| ПРОЗА | Выпуск 55 |
Идти в детский сад ему не хочется. И сильный дождь тут в подмогу. Глядя на ливень из окна, он говорит:
– Машины от дождя убегают...
(Ну, это понятно).
– И кусты убегают...
(Действительно, наклонились до земли от сильного ветра, бегут).
И, подумав:
– И дома бегут...
А это еще почему? Пригляделся – косой, почти горизонтальный дождь создает впечатление, что дома бегут ему навстречу. Так-то.
Пока пережидаем непогоду, показываю ему две детальки, с которыми работал на участке мелкого монтажа фабрики «Интегра» городка Мёгглинген: видишь, железная ставится снизу, пластмассовая – сверху, нажимается рычаг, и пресс загоняет пластмассовую деталь в железную, запрессовывает. А зазеваешься, сунешь туда случайно палец, – каша будет...
Молча соображает, спрашивает:
– А морковка будет?
Наконец, дождь кончается, отправляемся в детский сад. Наша пятнадцатиминутная дорога по Фарбахштрассе, названной именем одного местного деятеля, по большей части обычно состоит из разговоров об окружающих «фарбах» – цветах. Цвет облаков, подсвеченных восходящим из-за невысоких лесистых гор солнцем, цвет самих гор, проезжающих мимо машин, крыш, мокрого асфальта... Ведь он художник – статьи в местной прессе, выставка в офисе одной фирмы. Ведем, так сказать, профессиональную беседу.
Хотя сегодня его занимает другое. Вчера их группу водили в сумасшедший дом (я думал, поведут в дом престарелых). Это в связи с праздником св. Мартина, который велел всем помогать и делиться последним. Ходовая история – как он мечом отрезал часть собственного плаща, чтобы отдать ее замерзающему нищему.
Впечатлений много. «Один дедушка всё время пел, одна бабушка танцевала и трогала меня пальцем (показал, как). Один дядя всё время бил себя по голове (показал, как). На глазу у него была кровь. А голова у него меньше, чем у Амина (Амин – его детсадовский друг, мелкий для своих лет азербайджанский ребенок, голова с кулачок). У одного дяди маленький палец (показывает мизинец) был очень большой. Один дядя только сидит, не ходит. Все дети смеялись, я не смеялся, и воспитательницы не смеялись».
Подумав:
– Я только смеялся, когда бабушка танцевала.
Спрашиваю:
– Ты их боялся?
Помолчав:
– Я отходил назад (показал, как). Они хорошие люди, но не умеют правильно говорить, ходить, шевелить руками.
И, тем не менее, несколько раз попросил: «Скажи воспитательнице, что я больше туда не пойду».
Он рассматривает припаркованные к тротуару машины и определяет: «Добрая, очень-очень-добрая, злая…»
– Как ты их различаешь?
– Вот видишь, какие у этой глаза узкие – она злая.
– А эта? – я показываю на ретро-«Фиат» с двумя парами маленьких круглых фар.
– Это – инопланетян!
– ???
– У него четыре глаза и носа нет.
Некоторое время мы идем молча. Потом запеваем его любимое «Вечный покой сердце вряд ли обрадует… А для звезды, что сорвалась и падает…» Идущая навстречу спортивная пожилая дама с палками для ходьбы „nordic walking“ внимательно смотрит на нас.
Вдруг он спрашивает:
– А сколько тебе лет?
– Шестьдесят.
– А в детском саду Абдуль сказал, что ты не как папа, а как дедушка…
(Наблюдателен для пяти лет этот чёртов Абдуль со своим мягким знаком).
В последнее время его воображение завораживает магическая цифра – миллион. Смотрит на номер дома: 121.
– Айнхундертайнундцванцих… Это больше миллиона?
– Нет, меньше.
– А что больше миллиона? Миллион – это последняя цифра на свете?
– Миллиард больше.
– А есть больше миллиарда?
(Ну, есть там еще биллионы, триллионы… И так далее. Впрочем, математики и сами в этих своих шкалах запутались – для одних миллиард, для других биллион. Нам-то, сынок, это на что? Вот Пифагор говорил, что Бог есть число. Или наоборот... На том и остановимся. А то когда-то родившийся в Петербурге немец по имени Георг Кантор даже сумел строго математически доказать, что одно бесконечное множество может быть больше другого, а третье – и вовсе больше двух предыдущих, вместе взятых. И уверовал, что его теория трансфинитных множеств ниспослана ему свыше. И закончил свои дни в психиатрической лечебнице. Может, в такой же, которую ты вчера повидал. Что и немудрено – такие штуки даром не проходят).
– Два миллиарда.
Задумался.
– А мы все умрем?
– Ну… в общем, да…
– Все-все?
– Все.
– Проживем миллион лет и умрем?
(Если бы…)
– Нет, поменьше проживем…
(Ведь это же хорошо, сынок, что мы не знаем своей последней цифры на свете!).
– Сколько проживем? Ты скажи, скажи…
|
|
|