| ПОЭЗИЯ | Выпуск 66 |
|
Кто же ты? Так кто же ты? Кем Бог тебя ваял? По имени давно не называют. И, кран с утра вращая, как штурвал, ты здесь живёшь, где дня не выживают. Ещё подремлешь, чтобы за часок накапало ведро воды и праны, потом грызёшь свой каменный кусок, которым пренебрёг строитель храма. А гвоздь в стене нацелился в висок. И поздно жить, и встать из мёртвых рано. А перед сном ты думаешь, что Бог, сюда, где спишь, забившись в свой чертог, сойдёт опять с невозмущённой тверди, где эти лапокрылые, как черти, того гляди обрушат потолок. Но утром вновь забудешь диалог, что Вы вели о жизни и о смерти. А помнишь зал... себя… Аиду Верди… И музыки высоковольтный ток. Город Зеро и никакого моря Я ехал один. В никуда. Было так хорошо. Куда-то я ехал. К пейзажам Твери или Крыма. Какая-то тварь предлагала купить порошок. И было желанье её растереть – нестерпимо. Колбаску жевали вокруг, разливали пивко. И дружб мимолётных несли ахинею и лажу. А я оккупировал полку, мне было легко. Казалось, с любой огнедышащей тушею слажу. Проснулся от холода. Трезвый. Но было темно. Болтало вагон, как у стайера кровь селезёнку. И потустороннее нечто глядело в окно, и так захотелось завыть, как от страха ребёнку. Я вспомнил, как тот говорил мне вчера под бухло, какой-то небритый и в меру нерусский Овидий: «На 42-м не копайся, оставь барахло – и медленно, медленно из настоящего выйди». И я выхожу. Машинист передёрнет матчасть. Вагонные стёкла сольются, сомнутся, промчатся. Стою. Я приехал. Здесь можно навек замолчать. С платформы сойти, раствориться и не возвращаться. Селена кривлялась беззубо: «Куда бы ни шёл…», – и юркнула в щель торопливо строений окрестных. А я ощутил, что последней надежды лишён, состав исчезал, как и след этих рельсов железных. Спасибо за то, что приехал сюда в несезон. Есть время сполна оценить злое качество шутки: на сколько застрял твоей милостью, славный Назон, меж прошлым и будущим в этом глухом промежутке. Ещё постоял на платформе, дыры новосёл, ломая коронки о щебень глаголов нелестных. А над головой, остывая, светил ореол, прибывших железкой всегда отличавший от местных. Чугунная звезда Может статься и ты, всё поставив на звёздную карту, не решишься: с какою звездою надежду связать. Это звёздное небо сегодня о Боге, по Канту, говорит даже больше, чем, может, хотело сказать. Отыщи, как и я, в небе звёздную (видишь?) полянку, что с соседними вместе сверкает сквозь ночи рядно, словно жизнь демонстрирует нам золотую изнанку или в случае крайнем лужёное оловом дно. На предмет астрологии звёздный ландшафт изучая, обнаружишь излучину (там же!) с прозрачной водой, где трепещет твоя, точно рыбка, звезда золотая над моей затонувшей, холодной, чугунной звездой. Каньон (с другом) Чтоб свободы вдохнуть здесь на всю, до кишок, глубину, я не зря прикатил сюда из зачумлённой столицы. Я приехал на родину, а не в чужую страну, я из прошлого ехал сюда, а не из заграницы. Нахлобучивши крышу на брови, окошки одну видят сразу из трёх объективов прибытия сцену. Разгрузились. И хоть объявляй перепончатокрылым войну. Осы – в рот норовят и кусают, собаки, как цены. Света нет, говоришь? Но на полке фонарь и свеча, в доме газ синеглаз – не пещера, чай, неандертальца. Посидим. Помолчим. Ты плесни мне в стакан первача на три скрюченных жизнью, что в кукиш не сложатся, пальца. Хочешь душу пытай, хочешь камни с души собирай. Млечный путь вытекает в долину из звёздного зева. А на том берегу помидорный отгрохали рай, только в этом раю ни Адам не замечен, ни Ева. Над свечой – насекомый Содом, под луной – тишина. Ночью в комнате мышь, как топограф, топочет под полом. По каньону тумана плывёт в мезозой пелена, и века, словно тени, стоят вдоль Днестра частоколом. На тот берег махнуть по грибы – это всё же вопрос. Олигарх через Днестр не кинул ещё эстакаду. Небо – синь. За горой где-то слышится логово гроз. Шершней, ос – что же делать нам? – потчуем ядом. Соберутся – решат мудрецы их на съезде своём, что хозяева прежние были понятней и ближе, эти новые – злыдни, тандем их – не переживём. Так что всё, многокрылые, смазывай оси и лыжи. Утвердив свою власть, зимовать теперь будем вдвоём? Может быть. А пока бы свободой сполна насладиться. За рекой помидорные грядки пасёт окоём. И пришельцам в полнеба сияют ночами теплицы. * * * Надо выйти из комнаты, сесть, что тебя не помнят и здесь – понять, на чём-то нелепом сидя, ничего перед собой, по существу, не видя. Надо выйти из дома. В окрестность. Понять – тебе незнакома местность до последнего в ней провала, да и тебя она не знавала. Надо выйти из города Солнца, и вперёд – куда морда ткнётся, точно лось в ручей или лужу, и понять, что жизнь стала смысла уже. Надо выйти из жизни (без паспорта) по традиции в призме (вид транспорта), к ней с овчинку небо, гвоздьми стращая, присобачат, солнца не обещая. Надо выйти без солнца и без отечества. Отойти от стада. Отпасть от жречества. И тогда тебя, указуя пальцами, как последнюю суку, затравят зайцами. Надо выйти за скобки, кавычки, грани представителем мыслящей почему-то рвани. Так выходит горлом стихотворение из последних слов столпотворения. Озеро крика Крюки, зигзаги, линии, углы – Бурже снующих чаек, с их природной стремительностью вяжущих узлы отчаянья над мёртвой зыбью водной. И кажется, не крылья, не нужда гоняться за куском, который бросят, не тяга в небо, страсть, инстинкт, беда, не сумма их, а крик тех чаек носит. Крик, клюва выпрямляющий изгиб, врезающий в гортань стальные свёрла, ключиц, уключин, крыльев резкий скрип, неустранимо рвущийся из горла. И понимаешь: крик тот был всегда. Но здесь его присутствия кто просит? Где крика и движения вода, как разум правды жизни, не выносит. * * * Майе Лановской Не Ваши ли глаза в живых ресничных гнёздах, над книгой задремав, легли на веки ниц? И выдох наш и вдох объединяет воздух, им дышит океан меж наших двух границ. Заоблачен и мглист, в уме зажав сценарий, свой выход ждёт рассвет в загашнике кулис, но путь луча тернист, застрявши в Нарьян-Маре, он, может быть, в обед споткнётся о Тифлис. И выскользнув едва из дружеских объятий, в Атлантику рванёт, чтоб, три часа спустя, пуститься напрямик, и скоро в Цинциннати Вы встретите его с улыбкой, но грустя. Мы каждый новый день теперь встречаем розно, и тупики разлук не ведают конца. Смерть рано начинать, а жить всегда не поздно, не покладая рук над замыслом Творца. |
|
|
|