приказал К.

Палтыш притормозил и бросился в подворотню, на ходу вытаскивая пистолет.

Оставив Палтыша разбираться, Андрей с К., взбежали по лестнице и внутри, К. очень вовремя ухватил Андрея за руку и оттащил в сторону... Какой-то сумасшедший, выставив вперед «голову» лося, шикарный образец таксидермии, промчался мимо; в его намерения, очевидно, входило протаранить дверь; на голову лося был напялен рыжий парик. Всё здесь пропиталось запахом едкого пота и разложения; откуда-то несся, выплясывая и срываясь на рулады, синхронный художественный хохот.

– Да говорю же тебе, ляжки у нее...

– ...Бродский, немедленно вразумите этого распустяя... Покажите ему, где раки зимуют... это вам не сельсовет...

– ...партитуру, представляешь, скушали, аппетит развился... И Годуновым закусили...

– ...что? А откуда я знаю?..

– Слушайте, да в конце-то концов! Могу я до ветру сходить?! Что значит, не положено...

– ...ляжки, да что там ляжки, ты бы...

– И не говорите, раз в год выберешься и то...

– Бродский, вы вразумили этого пентюха? Да!.. Что у вас?.. Документы!! Ах ты, курва...

– И все же, может, выпустите, я сейчас описаюсь...

– Да закрой ты, наконец, этому засранцу глотку, не могу слышать, как воет эта мандавошка!..

– Бродский, кончай пидора, появится Четвертое, неприятностей наживем... Я тебе что ли жопу рвать буду... Бери пятерых, и мухой в портер...

– ...видел, как коза на гармонь прет? Вот и этот, заморыш, а чуть на тот свет не отправил...

– Так ты б его, товой, это самое, в детородный oрган...

– ...нимб у нее светился, точно тебе говорю... я сколько икон перевидал...

– В уборной посмотрите! В уборной!.. Мне что вас учить?.. И чтоб через час были грузовики!.. двадцать грузовиков...

– Ну всё, значит, я это сделаю здесь! Сниму штаны и сделаю!

– Нет, я его сейчас сам пристрелю... Вот чучело го...

Чучело, учуяв опасность, заметило К. и каким-то образом определив главенство последнего, отчаянно бросилось к ним.

– Вот вы, товарищ, хотя бы вы, скажите этому...

Рыжая залысина интеллигента лоснилась и пылала в тусклых лампах, ножки его дрыгались. Он спрятался за К., и мстительно оттуда выглядывал, поедая взглядом мучителя. Милиционер обернулся и, на его счастье, наган зацепился за кобуру, за треугольный кожаный клапан... Он пошатнулся, но не выпустил из обвисшей руки оружия; кровь до последней капли схлынула с его лица.

К. посмотрел ему в глаза.

– Никого не выпускать, – приказал он.

Милиционер, бросив тяжелый взгляд на надоедливую жертву, хмуро козырнул.

– Слушаюсь!

– Хорошо, выполняйте, – К. шагнул дальше, но остановился. – И никого не трогать. Если что, пойдете под трибунал. Гарантия железная, не вздумайте вообразить!.. Для государства это больше не люди, это улики. И за эти улики – вам яйца оторвут. Я лично и оторву...

Сквозь туго натянутую кожу лица милиционера проступили черты черепа. Желваки заострились как бритва.

Они пошли дальше, не оборачиваясь. Возле лестницы, ведущей на второй этаж, К. сказал:

– Разделимся. Я здесь, ты – наверх. И живо. Полчаса, не больше.

Андрей бросился наверх.

– Поволоку обходи!..

Андрей врезался в толпу и его тут же смяли, закрутили, подняли и понесли, потом отпустили и приперли к какой-то колоне; губы размазались по мрамору – вкус у него холодный и бесцветный. Андрей подумал, что неплохо бы найти точку, откуда можно осмотреть весь зал и где бы его не толкали. Точки такой, разумеется, не нашлось. Хотя, зачем она? О поволоке он почти ничего не знает, в свойствах её разбирается плохо и если кого-то надо отсюда убрать так это его. И вообще, как был он стажером, так и остался; только побеги пустил, да и то побегам этим в базарный день красная цена пятак... От людей бродивших здесь тоже не было никакого толку. Все те, кого поволока не затронула – давно смылись. Остались одни «загрязненные».

Похоже, никого из Четвертого на втором этаже не было. Он заглянул в бальный зал. На лощеном полу, по мертвецки сцепив руки, лежали скорбные люди. Их тела тянулись от дверей в другие такие же двери, в сквозящий полумрак. От неожиданности Андрей попятился. И что-то ему померещилось. Там, в полумраке. Высокая, горестная фигура, склонила голову, так что черный её непроглядный балахон пал сверху, скрыв лицо и оставив одну только дыру... Андрей очумело