| ПОЭЗИЯ | Выпуск 66 |
|
* * * Когда ещё цветное фото входило робко в нашу жизнь, четыре юных обормота на фоне зелени снялись. Один, как божий одуванчик, отличник, маменькин сынок. Другой – шпана, весёлый мальчик, а третий – щёголь-паренёк. Четвёртый – я в рубахе красной, самим покрашенной вчера, слегка задумчивый и праздный у кромки школьного двора. Изображенье это длится, с годами меркнут голоса, но остаются наши лица и удивлённые глаза. На бледной выцветшей бумаге, где мы смешливо морщим лбы, видны, как водяные знаки, четыре разные судьбы. И сколько б ни смотрел я снова на фотку, льются на меня оттуда только свет и слово, как отзвук солнечного дня. Как отзвук выпускного мая, где от черёмухи бело. И всех живых я обнимаю, и всех, чьё время утекло. * * * Неожиданный август – жара. От восторга кричит детвора, в воду бухаясь самозабвенно. Раскалённое солнце с высот выжигает траву и песок, и деревьев вскипающий сок – с жизнью связывающие звенья. Впрочем, зноя недолог возврат. Старший к августу тянется брат, постепенно погоду смягчая. Дым белесый над садом повис, двух соседних времён компромисс. На террасе, где мы собрались, можно выпить хоть водки, хоть чаю. Только воздух вкусней и пьяней. Так не будет хватать этих дней с наступлением тьмы и молчанья. Этих редких и тихих минут, что в груди застревают и жгут, и сорваться совсем не дают в пропасть холода и одичанья. * * * Меж раскидистых крон по кладбищенским тропам я бреду с похорон, как бесчувственный робот. Стал привычным обряд, как на поприще ратном. Удлиняется ряд из потерь безвозвратных. Вспомню старый погост и другие дороги, нынче редкий я гость у знакомых надгробий. Из-за леса – луна, свет на мраморных лицах. Имена, имена – что владельцам их снится? Может, мысли о нас как сосудах скудельных. Может, сказ без прикрас о мирах запредельных. Клён высокий распят над дощатой скамейкой. Здесь родители спят под звездой-нержавейкой. Души их веселя, две синицы щебечут, а в оградке земля стосковалась по встрече. Слышу голос в тени под немолчною ветвью: «Боже, всех вас храни, всех живущих на свете!» МЕХАНИЧЕСКИЕ ЧАСЫ Каждый день завожу механические часы, и мне это не надоело. Сожмётся пружина, вздрогнут маятника усы, и пошло-поехало дело. По моему желанию и от моей руки в циферблате бегут секунды. Целые сутки три стрелки нарезают круги, не ослабнут силы покуда. Это время моё, я его запускаю сам, спорю с кварцевой батарейкой, тупо веруя, что жизнь меняется по часам, которые носили предки. Мне в запястье врезался помногу лет ремешок от «Победы», «Звезды», от «Славы» – разношёрстных времён примета и живой вещдок или же истории главы. От рифлёной головки на пальцах моих бинты – туго крутится – больно браться.... Если кончится у часов завод, тогда – кранты, значит, вместе нам с тишиной брататься. * * * На полке вагонной лёжа, под монолог колёс, тело моё скулёжное затихло, как сытый пёс. Взамен скукоты домашней – мельканье минут и вёрст. В окне то леса, то пашни, то бедный сельский погост. Пейзаж пробегает пресный, взгляни – и, вздохнув, замри!.. Лечу параллельно рельсам и в близости от земли. Два дня железнодорожных – и треть страны не объять, где было несладко в прошлом и нынче горчит опять. Везде: и в столицах гордых, где толкотня и свет, и в деревнях полумёртвых, которых на карте нет. В толпе перед гласом трубным упрёков и злых обид. И там, в глубине загрудной, где долгая боль свербит. Не временный, не проезжий, на мокрый перрон сходя, всё жду я, когда забрезжит здесь солнце после дождя. И вновь на неторных тропах, ведущих в родную глушь, услышу лишь слабый ропот из терпеливых душ. МОНТАЖ Люблю искусство монтажа, я в нём поднаторел когда-то, творя с вмешательством ножа реальность незамысловато. И механической под стать была проста в работе схема – нарезать кадры и собрать сюжет из плёнки марки «Свема». Она, как тонкий поясок, наматывалась на бобину. Но прежде – выброшен кусок: две третьих или половина. Конечно, изымался брак, все затемненья, пересветы. И что не красило никак деяния страны Советов... В кино набрав серьёзный стаж, своё расширив поле брани, победно шествует монтаж уже не только на экране. Нам с ним возможностей не счесть для творческого порыва. Подрежем совесть, скроем честь, порядочность сотрём брезгливо. Неважно, что раскрыт секрет, и кто-то взглянет с укоризной. Так сделаем, как будто нет того, что нам – помехой в жизни. Того, что в лишнее, спеша, мы занесли небезуспешно... Ликуй, искусство монтажа, пока душа во тьме кромешной. НАСТРОЕНИЕ Ну, какая разница – живу, не бездомный и не голодаю. И зимой зелёную траву с тихим удивленьем наблюдаю. Ну, какая разница – живу вдалеке от мест, где жил когда-то. Я нашёл, где преклонить главу, времени бесцельный соглядатай. Ну, какая разница – обман чувства ли, неважного ли зренья? Рыхлый серый утренний туман над землёй, как зыбкое забвенье. Расплылось всё то, что позади, впереди – в холодный сумрак еду... Но туман рассеется, поди, уступая солнечному свету. * * * Иначе среди птиц, но птицы мало значат. И.Бродский На вечернем балконе смиряется взгляд, упирается в сумрак соседней стены. Только слышно, как птицы о чём-то галдят, очевидно, дневных впечатлений полны. Нам бы тоже с тобой повести разговор под спадающей крышей притихших небес. Но в отличье от птиц – в наших мыслях простор, а слова разбивает и путает бес. Для чего же тогда нам издревле язык обладателям дан человеческих лиц, если даже и клюв, и перо, и кадык в ход невольно идут в объяснениях птиц? Мало значат они, но рука и крыло так похоже во взмахах прощаний и встреч. Говори. Не молчи. Нас судьбою свело, значит, праздник общенья должны мы сберечь. Вот и я, неожиданным чувством объят, на вечернем балконе о чём-то шепчу... Слышишь, птицы в деревьях бессвязно кричат, и прохлада приятно скользит по плечу. ЛЁТЧИК ДОСААФ Старушка, «Аннушка», АН-2 – летал на нём самозабвенно. А нынче тащишься едва с авоськой, жалкий и согбенный. Когда-то – виртуоз-пилот, учил других парить по-птичьи. А нынче хмуро морщишь лоб, в кармане подсчитав наличку. С утра гудел аэродром, и прыгали парашютисты. Ты счастье чувствовал нутром, кружа над полем в небе чистом. Твой друг освоился давно на белом лайнере – на ТУшке, А ты, почти как Мимино, был верен «Аннушке»-простушке. Не испытатель, не герой, нет сложных перелётов дальних. О чём ты говоришь порой с самим собой исповедально? Судьбой проверен на изгиб, живёшь – в ушах мотор молотит. А друг твой спился и погиб, когда расстался с самолётом. Идёшь и дышишь тяжело, глядишь туда, где гнёзда грачьи, ввысь, где железное крыло тебе пророчило удачу. * * * В пустой трёхкомнатной квартире с тобой нам крупно подфартило почти что день пробыть вдвоём. Нет ни софы, ни даже стула, ни коврика. Как ветром, сдуло все вещи сквозь дверной проём. Они загружены в контейнер, хозяин пьёт портвейн в купейном. А нам на гвоздике – ключи да оглушительное эхо. И не любовь – одна потеха, и тихий смех: молчи, молчи! Конечно, дело молодое, внутри горячка нас колдобит. Глотает веник пыль в углу, в окно глядит осенний сумрак, вино с закуской лёгкой в сумке на жёстком стонущем полу.... Затёрлась в памяти картина. Давно чужой живёт в квартире. Хозяин, тот, что дом сменил, уже расстался с миром этим. А мы пока на белом свете след оставляем от чернил. Всё поменялось, пробежало. В душе – зола былого жара. Лишь через годы, одинок, для убедительности вящей звонит в момент неподходящий к нам в дверь назойливый звонок. * * * Вот и вышло всё так, как вышло. Ничего менять не хочу. Видно, так порешили в вышних – тут тягаться не по плечу. Да причём здесь судьба-планида?– Чаще делаешь выбор сам. Не успел, не хотел, не видел, по усам текло, по усам. Карту вытащил из колоды – нет причины кричать «виват!» Если был я завзятый лодырь, кто, скажите, в том виноват? Мне примером трудяга прадед, а укором живым – родня. Три потрёпанные тетради оправдать не смогут меня. Строчка к строчке до самых корок заполнял их, скорбя, смеясь. А набрался бумажный ворох, никому не нужный Парнас. Вот и вышло всё так, как вышло. Ничего менять не хочу. Но карабкаюсь вверх с одышкой, как пожарный на каланчу. |
|
|
|