Миниатюры

Рождественский Кирилл Николаевич родился 22 сентября 1932 г. в Москве. Мать – Анна Венедиктовна Войнова – известный лингвист, отец – Николай Сергеевич Рождественский – химик (репрессирован в 1949 г.). С отличием окончил Московскую консерваторию по классу виолончели и физфак МГУ. Всю жизнь занимался художественной фотографией, никогда не выставлялся. В конце жизни несколько его работ приобрел Музей современного искусства в Нью-Йорке (MoMA). Эмигрировал в США в 1999 г. тяжело больным. «Рассказики» (авторское определение жанра) начал писать с первого дня эмиграции и продолжал до конца своих дней. Умер 9 мая 2002 г. в Хаяннисе, шт. Массачусетс, недалеко от Бостона.

1. ПОМОЙКИ

Помойки здесь – великолепны! Никаких магазинов не надо. Выйдешь вечером, а около подъезда – огромный ящик железный – это и есть помойка. Идёшь обратно – видишь уже два, и какая-то очень приличная лампа. Я их понатащил – очень много. Но охрана стала удивляться. Пришлось прекратить. Да много ли надо-то мне? Я ведь только самое необходимое. Стол письменный – полицейский попался, обеденных – две штуки, кровать, потом ещё кровать – а первую пришлось – обратно. Около железного ящика поставил. Пальто драповое, пальто летнее. Драповое пришлось – обратно. Моль.

Пять комплектов постельного белья. С дырочками, правда, но с небольшими.

Книги разные: Страховое дело, Смазка проводов и Гинекология с пометками. Только на английском, на русском – ну ничего не нашёл. Странно, верно?

Есть захотел – сначала посмотри, чего у тебя нет, и прямо к магазину. Помидоры нужны? Пожалуйста! Вот ящик огурцов. Огромные, правда, как бронебойные снаряды. Ничего – помыть, посолить. Почистить, отварить, да с луком и перцем, да потом запечь – пальчики себе откусишь!

Когда за огурцами в следующий раз пойдёшь – обязательно принесёшь малину. Ну что – лежалая немного. Помыть, профильтровать, да с сахаром. Отлично!

А тут мне одна рассказала. Шли с подругой. Магазин и подворотня. И в этой подворотне – огромный вишнёвый пирог лежит. Кусочек отъеден, но в большой коробке зато. Схватили, домой – и в холодильник. Показали соседям – те тут же набежали, но увидели только какие-то орехи, похожие на грибы, или наоборот, что ли? А в их стране сроду таких не было. Они постояли – и обратно. Так этот пирог две недели всем домом ели, а в доме 8 квартир.

Грамотным надо быть! Ветчину лежалую датскую – не брать. Правда, в малине тоже, но если промыть, посолить, щёлочью обработать, то – ничего.

Вот это страна, это держава! Если помыть – посолить, профильтровать – отварить, то она и защитит, и накормит, и крышу даст, и зуб вырвет, и пошлёт, если вести себя будешь нехорошо.

А ты не шали, тихонечко живи себе возле больших помоек.

И сыт будешь, и доволен, и никто тебя не заругает, а меня ведь всю жизнь кто-нибудь да ругал. Надоело!!!

2. ДВОРЕЦ ФИЛОСОФЬИ

Два часа ночи. Какой-то шум в общей комнате. Выхожу – моя, ну эта. Сна ни в одном глазу. Бегает вокруг книжных шкафов.

Оживление, бодрость и веселье.

– Что случилось?!

– Понимаешь, – говорит, – категория вечности неправильно переведена и неверно понимается. Где мой двухтомник? Я без него жить не могу! Он зеленый.

– Лук, – говорю, – тоже зеленый. Замени. А насчет вечности: представь себе, что у тебя бессонница, а у кота отпуск. Вот тебе и вечность. А вообще-то ты ее лучше не трогай. Сломаешь. А зачем тебе это?

– А как же иначе понимать протяженность Божества во времени?

Я хотел сказать что-то разъясняющее, мягкое. Однако рот почему-то открылся и не закрывается, а в голове только Кощей Бессмертный крутится.

Помедлил – и говорю:

– А хорошие яички ты покупаешь.

Еще помолчал. Пожевал губами и сказал:

– А знаешь что, давай-ка, переименуем наше строение номер 4 в дом философьи. Даже в дворец философьи.

Мы тут же и переименовали. Правда, входная дверь как не закрывалась, так и не закрывается.

3. РУССКАЯ КОЛОНИЯ

Да! Есть такая. Маленькая русская колония. Кучно, плотно построена. Один к другому лепятся. Через дорогу всё видно, кто куда пошел или поехал. Все почти верующие, христиане Восточной церкви, православные – не католики какие-нибудь. И батюшка свой есть.

Иногда в подвале целый день сидят – там у них часовенка. Бумажные иконы на деревяшках наклеены. Освященные.

Из подвальчика пенье струей идет, как вода из шланга, даже занавесочки шевелятся.

А всё, знаете, как-то неспокойно у них. То ли со смирением что-то не то, то ли силы внутренние куда-то все в разные стороны двигают.

Тут на днях Пилигрима Семеновна сделала втык Евстахию Северьянычу за неэтичное поведение в шопе. Он кастрюльку купил с ручкой, а та возьми да отвались через пару дней. Он и понес ее обратно. А там, в шопе, его как-то не так поняли, покосились даже. Вот Пилигрима-то его и осадила. Правда, сдержанно, даже благостно как-то. Но глаза горят. Видно, что хочет добро сделать, а внутри всё кипит. Пояснила – я же ему лучше хотела сделать, чтобы понял. А он не понял – Северьяныч-то.

Северьяныч пошел домой, сел в углу – видно, что упорствует. Не хочет, чтоб ему добро делали – для его же пользы.

И говорит соседке Татьяне Поликарповне:

– Что же это вы, Татьяна Поликарповна, бачок в туалете так лениво сливаете! Он же пахнет сильно, и эта ваша прыскалка совсем не помогает.

Поликарповна вся прямо затряслась и вспыхнула, как сухой лист, и в свою комнату убежала. Сидит час, сидит два. Думает. И придумала – эк меня лукавый-то в омут тянет. А где мое смирение? Он же, Северьяныч-то, для моей же пользы старается. Обличает с любовью. Надо будет на исповеди сказать.

И пошла себе обратно, веселая такая. Говорит с любовью и смирением Северьянычу:

– Это не вы ли, Евстахий Северьяныч, мою любимую серебряную ложку под письменный стол схоронили?

Тот только рукой махнул и пошел во двор за косточкой абрикосовой ухаживать. Второй год – никак не всходит. Большое внимание уделяет. Ведь природа и весь этот мир – так прекрасны: всему живому надо помогать! Недавно, ради опыта, даже кусок автомобильной покрышки посадили – нет, не всходит и ростков не дает. Ну что ж – у нее тоже свобода выбора есть, у покрышки-то.

Тут как раз жена Северьяныча и подошла, Электрона Борисовна. Ну, при крещении ей другое имя дали, забыл – какое. И тоже что-то сказала.

А потом выполз из своей комнаты муж Татьяны Поликарповны, без рубашки. Поликарповна ему и говорит:

– Что это ты безо всякого стыда и совести всем свое брюхо голое показываешь? Ведь смотреть противно!

Тот как-то криво промолчал. То есть скривился весь с ног до головы. Но нашел в себе мужество таки, промолчал. Видимо, знал уже, что это для его же пользы и с любовью говорят ему. И пополз себе обратно, в свою берлогу неопрятную.

Так, вроде, день-то и прошел. Ну, самые важные события.

Да уж и в подвал пора идти, на вечернюю службу.

4. ЛИВАНСКИЙ КЕДР

Сказал, как отрезал. Скупо. По-мужски!

– Всё! Уезжаю с молодой женой. Будем строить заводы по переработке.

– Чего во что?

– Пока не знаю. Как узнаю – позвоню или напишу.

Всё было официально, но с теплотою.

К трапу подали кофе и какие-то японские штучки на длинных зелёных прутиках. Пожевал с одной стороны – ничего нет, попробовал с другой – пусто! Плюнул и выкинул.

Звонил он много. И последнее время из какого-то города, как он говорил, Чухлявая Топь.

В Южном Китае, что ли? Однако говорил, что валенки промокают даже в 20-градусный мороз.

Какие валенки в Южном Китае?

Повестки в суд начали приходить довольно скоро.

На мой адрес, но на имя какого-то Кири Ван дер Рогенбобена.

Я говорил – нет. Нет и нет!

Всё так запуталось, что им пришлось всё отправить в Южный Китай с припиской – в город Трухлявая Ширь.

И тут даже перепутали.

Скоро они с женой и объявились.

– Ну что, – говорю – ребёнка родили?

– Да нет, – говорят, – условия не сгодились. В этой Трухлявой Пылище все жили в одной комнате. И с отоплением плохо.

Вот мы и не рожали.

– А как, – спрашиваю, – с заводами по переработке?

– Ну, с этим, – говорят, – сильно лучше.

Оказывается, они перерабатывали подгнившую сосну.

Лиственные они тоже перерабатывали – в ливанский кедр.

Сложная технология, связанная с клеями и акварельными красками.

Сучки они рисовали вручную.

Кто-то этот кедр купил и сделал из него потолок в большом доме для молитвенных собраний.

Как только молящиеся собрались и один раз дружно вздохнули – потолок на них и упал.

Говорят, что обошлось без жертв только благодаря случайности, сказал бы, грандиозной.

Повестки в суд опять стали приходить довольно скоро.

На мой адрес, но на имя Куру де Рубинштейноса.

Меня опять много и с надеждой спрашивали, не я ли Куру де Родригес?

Я говорю:

– Нет!

– А вот же написано?

Надоели.

Тогда я им сказал.

– Да, – говорю, – заходили эти двое. Попить просили. И ушли. Один – направо, а другой – налево.

Они с собаками в разные стороны побежали и до сих пор где-то бегают.

А он ходил скучный. Пока на лбу у него не появилась вертикальная черта.

Правой ручкой он делал движение сверху вниз, как каратисты, когда хотят разбить пару кирпичей.

Это был признак.

Что-то опять придумал.

Может, хоть в этот раз всё будет поспокойнее?!

5. Я НИКОГДА НЕ ПИСАЛ

Я ведь никогда не писал! А здесь начал.

Ну а там – нет, никогда. То есть, может, что и было, но в целом – нет.

Раньше я что, я на виолончели играл. Противно было, но играл.

Это раньше.

А теперь вот не играю. Даже виолончель продал.

Мне один мой говорит:

– Да брось ты эту волосянку, – лучше, – говорит, – петь начинай!

Не получилось. У меня тенор, а я хотел бас. Ну и не пел.

Но писать начал здесь.

Зато на рояле играл. Да как! Многие плакали. Так было плохо. Это там еще было. А здесь – нет! Не играю. И самому противно, и их жалко. И рояля нет, и никогда не было. Но писать начал здесь. А там – нет. Не писал. И не хотелось, и бумаги не было. Вот я и не писал.

6. НЕ УСПЕЛ

Только я хотел... Ведь собирал. Складывал. Все ж в одном месте лежало...

Выкинула.

В том месяце?! Специально купил. Положил. Спрятал...

Смотрю – только бумажка лежит.

Не успел. Выкинула.

Что ж у нее руки чешутся?

А с этим что было?!

Гвоздик вбил специально за той... Повесил... Приладил... Ничего не видно.

Нет! Искала. Нашла! Выкинула.

Прямо хоть караул кричи.

Не успеваю. Сразу находит и выкидывает.

А тут у одного день рождения был. Так я приготовил.

Долго принюхивалась. Нашла. Вылила.

– Зачем? – говорю, – ведь деньги ж уплачены.

– Это, – говорит, – не для тебя.

– Так врач же советовал. Не того, а этого, совершенно другого. И понемногу?

Молчит.

Ну вот, что делать?..

7. А ГДЕ ЖЕ БОЛТИК...

– А винтик где же?

– От зеленого?

– Ну да!

– Так вот же он!

– Это не болтик, а гаечка. И не от зеленого, а от красного. А винтик от красного еще тогда потеряли.

– Да, да, да...

– И потом, как же крышечка? Она-то как же? Что ж она в воздухе висит?

– А она и не висит.

– А что же?

– А она вот тут лежала, а сейчас уже давно и не лежит.

– Так красное должно было высохнуть?

– А оно и высохло...

– И что?

– А ничего. Лежит где-то!

– Может, там и винтик от зеленого лежит?

– Так зеленое ж давно отдали Полине!

– Как! Ты ничего не говорил!

– Значит, забыл.

– Ничего себе! Забыл! Так что, теперь у Полины искать?!

– А почему нет? Но раз зеленое у нее – зачем тебе от него болтик?

– О!

– Что «о»?!

– А вот что! Зачем же мне болтик от зеленого, если красное давно высохло?

– И что?

– А ничего.

– Очень интересная мысль!

– А это что за шпиндик?

– А... Это от заводной ручки от старого дедушкиного грузовика!

– Это тот, который сгорел еще до мамы?

– Ну, дак что?

– Значит, дедушка умер, грузовик сгорел еще в том веке, а заводную ручку привезли сюда?

– Так ведь только шпиндик!

– И кто же это придумал?

– Не знаю, но думаю, что кто-нибудь из наших.

8. ВДРУГ ВХОДИТ ЖЕНЬКА...

Вдруг открывается дверь и входит Женька.

– Я, – говорит, – ненадолго, месяца на три.

Кот, ни слова не говоря, как ворона вылетел в окошко и, подгребая лапами, где-то приземлился. Мне пришлось удирать по лестнице.

Огляделся только в лесу, в каком-то кусте.

Четыре дня под этим кустом сидел, на пятый решил вернуться. По дороге кота встретил. Он несся от дома.

Я ему:

– Ну что там?

Не успел ответить. Промчался.

Подхожу. Из моего окошка – папиросный дым и звуки гитары.

Внизу мне сказали:

– В понедельник!

До вторника вместе с котом под мостом сидели. Охолодали. Оголодались.

Кот притащил откуда-то кошачью еду. Я у него отнял, но ему тоже дал. Надо же делиться! Во вторник он мне говорит, стоя на дрожащих ножках:

– Всё! Пошли! Больше не могу!

Мы и пошли. Как раз мужика с чемоданами встретили. Но их было уже четыре. Два новых я точно где-то видел. А потом оказалось, что она увезла все мои носки. Зачем? Они же такие огромные...

9. БУЛГАКОВ И ОФТАЛЬМОЛОГ ДЛЯ КОТА

Как грустна все-таки жизнь. Как печальны туманы над болотами.

Кто жил там и летал над этими болотами – знают это.

А оранжевое солнце, отраженное в миллионах окон? Печаль и тоска!

Посидел, подумал, пошевелил пальцами ног. Надо бы все это записать. Правда, проскочило в мозгу, что я это уже где-то слышал.

Вдруг бам-блям? Что это – желтобрюхая туча наползает? Гроза.

Да нет. Вон снег идет. Это соседи опять уронили шкаф. Он у них почему-то все время падает. Даже когда их нет дома. Странно. Правда?

Еще посидел. Пожевал губами. И взял свою тетрадь. Нашел последнюю запись.

Читаю. Почерк не мой:

«Выяснить все относительно скидок на электричество. Найти телефон. Записать кота на консультацию к офтальмологу. Кот скоро в очках будет ходить! Купить ему мешок еды и мешок песка. Починить наконец туалет».

И еще что-то!

Это были инструкции мне.

Почмокал губами, почесал нос и говорю коту:

– Какая поганая, бездуховная у тебя жизнь! Нет никаких сдвигов, никакого опыта не приобретено. Сидишь со своими круглыми глазами целый день и в окошко смотришь. Или хвост сосешь. Стыдно. Большой ведь уже.

Кот чуть моргнул правым глазом, что означало большое душевное волнение. Но промолчал.