| ПОЭЗИЯ | «К Р Е Щ А Т И К У» 1 0 Л Е Т ! | Выпуск 37 |
|
* * * Памяти Н.С. Это живут и отходят ко сну. В старости двигают кресло ближе к окну. И садятся к окну у батареи погреться. С улицы слышится щелк соловья – сигнализации. Эхо звуков ничьих – как отсутствие «я» у одиночества. «Это я», в тишине раздается, верней слышится, не раздаваясь, будто бы тот, кто всегда из дверей так говорил, раздеваясь, в темной прихожей оставил висеть вместе с пальто эту фразу. И магнитола, которую в сеть год не включали, не сразу голос подаст, от звучанья успев собственной речи отвыкнуть. Вслух не сказать, не прочесть нараспев. Анжамбеманом не выгнуть. Только мгновенное: акт бытия как распрямленье пружины. Миг, из которого в жизнь без тебя вглядываешься при жизни. На пол спадает ли женский платок, кофе шипит, убегая. В детство впадает ли мыслей поток, пять городов огибая. Просто квартира, где с детства знаком говор курящих под утро, и помещение, как сквозняком, их разговором продуто. Край, где живут и отходят ко сну (здесь, на краю балансируй); где придвигаешь поближе к окну кресло свое. В бело-синий смотришь просвет, непостижный уму и протяженный незримо. Все придвигаешься ближе к нему, не сокращая разрыва. * * * Узнавай солнца оттиск крестовый на окне. И окна отворот. Двор. Обугленность ветки костровой – вроде инея наоборот. На другом конце света родные люди, выросшие, чтобы стать, кем положено стать, а отныне осторожно растущие вспять. Все какому-то вслед эшелону машет издали речь не о том; все темней, подступая к жилому, дня декабрьского бежевый тон. Там барочная штора укрыла вид на столик с ночным порошком, с недочитанной книжкой, двукрыло распластавшейся вверх корешком. К изголовью любви изначальной речь протянется вместо руки и предмет опрокинет случайный и не сможет собрать черепки. * * * В день последний, если знать наперед, что последний, посмотреть – проберет, в холод бросит и – уже отлегло: не выдумывай, еще далеко. Вот порог, а вот невидимый Бог. Тротуар, ларек, осколок, клубок. Станционного разгон полотна. Все предвидено, но воля дана. Полотна разгон. Поездки к одной чудо-деве за рекой ледяной. Начинается недолгая связь, отрицая день последний, резвясь. В отдаленье ли, где память слаба, в тесной близости ль, где речь тяжела, осторожно, точно ветки, слова раздвигает и глядит – тишина. Ты раскрой над нами небо, как зонт. Растяни на сорок восемь часов имманентный бытия горизонт, восприятия изнаночный шов. Все, что вспомню – хлам жилищный – проверь, где стоял журнальный столик, одет под обеденный, а рядом (правей) на трюмо – ее отец или дед, некто, выбывший из жизни земной, в круглый ноль свой капитал обратив; с фотографии следивший за мной, притворяясь, что глядит в объектив. * * * А. Л. Килевая качка веры, за предел пониманья уплывающей, как судно. Я на судно отплывавшее глядел, и поверилось в том плане, что абсурдно. Видишь, зыбью удлиняются огни, желтый свет домов, чьи окна интравертны. Охвати пространство взглядом. Мы одни, то бишь «мы» – в числе единственном, наверно. То к закату (расстояние – плевок) ветерком относит лодку или ветку. То пустая конволютка проплывет сроком годности, давно истекшим, кверху. То картина моментальная, по шву расходясь, некрупный дар акына будит. Как вместить свое огромное «живу» в то, что есть, и вычесть из того, что будет? Я глаза закрою, на глазное дно утяну тот пирс и судно, где на вахте человек стоит, дежурит. Мы – одно, то бишь – вера, то бишь то, чего не хватит, чтобы запросто однажды выйти вон... Затрещавшее по швам – скрепить застежкой. В крупный план войти на фоне этих волн, размывающих срок годности истекший. * * * Вспомню: некто с шестого, выгуливавший с утра спаниеля Чарли и сигарету Винстон, все сажавший белый налив и другие сорта в задней части двора, где пустырь перегноем выстлан. За три дня до инсульта посадит еще ранет, соберет в школу дочь. Бутерброд и мешок со сменкой – за щекой у портфеля. Времени больше нет. Обведи Ф.И.О. аккуратной рамкой посмертной. Просто память начнется с конца: в больнице кровать и каталка с едой, громыхающая угрюмо. Непосредственный опыт, обязанный открывать сходство, смежность, причинность – чушь, если верить Юму. Просто органы чувств просигналят с привычных вахт, и в мозгу, где хранится разрозненных фактов груда, совпадут чей-то облик и смерти безличный факт – два явления, непроницаемых друг для друга. Совпадут кое-как, зарифмуются набекрень в ощущеньях данная жизнь и ее концовка. Чья-то нервность и частые жалобы на мигрень. Потрошенье аптечки, камфара и марганцовка. Спящий к стенке лицом и тень его, за матрас завалившаяся. Сущность, ищущая, где продлиться... ...Вспомню: отец вспоминает в тысячный раз, как меня привезли из роддома. Отцу под тридцать. Он боится меня уронить, осторожно кладет, сообщает маме «похож на тебя», уверен, что – на него. Улыбается. Время идет. В детской комнате плещет тюль, синевой проветрен. |
|
|
|