| ПОЭЗИЯ | Выпуск 38 |
|
Возвращение Пока меня не отдали под Суд за время, разбазаренное на ме- лочевку, я приду к отцу, увидеть неутраченное нами. Пусть не о чем нам с ним поговорить, засуетится мать на нищей кухне и будет что-то вкусное варить, и до утра светильник не потухнет. Постелют в главной комнате кровать, воды согреют – ноги вымыть, станут журнальный столик спешно собирать, лить с горкою, не видя грань стакана. Не будет ни расспросов, ни мольбы – поем и упаду в подушку навзничь. И буду думать: «чтобы так любить, здесь все живут, как в ожидании казни». Я буду слушать шум на кухне и как в коридоре обувь чистят влажной рубашкой бывшей. Термином «свои» не объяснить: зачем с утра так важно гостинцев разных напихать в рюкзак для будущей невестки и, прощаясь, в глаза и в лоб меня облобызать с извечно-русской просьбой: «Приезжай, а?» Отец стоит, и руку жмет, и вновь на свой диван продавленный садится. И яркий свет, избыточный, дневной, в иконы превращает наши лица. Воробьиные боги Челябинск. Лето. Ни жара, ни дождь. Желтеющие листья в переулках. На кожу тополя ладонь кладешь и сердце различает голос гулкий древесной сердцевины. Ты уйдешь, а дерево, приученное к танцам, в узор коры твою впитает дрожь и листьев новых выпустит. – Авансом. На четверых – бутылка коньяка. Мы отыскали одинокий столик в тени ветвей – возможность уникаль- ная поговорить за столько календарей исчерканных, пока целуются стаканчики краями, а город нас качает на руках и тропы осыпает воробьями. Себя насколько помню, воробьи на всякое распитие слетались: нас нищее стяжательство роднит. Вся стая как большой глазной хрусталик за пиршеством внимательно следит и, если мы пошлем кусочек сыра, то, значит, будет свара и среди дерущихся найдется тот, кто стырит кусочек этот. Клювом щелк вослед опешившая стая – шанс упущен! Укравший сыр возлюблен, свят и лет ему прибавит небо сыр имущих. И брюк моих протершийся вельвет, и треснувшие желтые ботинки – для птичьих глаз все излучает свет и составляет общую картинку. Поскольку в миг, когда мы вчетвером над рынком воробьиным пьем нектар и амброзию вкушаем за столом у здания наук гуманитарных… …за дружный гогот принимая гром, воробушек общается с богами, и воздух, уплотняясь под крылом, расходится широкими кругами. Одна ночевка и один день 1 Дверь запиралась изнутри крючком. Так ярко видишь мир в дошкольном детстве: свет падал вниз сушеных трав пучком, по проводу спускалась паучком взъерошенная лампочка – наследство мифического Ильича. Раздеться хотелось здесь, в кровать упасть ничком. Здесь пахло доморощенным эстетством, играющим на скрипочке сверчком, капустницей под марлевым сачком, с чарушинскими сказками соседством. 2 Дом дышит сам. И дышится легко. Твоя скорлупка, хрупкая, земная, накрыта деревянным колпаком. Живешь под ним июньским мотыльком, который ничего не понимает, пока тепло. А то, что там зима и колотит ветер в рамы молотком, и ночь тебя в объятья принимает – для мотылька настолько ж далеко, как пролитое в небо молоко и горизонта линия прямая. 3 К таким местам не сразу привыкаешь. Они хранят секреты до поры. Очнулся день, капелью подтекая. Приехавший сюда издалека я с опаской приносил свои дары. Ворочались соседские дворы, белье в корытах тетки полоскали… Собачий лай и крики детворы обратно в область сна не отпускали… И лексика царила городская, и у стены стояли топоры. 4 Согрелся плов. Хрустит дровами печь. Мой монолог не слушавший хозяин признался вдруг, что различал не речь, а музыку, несущую сиречь совсем другие мысли. Он был занят приготовленьем риса и признаний моих не понимал. Сумев отсечь риторику, он слушал, не влезая в значенье слов, и слышал то, что течь их заставляло, сам язык, ту веч- и верность, обращенные в дизайн. 5 Когда мы покидали Разгуляй – район Перми, знававший Золотую Орду, – по зимним улочкам петлять, пить «Невское» и дурака валять, и время посылать под хвост коту, и всего лишь быть, и счастье в поводу, и все что угодно нашей пользы для, я посмотрел на город и подумал, что «вот она – расейская земля – заборы, тротуары, тополя, – которую сам у себя краду я. 6 Мое гнездо, Итака – только часть культуры, не желающей смешаться, поскольку местечковость – это власть, которая на то нам и сдалась, чтоб научились мы перемещаться по этим землям, перевоплощаться в библейских ангелов (не вид иной, а класс биологический), чтоб – нет! – не умещаться и в этой паре чутких рыжих глаз, с хозяином которых мне сейчас приходится у поезда прощаться». |
|
|
|