| ПОЭЗИЯ | Выпуск 46 |
|
* * * Вот такая это небыль, вот такая это блажь. Улетает шарик в небо – тише, маленький, не плачь. Он резиново-атласный над тобой и надо мной – синий-синий, прямо красный, небывалый, надувной. От любви и от простуды, обрывая провода, ты лети скорей отсюда, никуда и навсегда, выше рюмочных и чайных и кромешных мелочей, обстоятельств чрезвычайных и свидетелей случайных – Бог признает, Бог признает, Бог признает, кто и чей. Если веруешь, так веруй, улетая, улетай. В стратосферу, в стратосферу, прямо в космос, прямо в рай. Вот какая это небыль, вот какая это блажь. Улетает мальчик в небо. Улетаешь, так не плачь. Над снегами, над песками, над чудесною страной – ты лети, я отпускаю, воздушарик надувной. Выше голубей и чаек, мусоров и попрошаек, новостроек обветшалых, сонных взглядов из-за штор – ты лети, воздушный шарик, Бог поймает, если что. * * * Денису Модзелевскому, журналисту и гражданину Гонорарный январь, оснеженный Ижевск и квартира твоя – на каком этаже? – неприкаянная и большая, кура в микроволновке, аптечный бальзам, Башлачев на кассете угрюмо базлал, и до света – всего-то полшага. Ни продажных газет, ни затертых кассет, завалиться без спроса – и вдрызг окосеть с припасенной бутылки кагора. И понять сокрушенно: первейшее зло – в объективной реальности, коей залог – недостаток в крови алкоголя. Виннипухово Дао, великое «да», заповедная тропка отсюда-туда, ну, давай поиграем, как будто мы забыли пароли, ключи, имена, а снаружи нездешняя вовсе страна, и шагнуть за порог – как отправиться на три веселые белые буквы. Простодушная доблесть, дикая спесь – полагать наобум: все, что явлено днесь, равнозначно тяжелому бреду. Так и бродим впотьмах – по чужим, по своим, с телефонов казенных друг другу звоним: – Приезжай! – Я приеду, приеду... * * * Кому – бесстыдная весна, кому-то песенка шальная, Кому-то весточка из сна: Я умерла, а ты как знаешь. И только ветер простонал да закачалися деревья, как забухавший Пастернак в обнимку с Анною Андревной. Ты кончилась, а я живу, зачем живу – и сам не знаю, а все как будто наяву, и снова песенка дурная поет, поет, звенит, звенит, бесстыдно перепутав даты, а в небе радуга стоит, а в горле – мертвый команданте. Однажды, ядерной весной, мы все вернемся, как очнемся, в горячий город, свой – не свой, и мы начнем, и мы начнемся. Скребут совки, картавит лед, шипят авто, плюются шины, а в небе радио поет про то, что все мы где-то живы. * * * Здесь ты жила, пока не умерла. Другой маршрут, но улица все та же. И мимо проплывают номера краснокирпичных десятиэтажек... ...прощай, вот я пишу тебе опять «прощай» на этом непорочно-белом, прощаясь наугад и второпях, прощая между строк и между делом – какая роскошь – вспарывая швы, да разве мы с тобою не простили те времена и армии, что шли победным маршем сквозь твои пустыни, по простыням бессонницы, прощай, сдирая корочку с подсохшей ранки – какая дрянь – смотри не оплошай, когда, отзимовав, засвищут раки, когда – прощай, ты слышишь ли – в четверг вдруг линет хлывень или хлынет ливень, и поплывет куда-то вбок и вверх воздушный змей, нелепый и счастливый, прощай, да неужели не смогли, не удержали и не отпустили до первой светлой капельки любви – все остальное ухищренья стиля, прощай, тебе там будет хорошо, и ветер возвращается из странствий, тепло, еще теплее, горячо, непоправимо, безмятежно – здравствуй. Памяти Пэ I Где-то заполночь слышишь тройной стук-тук-тук. В подкроватной стране созревает латук. В подкроватной пыли потерялся волчок. Жил да был человек, но об этом – молчок. В подкроватной пыли – закатившийся мяч. Жил такой человек, сам судья и палач. Был один метроном, сам себе мозгоклюй. Если веришь – усни, а не веришь – наплюй. II Только заполночь слышится мерный стук-тук. «Открывай, открывай, я вернулся, мой друг! Хоть цепочку сними, хоть пусти на порог. Я устал и замерз, как обманутый бог». В плащ-палатке, в бушлате, в набухшем пальто, это кто-это-кто-это-кто-это кто – неумеренно весел и в меру поддат, беглый каторжник ли, неизвестный солдат? «Это я, мой воробушек, вот я каков – от пещеристых тел до седьмых позвонков. От обугленных скул до стеклянных ногтей – это я возвращаюсь из синих гостей. В некрасивом году, в кисло-сладком кино бьюсь дырявой башкой в слуховое окно. Толстым клювом стучу, как саврасовский грач, сам себе мореплаватель, плотник и врач, сам себе и мустанг, и седло, и ковбой. Собирайся, мой друг, я пришел за тобой. Видишь, прерию лижет шершавый рассвет. Жил да был Франкенштейн, а теперь его нет». III В подкроватной стране, в бронетанковом сне я приснился тебе, ты пригрезился мне. Стоит скобки открыть – и припомнится, как мы с тобой штурмовали московский рейхстаг. Отпускаю на волю гусей-лебедей – это игры больших невеселых людей. И торчу на высоком холме, не дыша, и трофейный сжимаю в руках ППШ. IV Расстрелять все патроны, пустить в молоко. Запузырить волчок – это вправду легко. И проснуться – что скобки закрыть, что за ско V …………………………………………….. …………………………………………….. |
|
|
|