| ПРОЗА | Выпуск 40 |
РИМ. КОНЕЦ ВЕСНЫ. 1973 ГОД
Алексей Петрович Козелков вышел на перрон Станционе Термини в полной растерянности и вместе с толпой нагруженных, как верблюды, спутников направился к выходу. Автобус, протащившись по совершенно неинтересным местам, остановился перед обшарпанным зданием с табличкой, на которой было грубо намалевано: «Пансион Ричи». Перед входом в пансион, не обращая ни на кого внимания, сидела жирная крыса. Алексей Петрович, стараясь не смотреть на крысу, пропихнул себя и свой чемодан в узкую дверь. Грязноватый господин выдал новоприбывшему ключ и, ткнув пальцем в сторону лестницы, что-то пробормотал.
В комнате Алексею Петровичу хватило сил только на то, чтобы снять пиджак и ботинки. После чего он залез на высокую кровать и заснул тяжелым сном.
Утром Козелков был разбужен голосами в коридоре. Он спустился на первый этаж, где его ждал завтрак, состоящий из булочки, в которой была только корка, незначительного размера коробочки с джемом и жидкого кофе. «От эдакой еды ноги можно протянуть», – подумал Алексей Петрович. В грязной столовке было шумно. Плохо воспитанные дети кричали, бегали по залу, ползали под столами. Лохматый господин фальцетом громко доказывал преимущество Филадельфии перед Нью-Йорком. Тип, сидящий напротив лохматого, с жаром объяснял несравненные достоинства оперы «Метрополитен» перед «Ля Скала». Когда булочки были съедены и кофе выпит, евреи разошлись по своим комнатам, но ненадолго. Вскорости постояльцы пансиона, одетые в тяжелые шерстяные костюмы, и их дамы в крепленовых платьях группами направились в сторону эмигрантской конторы. Козелков первым делом посмотрел на то место, где вчера сидела крыса. Мерзкого грызуна не было. Козелков с облегчением вздохнул и двинулся вслед за народными массами.
Контора располагалась на пятом этаже. Не желая обонять дешевые духи в набитом лифте, Козелков взобрался на пятый этаж по лестнице; тяжело дыша, плюхнулся в кресло и стал ожидать вызова к ведущему. Придя в себя, он принялся рассматривать посетителей. Его взгляд остановился на трех Грациях, сидящих в вольготных позах. Старшей было лет тридцать пять-сорок. Младшей четырнадцать-шестнадцать, а третьей не более двадцати.
Не прошло и десяти минут, как Козелков был вызван к ведущему, где после заполнения необходимых бумаг ему были выданы деньги и строгий совет как можно скорее снять комнату. Где искать комнату и на каком языке это делать, ведущий не объяснил. Первый день на новом месте начинался с трудностей. Алексей Петрович, выходя из конторы, заметил, что Грации как по команде встали и направились к двери. Выйдя на улицу, старшая неожиданно спросила:
«Вам посоветовали снять комнату, не правда ли? У нас есть лишняя. Не знаю, понравится ли она вам».
«Любую комнату. Очень понравится. Где, черт побери, я, с точки зрения конторы, должен искать комнату? Я вам страшно благодарен. Я только не понимаю, почему вы меня выбрали? Почему я удостоен такой чести?»
Алексей Петрович, волнуясь, всегда переходил к высокопарным выражениям. Он еле удержался, чтобы не щелкнуть каблуками, но вовремя вспомнил, что эта мода исчезла давно и, видимо, навсегда. Да к тому же каблуки нынче изготовлялись не из щелкающих материалов.
«Позвольте представиться, меня зовут Алексей Петрович Козелков, друзья меня называли Козликом. Еще двенадцать дней назад я жил на канале Грибоедова напротив моста с грифонами».
«А мы – Вера, Надежда...»
«Любовь», – от себя добавил Козлик.
«Вы телепат?» – поинтересовалась младшая Грация.
«Нет, напротив того, в том смысле, что у меня даже нет самой ничтожной интуиции».
«А у нас интуиции хоть отбавляй, мы чувствуем, что вы голодны».
Старшая Грация взяла Козликова под руку и, напевая «Опавшие листья», направила свои стопы в сторону ближайшего кафе.
«Расскажите нам о себе, мы страшно любопытны», – хором попросили Грации, не торопясь прихлебывая капучино.
РАССКАЗ КОЗЛИКА О СЕБЕ
«Я жил в Ленинграде на канале Грибоедова, напротив моста с грифонами. Долго, почти всю жизнь. Когда у меня на душе скребли кошки, я смотрел в окно, и печали исчезали, не всегда, но часто. Я ничего не имею против Москвы и москвичек, а наоборот, особенно, если они привлекательные блондинки».
На этом месте на Козлика нашла немота, он впал в совершеннейшую прострацию и, молча допив кофе, потащился за Грациями, бормоча под нос:
«А где фонтаны, Пантеоны и другие архитектурно-скульптурные увеселения? Где Колизей, Гай Юлий, волчица с этими двумя... Я совершенно забыл, как их звали. Кроме того, тут очень жарко, когда я жил напротив грифонов у меня был вентилятор». Компания подошла к неказистому автомобилю. Козлик с трудом засунул себя на заднее сидение.
Неожиданно внимание Алексея Петровича привлек беломраморный кекс – крендель чрезвычайно больших размеров
«А это, что за античный хлам белеет там?»
«Памятник Виктору-Эммануилу», – экскурсоводческими голосами продекламировали Грации.
После этого сообщения Козлик смежил очи, не желая ничего более лицезреть. Автомобиль резко остановился на светофоре. Алексей Петрович открыл глаза и, не медля ни секунды, выскочил из машины. Грации хором:
«Вы куда?»
«Как куда? Вы разве не видите, что это Испанская лестница? Помните, был такой замечательный фильм «Девушки с площади Испании»? Я должен там посидеть хотя бы две минуты по мемориальным соображениям».
Козлик быстро перебежал улицу и с блаженной улыбкой водрузил свое тело на третьей ступеньке лестницы. В то время как Козлик наслаждался запахом выхлопных газов, три Грации обсуждали неадекватное поведение Алексея Петровича. Надежда настаивала на том, чтобы оставить Козлика сидеть там, где он сидел. Вера взывала к гуманности и здравомыслию:
«Куда он, бедненький, денется; кроме того, нам нужен чичероне. Он еще не пришел в себя. Если его поведение не исправится, мы его выкинем к чертовой матери».
Шестнадцатилетняя Люба: «Он смешной, у него на темечке маленькая лысина».
Алексей Петрович очень довольный тем, что увидел знаменитую лестницу, вернулся в машину и громко запел «Вернись в Сорренто», стараясь по возможности удобнее расположиться на пыточном кресле Фиата.
Машина подкатила к нелепому четырехэтажному дому с совершенно никчемной одинокой колонной в центре фасада. Согнувшись в три погибели, Грации и Козлик влезли в коридор со сводчатыми потолками. Откуда, повозившись с ключами, они через дверь для недоростков вошли в квартиру, состоящую из двух комнат, кухни и совмещенного санузла. В комнате, предназначенной для Алексея Петровича, стояла железная койка и стул. Окно было странным образом расположено под самым потолком. Козлик сел на стул и призадумался. Он хотел было немного погулять, но боялся, что не найдет дорогу обратно.
Жалюзи пропускали тусклый, полосатый свет. В комнате было прохладно. Козлик вытащил из кармана помятую книжку, по которой он готовил себя к поездке в Италию, зажег свет и начал читать.
Бернард Меламуд, известный американский писатель, провел 1956 год в Италии. В результате чего была написана серия рассказов, главным героем которых был несостоявшийся искусствовед Фидельман, приехавший в Италию писать исследование о Джотто. Фидельман, выйдя с римского вокзала, немедленно узрел развалины терм Диоклетиана. Это зрелище наполнило его разнообразным спектром чувств и мыслей.
Козелков оторвал глаза от почти выученного наизусть рассказа. Свое пребывание в Вечном городе Алексей Петрович мысленно строил на жизни и приключениях недотепы Фидельмана и его антипода и смертельного врага Зускина.
На Фидельмане был новый твидовый костюм, в то время как на Зускине болтались короткие, сильно поношенные штанишки и видавшая виды рубашка. Оба персонажа признали друг в друге еврея. Зускин попросил подарить ему костюм, который, как он думал, покоился в чемодане приезжего американца, но вместо этого получил несколько долларов и ряд советов. В том числе совет уехать на историческую родину. На что Зускин сообщил, что в Израиле он уже жил и тут, в Италии, ему как-то свободнее.
Эта фраза так основательно засела в голове Козелкова, что даже при упоминании Израиля он начинал махать руками, тем самым, демонстрируя свое совершеннейшее несогласие не только жить на земле обетованной, но даже и слышать упоминания об этом ближневосточном государстве.
В рассказе Меламуда Алексея Петровича удивило, что на ногах американца были красные башмаки. Обувь, с точки зрения новоявленного обитателя свободного мира, должна была быть черного или уж, в крайнем случае, коричневого цвета.
Что же касается рассказа Меламуда, то он кончился, если и не трагично, то очень печально. А именно: зловредный Зускин, не получив костюма, выкрал у Фельдмана портфель с материалами исследования творчества Джотто и спалил эти ученые записки у себя в конуре.
Козелков обозрел свое новое обиталище, вовсе не похожее на конуру, и понял, что ему уже в который раз сильно повезло. Алексей Петрович перевернул страницу и для углубления знаний об Италии принялся читать рассказ «Нагая Натура» того же Меламуда.
Рассказ был явно хуже предыдущего. В нем главный герой, уже не думал ни о каком Джотто. Он, как говорили в старинных романах, сильно поиздержался. От отчаяния и голода несостоявшийся художник и искусствовед Фидельман залез в карман своего земляка и вытащил кошелек. Техасец почувствовал, что деньги и паспорт уплывают, закричал: «Караул». За неудачливым вором погнались два карабинера, но мелкий мафиози Анджело затащил несчастного американца в подвал гостиницы для проституток, где тот был немедленно поставлен чистить сортиры.
В этот момент рассказ становился странным по причине того, что неудавшемуся художнику поручается сделать копию тициановской Венеры. Мазню Фидельмана мафиози решили, повесить вместо подлинного Тициана. Но Фидельман, влюбленный в свое детище, шарахнул Анжело фонарем по голове, схватил свою сомнительного качества подделку и на лодке по озеру отправился в Швейцарию.
«А не податься ли мне в страну часов с кукушкой?» – подумал Козлик.
Позднее Алексей Петрович прочитал еще два рассказа о Фидельмане, но лучше бы он этого не делал – рассказы были из рук вон плохие.
Козлик записал свой новый адрес, выбрался на улицу, но решил не отходить от своего нового обиталища больше, чем на один квартал. После короткой прогулки Алексей Петрович вернулся в свою комнату, приготовился почитать не относящийся к Риму рассказ Меламуда, но был приглашен на ужин.
«Спагетти, – произнесла Вера торжественно и с гордостью добавила: – с соусом маринара».
«Но это же просто макароны», – с возмущением воскликнул Алексей Петрович, тем не менее, полил их соусом, обильно натряс сыру и стал с аппетитом, издавая трубные звуки, заглатывать спагетти – новое название, но старое содержание.
После обеда Вера и Алексей Петрович выкурили по две сигареты.
«Итак, милейший Козлик», – промолвила старшая Грация, нам следует обсудить некоторые подробности вашего пребывания в этой квартире. Как я понимаю, в своем недалеком прошлом вы занимались фарцовкой и поэтому знакомы с главным правилом коммерции: «Купи дешево, продай дорого».
Козлик поперхнулся желтоватым напитком, который в этом доме называли чаем:
«За каким хреном, простите, ни сном, ни духом, с чего вы это взяли, с какой стати, почему вам пришло это на ум, в жизни не занимался ничем подобным».
Надежда голосом следователя по особо важным делам:
«А вот посмотрите на себя в зеркало, у вас типичное лицо фарцовщика, да вы не бойтесь, карающая рука правоохранительных органов далеко».
Алексею Петровичу никогда в голову не приходило, что у него лицо фарцовщика и как, собственно, должно это фарцованное лицо выглядеть, он не имел ни малейшего представления:
«Я не лицо фарцовщика».
«Ну ладно, не хотите, чтобы мы держали вас за фарцовщика и не надо», – заключила Надежда.
«А сами вы кто такие? А за кого мне вас держать прикажете, и где вы раскопали этот одесский глагол «держать», да еще с предлогом «за»? Вы сами, не есть ли дворянского происхождения из бояр. Я же вам все о себе рассказал, а теперь вы о себе. Дни и годы рождения опустим, без надобности они нам на сегодняшний день. На какую тему была писана диссертация? – не унимался разъяренный Козликов. – Радищев и дорожное строительство? Нет. Расписанные коромысла Пермской губернии и их влияние на раннюю живопись Налбандяна? Опять не то. Вы даже и не кандидаты разных наук, а только на медные гроши высшее образование. А блондинки вы крашенные или Бог наградил? Хорошо, приступим к делу. Каковы мои обязанности?»
Вера:
«Ходить по домам эмигрантов и скупать всячину: палехские шкатулки, бижутерию, коньяк «Юбилейный», белье постельное льняное, фотоаппараты просветленные и пр. пр. А также сопровождать нас на прогулках и экскурсиях по местам древних развалин».
«Согласен, но не сегодня. Иду спать, если кто из вас заскучает, прошу не стесняться. Моя койка – ваша койка, правда, проку от меня сегодня будет ноль».
В спину уходящего Козлика полетел вопрос:
«Вы женаты?»
«Был в году одна тысяча шестьдесят седьмом».
Первые двадцать четыре часа пребывания Алексея Петровича в Риме подходили к концу. Он очень устал и хотел спать.
ЖЕНИТЬБА КОЗЛИКА
Коммунальная квартира на втором этаже, в которой жил Алексей Петрович, была населена тихими людьми, даже сильно пьющий смотритель уборной в гостинице «Европейская», если и издавал шум, то только, когда сваливался со стула или с дивана. Кроме смотрителя, две комнаты с окнами на канал занимала старуха с дочерью двадцати трех лет, Кирой, студенткой технического вуза. В квартире также жила заведующая молочным отделом ближайшего гастронома. Ей было лет двадцать пять. Муж ее почти всегда отсутствовал, поскольку служил механиком на дальноплавающем корабле.
Козлик, сколько себя помнил, пытался затащить в кровать смуглую, со следами татаро-монгольского ига на лице Киру. Затеи такого рода обычно оканчивались увесистой оплеухой. С молочницей по имени Регина во времена отсутствия мужа все было много проще. Услугами пышнотелой красавицы пользовались все кому не лень, в том числе и Козлик.
Алексей Петрович проснулся часов в десять утра, облачился в старый, рваный халат, и потащился на кухню готовить кофе. В коридоре у телефона стояла Регина в распахнутом халате, демонстрируя все, чем ее в изобилии наградила природа. На кухне Кира заваривала чай. Вместо того, чтобы ответить подобающим образом на козликовое «доброе утро», Кира с отвращением:
«Опять голая блядь стоит у телефона!» И без перехода: «Мне нужно с тобой поговорить. Я зайду к тебе через полчаса».
Кира зашла не через полчаса, а минут через десять. Было видно, что она нервничает:
«Меня после защиты дипломной работы отправят в какую-нибудь Тмутаракань. Ты не можешь на мне фиктивно жениться?»
Кира хорошо знала, что отказа не последует. И так же хорошо знала, брак будет только наполовину фиктивным.
«Хорошо. Раздевайся в качестве задатка».
Задаток продолжался минут эдак сорок с короткими перерывами.
Что думал во время процесса Козлик?
«Не хуже, чем с другими».
Что думала Кира?
«Не лучше, чем с прочими».
В более или менее аналогичной ситуации А.С.Пушкин сделал заметку в своем дневнике касательно Анны Павловны Керн? Боялся, что забудет? Маловероятно.
Предположение:
Чудное мгновенье, возможно, эмоционально требовало двух способов описания: глагол «ебать» для дневника и стихотворение для потомства. Ко времени написания /как гений чистой красоты/ А.П.К. уже была общенародным достоянием, и причин гордиться этой победой, в сущности, не было.
Вопрос:
Это Пушкин с корабля современности?
Ответ:
Нет, это не Пушкин с корабля современности.
КОЗЛИК ПОКУПАЕТ ДЖИНСЫ
Алексей Петрович проснулся часов в восемь утра. С трудом сообразил, где он находится. Хотел было надеть халат, но вспомнил, что халат в чемодане, а чемодан в пансионе. Выйдя на кухню, он увидел, что три Грации, не торопясь, попивают кофе.
«И мне тоже налейте, голова раскалывается».
«Руки сначала помойте», – строго приказала Вера.
«И фарцовочную физиономию тоже, – добавила Люба. – Мы вам вместо матери будем. И зубы, зубы почистить не забудьте!»
Кофе был крепкий и булочка, имя которой было бриошь, оказалась замечательно вкусной.
Вера:
«Сегодня день не рабочий. Вы с Любой отправитесь к Когану, у которого в мастерской шьют джинсы «Ливайс Страус». Ваши черные брюки сохраните на случай чьих-нибудь похорон».
Мастерская Когана находилась в гетто на улице Портика. И не зря с римских времен портик одиноко и грустно торчал сам по себе, не имея за собой никакого строения.
В мастерской стрекотали швейные машинки. Коган, в полном несоответствии со своей фамилии, оказался блондином с арийскими чертами лица. Кроме этого он сносно говорил по-русски. Не вынимая толстой сигары изо рта, Коган торжественно обмерил Козлика. Достал из шкафа джинсы и отправил покупателя в набитую всяким хламом комнату для примерки. Люба попросила примерить джинсовую рубашку того же фальшивого «Леви Страуса» и, к удивлению Алексея Петровича, отправилась вслед за ним.
Козлик:
«Люба, а вы не можете подождать меня на улице или в мастерской?»
«Вы хотите, чтобы я примеряла рубашку на улице? То есть вам желательно, чтобы я станцевала стриптиз посреди гетто. Чтобы меня закидали камнями, как у них это принято. Если вам не хочется смотреть на меня полуобнаженную, уткнитесь носом в стену, но лучше я вас буду приучать к великолепию моей фигуры. Я сначала покажу вам одну грудь, а потом вторую. Вы уж извините, третьей нет».
Девица с тремя грудями мелькнула однажды на страницах романа Владимира Набокова «Лолита». Но литературным изобретателем многогрудья был Э.М.Ремарк. Хороший писатель, которому случилось написать совершенно бессмысленный роман «Тени в раю», где фигурировало создание с тремя грудями спереди, а другой, одинокой, сзади.
Алексей Петрович разинул рот и обомлел. Люба не обманула: ее фигуре могла позавидовать Венера, из волн морских выходящая.
«Интересно, – подумал Козлик, – сколько лет в Италии дают за растление несовершеннолетних?»
Люба с улыбкой:
«Вы, наконец, снимете штаны? Может быть, у вас в Ленинграде принято ходить в тридцатиградусную жару в шерстяных брюках? Или вы боитесь, что я увижу то, что в моем незрелом возрасте видеть не рекомендуется? Местное население тоже любит ходить в жару в черных костюмах. А как уж приходится монахам. Что вы стоите как идиот в трусах. Хорошо, что не в кальсонах. Натяните, наконец, на себя джинсы, повернитесь. Нельзя сказать, что вы выглядите как Гарри Купер супер дупер».
Алексей Петрович не имел ни малейшего представления ни о каком Купере, но понял, что его непохожесть на Гарри является серьезным недостатком.
Козлик пригласил Любу в ближайшее кафе. Девушка предложила своему спутнику выпить за удачную покупку по стопке граппы. Совершенно не выносящий алкоголя Козлик вылакал ужасающий напиток и потребовал двойной кофе. Кофеин и алкоголь отправились морочить и без того сильно затуманенную голову Козлика. Он с трудом передвигал ноги, совершенно не обращая внимания на окружающие строения. Люба что-то говорила, но смысл ее слов растворялся в римском воздухе. Вдруг Козлик остановился перед мраморной колонной и тут же вспомнил Александрийский столп. Сравнение было со всех сторон некорректным: между одной и другой колонной прошло около двух тысячелетий.
Девушка как-то незаметно перешла в разговоре с Алексеем Петровичем на «ты». Козлик, не любивший амикошонства, чуть было не воспользовался стандартной фразой: «Ты мне не тычь, я тебе не Иван Кузьмич», – но, к счастью, удержался и вместо этого пробормотал: «У нас, то есть в данный момент у них там, в Северной Пальмире, колонна никак ни хуже». Чем основательно погрешил против истины
Козелков решил про себя, что лучше быть Зускиным в Риме и жить в конуре, чем нормальным эмигрантом в Мельбурне и нежиться в бунгало; впрочем, что такое бунгало, и с чем его едят и на какие деньги его покупают, Алексей Петрович никакого понятия не имел. Домой Люба и обладатель поддельной торговой марки «Леви Страус» вернулись к обеду. Вера внимательно осмотрела Козлика в новых джинсах:
«Не Аполлон, но сойдет. Готовить вы, по всей видимости, не умеете, посему на вас возлагается ответственная и почетная задача мыть посуду и убирать общественные места. После обеда у всех жителей этой страны сиеста, или то, что у нас в пионерском лагере называлось мертвый час».
Козлик выполнил свои обязанности без удовольствия, но старательно. Он вернулся в свою комнату, где еще раз прочитал рассказ Меламуда, особое внимание, обращая на тяжелую жизнь Зускина и его железобетонное нежелание покинуть Рим. Козлика разбудил стук в дверь, он проснулся с тяжелой головой. «После чая мы отправимся на прогулку», – неприятным голосом сообщила Надежда, вы должны внимательно наблюдать, чтобы к нам не приставали. Туземцы всех нас блондинок считают блядями. А мы нет». После этой странно построенной фразы Надежда захлопнула дверь.
Прогулка проходила в основном по Виа дель Корсо. Козелков отпугивал табунки блудливых любителей блондинок, пользуясь для этой цели русским матом. Чувствовал он себя при этом Одиссеем, разгоняющим женихов. Никаких памятников архитектуры Алексей Петрович во время прогулки не заметил.
По возвращении домой, во время ужина Вера подробно объяснила, что и за какие деньги следует покупать. На охоту гешефтмахеры отправятся парами: Козлик с Любой, а Вера с Надеждой.
Вера:
«Сегодня вновь прибывшие походили по магазинам, присмотрели себе замшу, джинсы, туфли и поняли, что денег на все эти капиталистические прелести у них нет. Завтра они с наслаждением отдадут свои цацки за копейки».
Алексей Петрович отправился спать с камнем на сердце: он был сыном своего бывшего отечества и ко всякой коммерческой деятельности, кроме экспроприации книг из библиотек, относился резко отрицательно. Но с волками жить, по-волчьи выть. Козелков проснулся, услышав чьи-то тихие шаги. Полная луна и подпотолочное окно, как камера обскура, вырисовывали чью-то тень на стене. Тень исчезла, но зато:
«Козлик подвинься, это я, Люба».
Козлик лежал ни живой ни мертвый: растление малолетних, секир башка, святая инквизиция. Люба быстрым и легким движением коснулась Козлика и продолжила:
«Так ты готов, почему ты лежишь, как бревно?»
Козлику стало уж совсем невтерпеж, и он принялся за дело.
Утром, проснувшись, Козелков попытался пристроить себя в шкуру набоковского Гумберта Гумберта, но из этой затеи ничего не получилось:
«Во-первых, Люба не нимфетка, во-вторых, я не он. К тому же у меня нет бархатного пиджака или, того хуже, бежевого жилета. И поэтому я совершенно точно не виконт. Владимир Владимирович, видимо, читал и перечитывал Дюма фиса и виконт де Бражелон навечно застрял у него в подсознании».
У Набокова:
«Мужчины поглядывали на ее хрупкого, зябкого, миниатюрного, старосветского, моложавого, но болезненного отца в бархатном пиджаке и бежевом жилете, может быть, виконт».
На следующее утро корпорация «Вера – Надежда – Любовь» и примкнувший к ним Козелков погрузили себя в тесный «Фиат» и отправились скупать стандартные эмигрантские бебехи. Роль Алексея Петровича в этой операции была весьма незначительна: он складывал покупки в рюкзак и заводил светские разговоры с обладателями матрешек. Козлик выяснил, что вновь прибывшие в основном были любимыми учениками Пудовкина, известными в узких кругах художниками, непризнанными поэтами и диссидентами. Один из учеников Пудовкина, а может, Эйзенштейна сообщил, что его с нетерпением ждут в Голливуде. Алексея Петровича никто нигде не ждал, и от этого у него на душе заскребли кошки.
Люба в это время отчаянно торговалась и чувствовала себя, как рыба в воде. Козлик знал, что в мире существуют матрешки, и видел их в магазинах, но такое количество этого народного промысла он лицезрел впервые.
Вера:
«Итак, дорогой Алексей Петрович, вы славно поработали, раскладывая на столе эмигрантский товар. Сегодня у нас гость – князь «Р». Мы втроем будем готовить ужин, а вы можете делать, что хотите».
Козлик загорелся желанием побродить, наконец, по городу. Он пересек реку по мосту с мраморными фигурами и оказался лицом к лицу перед внушительным зданием из красного кирпича с бронзовым ангелом на крыше. Козелков обошел замечательное здание со всех сторон, пришел в восторг и продолжил свой путь неизвестно куда вдоль мелководного Тибра, но, пройдя километра два, свернул с набережной:
«Слишком много служителей культа на один квадратный метр», – подумал Козлик. Он посмотрел на карту и отправился в сторону площади Испании.
К лестнице через каждые пятнадцать минут подплывали туристские автобусы, из которых вываливались толпы американцев в клетчатых брюках, с фотоаппаратами и американок в пластиковых платьях.
Козлик вспомнил фразу, якобы сказанную Дж. Джойсом:
«Рим напоминает мне человека, который живет на то, что показывает туристам труп своей бабушки».
С точки зрения Козлика, труп бабушки благоухал розами.
Алексей Петрович вернулся домой усталый, но довольный. Стол был накрыт. Грации привели себя в идеальный порядок. Козелкову было приказано принять душ и надеть черный похоронный костюм и галстук, поскольку Грации ожидали важного титулованного посетителя.
Гость не заставил себя ждать. От роду ему было никак не меньше шестидесяти. Князь имел изрядную плешь а вместо лица печеное яблоко. Дамам князь слюняво облобызал руки, при этом он шаркал ножкой и как-то странно пританцовывал:
«А с вами, молодой человек, я как будто не знаком, не так ли-с?»
Алексей Петрович пожал потную руку гостя:
«Меня зовут Козелков Алексей Петрович».
Князь расплылся в улыбке:
«В нашем полку прибыло. А то все какие-то иноверцы, а русскому человеку и эмигрировать не позволяют. Я не жидоед, но скажите мне, почему им все разрешено, а нам нет?»
На что Козлик, улыбаясь:
«Я тоже не жидоед и даже на одну четверть из них, но никак не могу объяснить, почему все эти безобразия происходят».
«А не ждет ли народ возвращения Помазанника Божьего?»
Тут князь как-то споткнулся и вставил блеющие звуки «э, э» ни к одному языку не подходящие.
«Народ с нетерпением ждет возвращения – в тон князю заблеял Козликов. – Бе, Бе, Его Августейшего Величества».
«И долго ли, с вашей точки (ме, ме) зрения, Совдепия продержится?»
Козлик посмотрел на потолок:
«Лет двадцать, никак не более».
«Значит, вы увидите светлое будущее, а мне не дожить, стар я».
После чего Козлик сделал нижеследующее заявление:
«Я уже видел одно светлое будущее, с меня хватит, мне нужно светлое настоящее и немедленно».
Старшая Грация с ужасом смотрела на распоясавшегося Козлика и, чтобы прекратить это бесчинство, предложила выпить за здоровье светлейшего «Р». Козлик отпил малую толику, сознавая, что ему это делать не следует. Даже незначительное количество алкоголя действовало на него плохо и непредсказуемо.
«Козелков, Козликов, – в раздумье прошамкал сиятельство. Не из дворян ли будете?»
«Разумеется, из столбовых», – не моргнув глазом, соврал Козлик.
Старый хрен расплылся в улыбке.
Лицо Любы выражало полное и бесконечное удовольствие. Надежда, видимо, думала о чем-то своем. Вера была разгневана необычайно.
Козлик почувствовал усталость и замолчал. Разговор пошел о каком-то ориенте. Обсуждались также цены на бензин.
(Козлик не мог знать наперед, что эта увлекательная тема будет преследовать его на протяжении всей будущей жизни.)
Почему-то заговорили о белых медведях. Повеяло холодом. Козлик, чтобы согреться, выпил полрюмки водки. Князь повернул физиономию в сторону Алексея Петровича:
«Какой у вас дивный кроват».
Козелков выпучил глаза от удивления:
«Что вы имеете в виду?»
Князь ткнул корявым перстом в галстук Алексея Петровича. Козлик начал паясничать:
«Это не крават – это гаврилка. Вы что, по-нашему ни бум-бум? Твоя моя не понимай. А гаврилка что надо, из лучших сортов шелка. Подарок некой Василисы Мы с ней жили во грехе некоторое время».
После этой фразы Козлик глупо захихикал:
«Глядя на нее, мужчины с одной стороны размякали, а с другой окостеневали».
Неожиданно Козлик перешел со всеми на «ты»:
«Ты, старик, кумекаешь, о чем я говорю? У тебя, твое благородие, т.е. сиятельство, окостеневает или нет? Без обиняков, ответствуй немедля. Как на духу».
Старый хрен очень развеселился речениями Козлика. Он так смеялся, что из мутных его глаз текли слезы. Насмеявшись вдоволь, князь вытер платочком глаза:
«В субботу прошу всех пожаловать ко мне в гости, часов эдак в семь. Давно я так не смеялся. Вы, господин Козелков, большой шутник».
Козелков перемыл груду посуды и пошел спать. Из своей комнаты он слышал «Всенепременно, сочту за честь, позвольте ручку, как прикажете, сударыня» и далее в том же духе
Когда шум приутих, в комнату без стука вошла Вера, села на край кровати и голосом, не предвещавшим ничего хорошего:
«Князь остался вами очень доволен, не знаю почему. Но я заметила, что вы смотрите на меня и моих дочерей как будто вы хотите переебать нас по одиночке. Я этого не допущу».
«Вера, вы несете совершеннейшую околесицу. У меня и в мыслях ничего подобного нет. Да к тому же я импотент. Со справкой от врача».
Козлик схватил руку Веры и затянул ее под свои трусы. Вера пообещала, что она будет громко кричать, но обещания своего не выполнила. Вместо этого она прошептала:
«Завтра утром Надежда и Люба идут на Виллу Боргезе. Тогда ладно».
У Альберта Моравиа Вилла Боргезе была упомянута в занудном рассказе «Жизнь это танец».
Любитель танцевать твист и его партнерша ехали на римском автобусе. Девушка, которую звали Джулия, в какой-то момент от избытка эмоций решила поцеловать танцора. Пассажиры автобуса пришли в законное негодование: «Отправляйтесь в кусты на Виллу Боргезе, там вам самое место».
Как выяснилось, кроме злачных кустов, на Вилле Боргезе находится музей с очень хорошей коллекцией.
Утро следующего дня прошло так, как оно и должно было пройти. После утомительной, но приятной гимнастики с Верой, Козлик решил прогуляться по городу. Он опять пошел куда глаза глядят и вышел на то же самое место: к красивому краснокирпичному зданию. Затем он пустился вдоль реки и, выйдя на площадь перед собором, решил заглянуть туда. На площади толпились туристы и паломники. Алексей Петрович знал, что почта Ватикана работает лучше, чем итальянская. Он решил написать открытку своему злейшему врагу, который во время оно увел со двора любимую девушку.
Текст письма
Дорогой друг!
Я в Риме. За короткое время мне удалось увидеть две пары необычайно красивых персей, чего и тебе желаю. Кормлюсь я тут в хороших кабаках. Скоро пошлю тебе вызов от твоей тети в государство Израиль. Сам же я намылился в Австралию, но, может, и поменяю свои планы. Тобой и твоей работой интересуются определенные люди, сам понимаешь какие.
Твой Козелков Алексей Петрович.
Написав донос на совершенно безвредного человека, Козлик пришел в неописуемый восторг от своей мстительной находчивости, и с легкой душой отправился осматривать интерьер собора, где был удивлен отсутствием маятника Фуко. На внутреннее убранство Козелков не обратил никакого внимания, но заметил ряд будок, на которых были надписи на разных языках, в том числе и на русском. «Ага, – подумал Алексей Петрович – Я знаю, что это такое, – это исповедальни».
Он немедленно залез в одну из будок.
«Грешен?» – раздался голос за перегородкой.
«Грешен. Ваше...»
И тут малообразованный Козлик запнулся, но так и не вспомнил, как следует обращаться к лицам духовного звания.
«Грешен, грешен, кто без греха. Взглядом, мыслями и телесными движениями. Совсем недавно согрешил, черт попутал, оприходовал маму и дочку. Короче говоря, имел внебрачные половые связи».
«Ты католик?» – спросил поп.
«Нет, инославный, православный».
«Почему ты не пошел в русскую церковь?»
«Ваша попалась первая. У меня только один вопрос: если я выкрещусь, т.е. приму католичество, разрешат ли мне остаться на веки веков в Риме?»
«Ты знаешь, сколько на свете католиков? Если все тут соберутся, плюнуть будет некуда».
«При чем тут все? Я за всех не прошу, я только за себя».
Его преподобие с явным раздражением:
«Ты не Винкельман, принявший католичество только для того, чтобы жить и работать в Риме. Ты просто аферист, а может быть, и того хуже – еврей».
Козлик почувствовал какое-то движение около будки. И его вегетативная нервная система подсказала ему, что настало время уносить ноги.
Он закричал: «А почем нынче индульгенции?» И выскочил из будки.
«Так, католик из меня не получился», – не без элегической грусти подумал Козлик.
ЗНАКОМСТВО С ВАСИЛИСОЙ
Козлик задолго до истечения срока контракта прекратил сексуально-брачные отношения с Кирой, к радости обеих высокодоговаривающихся сторон. По этой причине Алексей Петрович начал активно посещать вечеринки в поисках дамы сердца. На суаре непьющий Козлик ничего кроме скуки не испытывал. Дамы приходили с кавалерами. Козлик несколько раз пытался увести со двора какую-нибудь бебешку, но из этих затей ничего не получалось. Алексей Петрович был близок к отчаянию и дошел до совершеннейшего падения, а именно, согласился навестить свою коллегу княжну «У». Интересно, что в княжне все было одинаково безобразно. Не на что было положить глаз. Было такое впечатление, что ее сварганили на прокатном стане. За чаем княжна вытащила траченные временем бумаги со всякими доказательствами своего аристократического происхождения. Хотя Алексей Петрович и пытался себя убедить, что не с лица воду пить и ночью все кошки серы, производительность труда оказалась на очень низком уровне, а тут как назло дальноплавающий муж Регины плотно осел на суше.
К счастью, Козлик повстречал на каком-то дне рождения невысокую девицу по имени Василиса, которую знакомые звали Васей. Козлик сидел на диване и все ближе и ближе подвигался в сторону девушки, развлекая ее тем, что нес какую-то импровизированную ахинею на темы сексуально озабоченного доктора Фрейда. Василиса слушала с интересом. Во время пересказа научных трудов нахального психоаналитика Алексей Петрович запустил руку под кофточку Василисы в надежде расстегнуть лифчик, но к удивлению своему этого нательного предмета белья не обнаружил.
Девица повернула лицо в сторону непонимающего Козлика:
«Этот предмет одежды я не ношу, перестаньте шарить по моей спине. Если вам уж так припекло, пошарьте лучше на том же уровне с другой стороны».
Козлик не заставил себя долго ждать.
«Нашли, что искали, как вам это понравилось?»
«Очень», – с восторгом и от волнения прерывающимся голосом, продолжая держать то, что в руку попало, ответил любовник молодой.
«Давайте найдем другое место и время для всего этого», – вполне резонно предложила Василиса.
Козелков готовился к визиту Василисы со всей возможной серьезностью: он убрал комнату, приготовил обед и даже принял душ, что всегда делал крайне неохотно. Василиса явилась в каком-то необычайно красивом одеянии явно иноземного происхождения. Девица уселась в единственно удобное кресло.
Трепещущий от ожидания Ромео разместился на диване. Гостья достала из сумочки предмет, похожий на тюбик губной помады, потом опять порылась в сумочке и откуда извлекла плоские спички:
«Это вам в подарок. Из Италии».
Помадный тюбик оказался газовой зажигалкой, а спички спичками с рекламой миланских ресторанов. Козелков слегка опешил, ему никто и никогда не дарил спичек, пусть даже и итальянских. Как бы в объяснение странного подарка Василиса сообщила, что в Италии множество людей собирают коллекции спичек:
«В том числе и мой муж», – добавила она.
Как выяснилось в дальнейшем, муж со скрипичной фамилией Гварнери не только занимался собиранием спичек, но также был президентом маленькой компании, которая изготовляла какие-то детали для телефона.
Алексей Петрович пригласил даму к столу.
«Ну, поесть мы всегда успеем», – торопливо раздеваясь и хихикая, сообщила Василиса.
После получения удовольствия номер один Козлик и синьора Гварнери закурили.
РАССКАЗ О ТОМ, КАК ВАСИЛИСА ПЕТРОВА СТАЛА
ГРАЖДАНКОЙ ИТАЛИИ
«Во-первых, я жила с папой и мамой в одной комнате, и мне надоело слушать их еженедельные оргазмы. Во-вторых, моей зарплаты хватало только на мелкие расходы. Зимы холодные, сами знаете. То ли дело жизнь в Италии. И тут подвернулся на конференции этот Гварнери. Я этот шанс не упустила. Теперь зимой я живу в Италии, а летом в Ленинграде».
Тут Василиса ввела в обращение новую валюту: все покупки шли в пересчете на курицу:
«К примеру, за цену трех куриц я могу купить колготки».
У Василисы был сокурник на Голосе Америке, некий господин Французов, который тоже все цены пересчитывал на куриц:
«За недельную зарплату в двести долларов вы можете купить полтонны первоклассной парной курицы, а если вы захотите сэкономить, тогда вам следует покупать куриные крылышки, очень ценимые китайской кухней».
Любовники приостановили обсуждение финансовых вопросов до следующего перерыва, но во время очередной услады Козликову пришла в голову блестящая идея:
«Послушай, Василиса, а ты не можешь найти мне невесту в Милане, какую-нибудь старую лахудру: носатую, кривоногую со смолисто-черными волосами, или того лучше, хромую с горбом?»
На что Василиса, севшая в этот момент в позу лотоса:
«А шестнадцатилетней девушки, вроде ботичеллевской Венеры, с замечательными, золотистыми волосами, тебе не нужно? К твоему сведению, я не сваха баба Бабариха. В тот момент, когда я удовлетворяю твои сексуальные желания, ты позволяешь себе думать о какой-то другой женщине. Ничего не получится, даже если я по доброте душевной и найду на помойке тебе какую-нибудь уродину. Тебя на Запад не выпустят. А эта предполагаемая горбунья навечно поселится в твоей комнате, и будет донимать тебя своими нежностями».
После этой тирады женщина Вася согласилась поужинать:
«Ты знаешь, у меня после этих телодвижений возникает волчий аппетит. Ты не очень огорчайся, я буду приезжать в Ленинград каждое лето и привозить тебе спички из лучших итальянских ресторанов, а если ты хорошо попросишь, я привезу тебе нечто более существенное, скажем, джемпер или туфли».
Нужно сказать, что Василиса выполнила свое обещание. Козлик постепенно приоделся, и у него собрался годовой запас газовых зажигалок. Спичек он просил не привозить. Вопрос с итальянской невестой отпал, как засохший осенний лист.
ВИЗИТ К КНЯЗЮ
Солнце палило неумолимо. В центре Капитолийской площади восседал на бронзовом коне Марк Аврелий, если это был Марк Аврелий. Вдали виднелась Капитолийская волчица. Площадь была безукоризненна, несмотря на то, а может быть и потому, что здания были построены в разном стиле. Козлик застыл, превратившись в машину с выборочным зрением. Он не замечал и не слышал ни шумной группы подростков, ни противных толстопузых баварцев в дурацких замшевых штанишках. Алексей Петрович застыл соляным столбом, как жена Лота.
В редкие счастливые минуты своей жизни Козлик всегда насвистывал песенку Курта Вайля «Мак зе найф». На сей раз Козлик ее громко пропел. И кончив последнюю строчку, пропел еще раз. В который уже раз он захотел превратиться в нищего Зускина, найти себе каморку и продавать безобразных гипсовых мадонн на площади Св. Петра, но внутренний голос говорил ему, что это только мечты и звуки и что в конце концов нужно будет отправиться в Мельбурн или в какой-нибудь Сиэтл. Образ моста с грифонами в сознании Козлика слегка потускнел.
Нельзя сказать, чтобы Алексей Петрович позволил себе забыть знаменитых питерских лошадей, но в сердце у него нашлось место и для маленькой лошадки, на которой восседал римский император – философ Марк Аврелий. Посмотрев на часы, Козлик понял, что он проторчал на Капиталтйском холме больше полутора часов и что он опаздывает на прием к князю.
Козлик с трудом вскарабкался на высокий пятый этаж. Постучал в дверь уж очень изысканным молотком в виде дракона. Дверь открыла пожилая женщина с белой наколкой на противной башке.
«Прошу пане».
Пан вытащил из головы давно засевшее иностранное приветствие:
«Бон суар», – и проследовал в сильно захламленную комнату с лепниной на потолке.
«А, милейший Козелков. Очень рад, входите, как вам нравится моя новая гаврилка?»
Князь продемонстрировал способность к усвоению фени, чем был чрезвычайно доволен.
Алексей Петрович познакомился с какими-то старыми грымзами и сопровождающими их лицами мужского пола. Некоторые из полупкойников и полупокойниц говорили на пиджен рашен. Другие болтали друг с другом на вавилонском смешении.
Козелков сел рядом с Верой.
Была подана дыня с ветчиной. Вслед за этим последовали куриные ножки. И в заключение каждому гостю была выдана одна картофелина в мундире с каким-то соусом, хотя ежу ясно, что картошку в мундире надобно есть со сметаной. К кофе подали птифуры.
Вера шепотом обратила внимание Козлика на карлицу, сидевшую в конце стола:
«Диана Маскини, наследница молочного короля. Хорошо тому живется, кто с молочницей живет».
«Я не пью молока», – и в тот же момент Козликов разразился непристойно громким хохотом, вспомнив, как пять лет назад просил Василису привезти ему какую-нибудь уродину из Милана.
«Я сам теперь иностранец», – ни к кому не обращаясь, проорал Козелков.
На что Вера почти шепотом:
«Козлик, вы пока еще сомнительный иностранец и к тому же законченный идиот. При чем тут молоко и почему вы так громко смеетесь и кричите? В приличном обществе джентльмены не ржут, как лошади. Если вы ее склеите, у вас будет царская жизнь – вилла в Риме, квартира в Нью-Йорке. Бентли, Феррари».
«А как она достает до педалей своих Бентли?»
«Очень просто, при помощи шоферов».
Козлик наклонился к самому уху Веры:
«У меня на нее не встанет».
Алексей Петрович, воспользовавшись тем, что гости были заняты прощальными взаимными целованиями, смахнул замечательную статуэтку из слоновой кости с книжной полки в карман пиджака. Статуэтка изображала китаянку, возлежащую на каком-то странном диване. Идучи вниз по лестнице, Козлик услышал истошный крик князя:
«Где мадам Баттерфляй? Отдайте мне мою крошку».
«А я думал, что Мадам Баттерфляй это опера», – с невинным видом, зажигая сигарету, сказал очень довольный собой Козелков». – Ишь, чего захотел, мадам Баттерфляй ему подавай после ужина».
ГДЕ МАДАМ БАТТЕРФЛЯЙ?
Не прошло и полчаса после званного обеда, как в квартиру Граций ворвался совершенно взбешенный князь «Р»:
«Кто из вас украл, или как говорят в Совдепии, слямзил мою мадам Баттерфляй?»
Разъяренный такими в высшей степени непристойными обвинениями Козлик с суровым лицом и металлом в голосе:
«Мы тут не для того, чтобы похищать оперных героинь. Если вы не заткнете немедленно свой поганый княжеский рот, мне придется перейти к рукоприкладству. Я сделаю из вас отбивную котлету. Поезжайте к карлице. Я видел, как она крутилась вокруг вашей Чио-Чио-Сан. Прошу вас немедленно покинуть помещение».
Грации молча наблюдали за этой безобразной сценой.
«В сенат подам и... Государю».
Козлик продолжал демонстрировать всеми возможными способами свое благородное негодование и в конце концов вынужден был схватить князя за шиворот и выставить его за дверь.
«Надо бы выпить чайку, – сказал взволнованный Козлик. – У вас совершенно сумасшедшие друзья. Если вы хотите, – продолжал Алексей Петрович, – мы хоть завтра можем отправить ему по почте эту мелкую вещицу».
«Так это вы украли статуэтку», – хором воскликнули Грации.
«Не украл, а экспроприировал. Сегодня князь потащится к карлице, будет выставлен за дверь и в придачу, возможно, схлопочет по физии, а завтра придет извиняться. Хотите посмотреть на изделие?»
Козелков вытащил статуэтку из бачка.
«Это вам подарок. Один на троих не обессудьте, в кармане больше не помещалось».
Было видно, что Грации не знали, как реагировать на такого рода речения. Вера нарушила тягостное молчание:
«Так вы – мелкий воришка. Вы сейчас скажете, что у своих не воруете и что вы современный Робин Гуд. А мы, выходит, ваши сообщники».
Тут Грации рассмеялись и стали внимательно рассматривать изделие из слоновой кости.
«А что если он вызовет шерифа?»
«Это вам не дикий запад. Тут шерифов не водится. Он может вызвать карабинеров, но, скорее всего, он это не сделает. А пока давайте положим М.Баттерфляй в туалетный бачок, пусть себе поплавает».
Не прошло и часа, как кто-то тихонько постучал в дверь. Постаревший за последние два часа князь с понурой головой вошел на кухню:
«Мерзкая карлица... Вы уж меня простите, если можете. Повинную голову меч не берет. Она украла. Когда пришел, она меня и в дом пускать не хотела, а потом сказала, что с возу упало, то пропало».
Князь достал шелковый цветастый платок и вытер слезу.
«Как я без Мадам Баттерфляй жить буду?»
«А матрешку вместо этой мадам не хотите, может, она вас утешит?» – спросила Люба.
Князь вежливо отклонил Любино предложение, еще раз извинился и, церемонно раскланявшись, покинул помещение.
Козелков в раздражении:
«На кой черт вам сдался этот князь, а, может, даже и не князь вовсе. Старый, противный, плаксивый. Лицо одно чего стоит. Страшный мудак, простите мой французский».
«Мама за него хочет замуж выйти», – наябедничала Люба.
Козлик пришел в страшное негодование:
«За этого-то болвана. Он же типичный извращенец. Он влюблен в Баттерфляиху. Ничего подобного в жизни не встречал. Не в какого-то нормального мазохиста или в голубого, а в слоновую кость. Наплюйте на него, найдите себе что-нибудь получше. В этой стране блондинка может сыскать себе хоть принца королевских кровей, а Чио-сан можно загнать и на эти башли, т.е. деньги, отправиться в Венецию».
Грации вняли речениям Козелкова.
Надежда:
«Мы ей сто раз говорили, что нам не нужен такой отчим».
«Да, действительно, – согласилась Вера, – найду себе что-нибудь попристойней. Время есть».
И без перехода:
«А кому мы продадим Баттерфляиху?»
На следующий день статуэтка была отнесена антиквару. За нее было получено триста долларов – огромная сумма по тем временам и обстоятельствам. На эти деньги было решено отправиться в Венецию.
ВЕНЕЦИЯ
Поезд тащился медленно. И почти на каждой остановке Алексей Петрович хотел выскочить и остаться там навеки: Флоренция, Болонья, Падуя. Итальянцы в вагоне второго и последнего класса все время что-то ели и о чем-то спорили, или, может, не спорили, а просто говорили очень громко. Половину дороги Козлик играл с Любой в дурачка. Наконец поезд добрел до Венеции.
Выйдя с вокзала, путешественники увидели Гранд канал. Алексей Петрович немедленно вспомнил канал Грибоедова и подумал, что ленинградский канал не хуже, а может быть, и лучше венецианского.
В гостинице Козелков со спутницами получил четырехкроватный номер. После этого, как и все нормальные туристы, Козлик и Грации отправились искать собор Св. Марка, но заблудились и вышли на небольшую площадь, с конным памятником кондотьеру, лицо которого можно было показывать в фильмах ужасов. Козлик, пятясь, пытался найти оптимальную точку обзора и неожиданно для себя погрузился в канализационные венецианские воды до подбородка. Какие-то сердобольные итальянцы протянули Алексею Петровичу руки и с трудом вытащили потерявшего человеческий облик Козлика из скверно пахнущего канала.
Грации закричали, размахивали руками:
«Что же мы будем делать? Он смердит. Нам нужно срочно вернуться в гостиницу».
По дороге Грации затащили Козлика в дешевый магазин, где ему был куплен новый набор одежды. Прибыв в гостиницу, Козлик залез под душ. Он и вообще был человеком мнительным, а уж после купания в нечистотах, начал испытывать симптомы всех имеющихся на белом свете болезней. Утопленник отослал дам гулять по Венеции, а сам лег помирать.
К вечеру мнимые болезни исчезли, и Грации в сопровождении Алексея Петрович отправились сначала в дешевый ресторан, а потом смотреть собор св. Марка при лунном свете. Вся площадь перед собором была, в сущности, большим кафе. Алексей Петрович заказал капучино на всю компанию. Официант с лицом, выражающим полное и вековечное презрение, небрежно распихал на столе заказанные напитки и удалился, шепча под нос что-то явно не комплиментарное.
«Мы допустили какую-то ошибку в этикете, кельнер нас не возлюбил», – пожаловалась Вера.
Козлик, будучи изрядным психопатом, не мог перенести такое неуважительное обхождение. Он встал из-за стола и направился в сторону официанта, подпиравшего стену. Алексей Петрович в некотором смысле считал себя полиглотом, т.е. он знал нецензурные выражения на четырех языках. Подойдя к официанту, он сообщил ему, что он (официант) шайзе, пис оф шит, мердэ и факин асхол после чего перешел на родную мову.
Официант молчал, прижимаясь к стене. Истратив весь запас русских и иностранных идиом, Козлик отправился на место. Скрипач пиликал что-то из раздела легкой музыки.
«А на гондоле, с романтическими песнями?» – спросила Люба.
«Гондолы, собачьи упряжки и верблюды не для меня», – пробурчал с раздражением Козлик и пошел спать. Он спал крепко и не услышал, когда Грации вернулись в гостиницу. Назавтра последовала поездка на острова Бурано и Мурано. Ничего интересного на этих островах Козлик не обнаружил.
На следующий день в пять утра Алексей Петрович, оставив Граций в гостинице досыпать, отправился на прогулку по городу. Он исходил все, что можно было исходить, посмотрел все, что можно было посмотреть, и где-то в середине дня начал тяготиться этим маленьким городом, когда-то бывшим столицей империи. Козлику захотелось вернуться в Рим.
В поезде Вера читала Агату Кристи. Надежда углубилась в изучение карманного русско-итальянского словаря. Люба что-то рисовала в своем альбоме, а Алексей Петрович помирал от скуки. От невозможности развлечь себя Козлик засунул нос в Любин рисунок. Крепкой рукой, с серьезным пониманием дела, Люба рисовала собор Св. Марка, но не просто собор, а собор с гарниром. На переднем плане красовалась физиономия Козлика, до противности похожая на оригинал. Было трудно понять, как на маленьком листе блокнота все это помещалось.
«Я не знал, что ты так хорошо рисуешь», – восхитился Козлик.
«Она училась в художественной школе», – не отрываясь от словаря, промямлила Надежда.
Козлик впал в задумчивость, в его голове стали роиться финансовые мысли. Он вспомнил, что на пьяце Навона какие-то лохматые при беретах рисовали дрянь и успешно продавали плоды своих трудов. Козлик хорошо понимал, что кто-то контролирует этот маленький бизнес.
По приезде в Рим Алексей Петрович почти насильно потащил Любу на пьяцу Навона. Был найден нужный человек, у которого Козлик при посредстве рук, ног и незначительных клочков итальянского получил за малый бакшиш разрешение продавать Любины рисунки на площади. Кроме разрешения, босс по имени Джим на смеси немецкого и других индоевропейских языков посоветовал рисовать пастелью на приличной бумаге, купить маленький недорогой мольберт и назначил цену, какую следует запрашивать за рисунки, а Козлику порекомендовал не оставлять Любу одну и выполнять функцию кассира и сторожевой собаки.
Корпорация Вера, Надежда, Любовь + Козлик разделилась на две автономные части: Вера – Надежда продолжала заниматься прежним промыслом. Козлик неожиданно для себя стал маршаном. Люба рисовала. Козлик вел художественно-финансовые переговоры на воляпюке собственного изготовления. Все как будто были довольны. Люба продолжала иногда навещать Козлика по ночам. Вера отсылала по субботам дочерей купаться и загорать в Остию и проводила время в козликовой постели.
НОВЫЙ БИЗНЕС
Рисунки Любы продавались бойко. В один особенно неприятно сырой и душный день к Любе подошел джентльмен, по случаю жары одетый в черный шерстяной костюм, при галстуке, в фетровой шляпе. Кроме приветствия «чао», спросил, на каком языке Люба и сопровождающий ее Козликов говорят:
«Инглиш, франсе, дойч?» Выяснив, что Люба и Алексей Петрович говорят по-русски, Обладатель шляпы пришел в неописуемое возбуждение.
«Рюские», – с восторгом воскликнул он. После чего долго жал руку Любы и Козлика попеременно. Незнакомец показал на циферблате своих часов цифру шесть. Засим, хлопнул Козлика с изрядной силой по плечу и сказал абсолютно некстати:
«Хотите чаю, товарищ?» – после чего восторженный туземец раскланялся. Козлик и Люба поняли, что обладатель шляпы хочет их видеть завтра в шесть часов вечера.
Как известно, римляне не отличаются излишней пунктуальностью. Козлик и Люба тоже не были педантами. Шесть часов не обязательно значило шесть. Когда два ясных солнышка появились на пьяце Навона где-то около семи, вчерашний незнакомец уже был на месте. Рядом с ним сидел некто кудлатый, небрежно одетый, с красным шарфиком на шее. Когда Люба и Козлик приблизились к двум не совместимым ни одеждой, ни прической синьорам, оба вскочили со скамейки и лохматый без сучка и задоринки по-русски представил вчерашнего отутюженного джентльмена:
«Синьор Луиджи Маннели».
После чего последовали многочисленные пожатия рук, имели также место поклоны и улыбки. Обладатель красного шарфика сообщил, что его, к сожалению, зовут Бенито Грасси, но что можно поделать, если родители дали ему такое скверное имя. Синьор Грасси тяжело вздохнул и сказал, что он будет выполнять функцию переводчика.
«Синьор Маннели приглашает нас в ресторан, в хороший ресторан», – добавил Бенито.
«Вы русский?» – поинтересовалась Люба.
«Как же я могу быть русским, если я итальянец? Я не русский, я коммунист и поэтому умею неплохо читать и говорить по-русски, а синьор Маннели социалист и поэтому русский ни в зуб ногой. Мы с ним часто дискутируем основные марксистские предположения. А пока проследуем в автомобиль для поездки в ресторан. Вы там, несомненно, будете получать большое удовольствие от национальной итальянской кухни. Там подают фетучини с морскими животными».
«С тюленями, – с восторгом прокричала Люба. – Но лично я предпочитаю морских львов под шоколадным соусом».
«Вы шутите как-то странно, там будут маленькие животные, забыл, как их по-русски... а, вспомнил, клевретки».
Машина господина Маннели оказалась много комфортабельнее Вериной тачки с мотором. Ресторан был украшен косами из чеснока и майоликой, изображающей бараньи морды. Маннели посовещался с официантом. На столе появилась закуска под странным названием антипаста т.е. антимакароны: оливки, колбаса и ветчина с ломтиками дыни. На лице Козлика появилось выражение глубокого страдания. Он вспомнил заливную осетрину в «Астории». И когда официант принес подлые макароны с клевретками-креветками, Алексей Петрович сказал, в сущности, ни к кому не обращаясь:
«А солянка рыбная в «Метрополе», а шашлыки в «Кавказском», не говоря уже об эскалопах в «Европейской».
Козлик, как всегда в горестные минуты, крепко сжал руки. В какой-то момент Алексей Петрович заметил, как Луиджи пытается погладить Любину руку. Козлик, повернувшись к носителю фашистского имени:
«Скажите вашему другу, чтобы он перестал строить куры моей девушке».
На что лохматый:
«А «куры» это множественно