| ПОЭЗИЯ | Выпуск 62 |
|
НАША ЛЮБОВЬ Она дрожит на тех вокзалах, где откатили поезда за сеть обратных поворотов, она встречает самолёты в небесных аэропортах из городов, прилежно стёртых на картах позапрошлых стран, в её глазах струятся годы за веком, канувшим в века. Мы различаем в раме окон её прощальное лицо, в дыму обугленных бессонниц, во мгле оледенелых снов, с той отгоревшей сигаретой над отыгравшимся вином. Недораспахнутое небо, недо- гадавшаяся память, недо- любившая любовь, в потёртом прошленьком пальто, со взглядом дальним и незрячим, она дрожит на тех вокзалах, на той заснеженной скамье, в той неразгаданной аллее, куда её мы заводили и где мы предали её. В ИЕРУСАЛИМЕ Как полый ствол седых олив, пульсирует секундная, минутная и часовая растерянно висят, с утра предвечный батюшковский час и длань в расплавленной стене на людной Виа Долороза, где жизни- смерти слаженный базар. Вороны в финиковых пальмах, авраамических религий непримиримые жрецы, и зацелованные камни подогнаны под мир, как Пифагора додекаэдры в текучем тлении свечей. А небо белое в глазницах, а алое в груди, и отрясанье риз земных, как времени свинца. Пульсирует секундная, минутная и часовая вневременно висят, а рядовые ангелы, сбиваясь в стаи шелестящие, сливаются с руинами теней и за спинами громко молчат, сверяя с нами вечный час и не жмурясь на свет проливной. ИЗ НИКОГДА А те, с кем нам разлуку Бог послал, Прекрасно обошлись без нас – и даже Всё к лучшему… Анна Ахматова Из никогда или когда-то вдруг объявился не друг, не брат, забвенный знак от юности патлатой, его картины и стихи, и та же быль вокзальная судьбы, любви рассветные мазки и колкий воздух поздних одиночеств. И дочь, и сыновья, а в сердце стёртом – н и ч е г о, ни отзвука, ни музыки, ни стука. Она тупа, немая боль. Он пишет «вы», хоть были мы на «ты» в проигранном когда-то, когда пернатые надежды учили реять-обмирать от взгляда, ветра, от волны, что тает на глазах бессмертно и напрасно. Не друг, не брат, чужой и одинокий, в шершавых стенах несвершений, на гребне убывающей судьбы меня окликнул ты из юности патлатой, из никогда или когда-то, где всё лишь раз и навсегда, где так темна и непреложна обратная наука расставаний. ЧАС ПРИЗНАНИЙ Д. Г. Из вихрастого мира, где за воротом шея работы Кановы и из звёзд, не мигая, заплывают в нагие глаза, тобою послано ночное посвященье в мои оснеженные рощи, в мои безгласные равнины, в моё незрячее окно. Вслед отжившим поэтам, чьи лазурные тоги устилают небесный склон, мне бы должно ответить, взор потупивши долу, элегическим вздохом, что длиною в полжизни, или сказкою разминовений, что, конечно, уже не про нас, но если это час признаний, что оплавился в нежную просинь, то я младше тебя на века, и обо всём, что не назвали мы именем земным и безучастным, ангел вечерний и непоправимый, давай безумолчно молчать. ПОРА Пора повыбросить пластинки и музыку былого, долетавшую до куполов упованья в опечатанных храмах надежд, как отпевшие те голоса, бередившие пыльные души, пора, мой друг, пора[1] без вздоха позабыть на голом алтаре поминовений частичку бытия. Пора порвать немые фотографии, их взоры строгие и вещие улыбки, сводящие с ума, и книги рыхлые, в закладках лета, пора снести на ближнюю помойку, с открытками, где города и море прошлого, где пряничные замки и стёртые сады, где мы с тобой вдвоём. Не говоря о жёлтых письмах, веющих лиственным тленьем чьей-то аллеи над обрывом юнеющих далей – пора, давно пора на свалку, где не читают, не видят, не слышат, где пробавляются прошлые души бедною снедью сношенной жизни. Пора: замыслил я побег. ДОМА Как у Христа за пазухой, у мамы я буду спать под ватным одеялом остатние века. «Было лихо, и сейчас не тихо», – в старинном вздохе ты повторишь. В последний вечер мы обнимемся, заплачем на грани убывающих миров, под небом, рухнувшим на плечи, и закачаемся на самом, на краю, бросая тень беззвучного упрёка за них, за вас и за себя, за всех, кого здесь обманули, как ту собаку за окном, в снегах дорожных, что подозвали и пнули в нос. «Спокойной ночи, мой дружок», – ты скажешь и по-новому вздохнёшь, и скрипнет дверь в бессильные миры, где мы сильнее ночи и себя, пока, как столп, качаемся, обнявшись, на самом, на краю. * * * В скором поезде были, обгоняя ветра, мы с тобой докатили до, где нету в помине и не будет тебя. Я застыл на перроне, как в янтарной смоле, не внимая разладу заскуливших гудков, и почти не мигает там, за речкой гравюрной, неземной огонёк. Жизнь обнимет за плечи и заглянет в глаза: «подожди немного, отдохнёшь и ты». Лермонтов, из Гёте, с хором ангелов неосторожных исполняет народный артист. В скором поезде были, обгоняя ветра, мы с тобой докатили до, где нету тебя, где безгрешная Лета в ледяных берегах и безветрия млечность гасит те огоньки, «не пылит дорога, не дрожат листы», и замкнулась за нами эта «свежая мгла» там, где музыка преданных вёсен поплыла над последней землёй. |
[1] (Вернуться) Курсивом – из Пушкина.
|
|
|