ПЕРЕВОДЫ | Выпуск 66 |
ХХ век был полон неожиданностей: взлётов и падений, находок и потерь, военных действий и мирных будней, рутины и открытий. В числе всех этих метаморфоз выдающееся место отводится экспрессионизму. Он предъявил себя, как движение против романтизма и натурализма. Именно так и позиционировали себя деятели новой немецкой культуры, прежде всего писатели и художники. В 1911 году видный теоретик нового направления Курт Хиллер писал: «Для нас важно утвердить, прежде всего, личное, собственную тематику, волю к творчеству, собственную этику». Но только в 1916 году термин экспрессионизм стал общеупотребительным, его применяли искусствоведы и критики.
Но это случилось уже после ухода из жизни двух самых ярких представителя течения, – Георга Гейма и Георга Тракля, творчество которых оказало и продолжает до сих пор оказывать огромное влияние на современную поэзию. Однако остановимся на поэзии и личности Георга Тракля. Новые переводы его стихов мы предлагаем читателям журнала.
Один из самых интересных городов Западной Европы, в котором, кажется, дыхание жизни уже более двух столетий согласовано со звуками моцартовского гения, Зальцбург, подарил миру ещё двух великих людей, – дирижёра Герберта фон Караяна и поэта Георга Тракля. Здесь, в нескольких метрах от площади Моцарта (Mozartplatz), находится небольшая Waagplatz (площадь весов). В доме №3, в семье торговца скобяными товарами Тобиаса Тракля, 3 февраля 1887 года родился сын, Георг. У него были четыре сестры. Материальное обеспечение семьи было невелико, мать часто болела, и юноша вынужден был подрабатывать на всяких подсобных работах. После окончания начальной школы начал занятия в гимназии, однако, не сдав очередных экзаменов, бросил её, решив приобрести профессию фармацевта. С 1908 года три года он изучал аптечное дело в Вене. Став военным аптекарем, он поселился в Инсбруке. Здесь познакомился с издателем журнала «Der Brenner», Людвигом фон Фикером, который опубликовал его первые стихи. В Берлине известная поэтесса Эльза Ласкер-Шулер представила его литературной элите, которая признала в нём поэта и своего соратника. Но вскоре началась первая мировая война. Тракль был призван на фронт и принял участие в битве под Гродеком, в качестве обер-лейтенанта медицинского отделения. Увиденные военные действия произвели на него настолько сильное психологическое впечатление, что он был помещен в Кракове в больницу, в психиатрическое отделение. Здесь под влиянием алкоголя, к которому пристрастился с юных лет, и действию кокаина, он, по-видимому, при передозировке наркотика и паров алкоголя, покончил жизнь самоубийством. Это случилось 3 ноября 1914 года. При жизни Тракля вышла всего одна книга его стихов. Вот и вся канва его короткой трагической жизни. В начале своего творческого пути, прилично владея французским языком, он находился под влиянием поэзии Ш. Бодлера и А. Рембо. Очевидцы утверждают, что он был мрачен и нелюдим. Стихи его, уже более поздние, свидетельствуют о том, что у него появился свой собственный поэтический язык, свой ритм и стиль, свои сюжеты, изобилующие меланхолией и воображением видений, образов, часто непонятных рядовому читателю, ибо они индивидуальны, конкретны для переживаний и мыслей самого поэта. Словно он находится в объятьях сновидений, которые нашёптывают ему слова и ритмы, призрачные пейзажи и образы в мрачных, свинцовых тонах, окутывая автора своей сетью, своим патетическим окружением и тяжёлым дыханием. Фонетика его сложна и доступна только подготовленным читателям, собственно, читателям поэзии, глубоко сочувствующим состоянию автора. Однако, круг его образов своеобразен, несмотря на болезненное ощущение, что невольно запоминается. Возникает желание возвращаться неоднократно к его стихам. Остаётся лишь сожалеть, что такой огромный талант был загублен тяжёлыми обстоятельствами войны, вторгшейся в судьбу поэта. Тракля относят к крупнейшим немецкоязычным поэтам и, порой, ставят в один ряд с Гёте, Гейне и Рильке. Его влияние на мировую литературу ХХ века неоспоримо. К переводам стихов Георга Тракля, мы прилагаем два стихотворения, посвящённых ему, поэтами разных поколений. Первое принадлежит перу его современницы, Эльзе Ласкер-Шулер (Else Lasker-Schuler,1869–1945), другое – поэту следующего поколения, Иоханнесу Бобровски (Johannes Bobrowski, 1917–1965).
Л. Бердичевский, Берлин, октябрь, 2014
НОЧНОЕ СМИРЕНИЕ Монахиня! Прими меня в темницу кельи. Прохладой дышат голубые горы, Роса сочится, словно кровь из горла. На небе крест в мерцанье звёзд, как зелье. Пурпурный рот разрушил стон свой ложью. Игры теченье задохнулось смехом. В руинах дома возмутилось эхо, В последнем звоне колокола, дрожью. Луна на облаке! Взгляни-ка, силуэтом Плоды с деревьев падают ночами. Могилой комната плывёт над нами. Надгробный холм, мечтой, оставлен где-то. ВОРOНЫ По тёмным углам притаились вороны. Как пятна их чёрные тени, К спине прилепились оленьей, И дремлют, уткнувшись в сосновые кроны. Они не считаются здесь с тишиною, Покой отнимают у поля, Как бабы, клянущие долю, Дерутся и ссорятся между собою. Но вот, мертвечины почувствовав запах, Взлетают и мчатся мгновенно. Добычу найдут непременно, И клювами рвут и несут её в лапах. ОСЕННИЙ ВЕЧЕР Карлу Рёкку Коричнево. Подобие пятну У стен, затронутых осенней стужей. Мужчина с женщиною рядом тужат В холодной комнате, идя ко сну. Играют дети. Тени пелена Коричневым пластом упала в лужу. Проходят люди и в глазах их ужас. Церковным звоном жизнь напряжена. Для одиночества открыт кабак. Табачный дым под сводами, как мрак, Лишь тишина ещё едва ласкает. И личное, вдруг память всколыхнёт, И пьяницы в раскаянье, но вот Уж птицы вольные собрались в стаю. АМИНЬ Заполнена комната запахом тленья. Тени жёлтых обоев бегут в зеркалах. Руки, цвета слоновой кости, печальны. В мёртвых пальцах коричневый жемчуг. И в тишине Открылись капли голубых, ангельских глаз. Вечер голубоват. Отмирания время. Тень Азраила Затемняет собою крошечный сад. Аминь. ВЕЧЕРНЕЕ ОБРАЩЕНИЕ К СЕРДЦУ Крик летучих мышей, оглушающий вечер. Ворон скачет по лугу. Шелестит красный клён. Путник видит кабак – путь туда обеспечен, – Там вино молодое и орех недурён. Под хмельком хорошо прогуляться по лесу. Сквозь листву уловить колокольную боль, – Это только всего лишь церковная месса. А роса на лице? Какова её роль. МАЛЕНЬКИЙ КОНЦЕРТ Вот потрясение: солнышко смело Ладони пробило солнечным светом, – Сказка, и только. И сердце при этом Скачет. Но надо заняться бы делом. В полдень волнуется жёлтое поле. Пенье сверчков не услышишь почти ты. Шумы лесов вроде напрочь закрыты. Косы на поле, как птицы на воле. Воды обильно покрыты гниеньем. Тишь разрушается звуком гитары. Дышат вовсю поражённые пары. Замерли рыбы. Ветров дуновенье. Воздух колеблется духом Дедала. Запах молочный приносит орешник. С криками, крысы несутся, поспешно. Скрипке учителя время настало. А в кабаке, на линялых обоях, Светят, едва уцелевшие, краски. Сорваны всюду приличия маски. В общем скандале ссорятся двое. НОЧНОЙ РОМАНС Под сводом звёздного шатра Гуляет путник-полуночник. Малыш в испуге прячет очи. Луна, как серая дыра. За зарешёченным окном Девица льёт обильно слёзы. Влюблённые нырнули в грёзы Восторженно, – в пруду немом. Убийца бледный пьёт вино. Больных охватывает ужас. Монашка молится, но тужит. Припав к распятию давно. Спросонья мать поёт для всех. Ребёнок на оконной раме, В печь смотрит умными глазами, И сдавленно бормочет смех. В подвале от коптилки свет. Мертвец рукой малюет что-то. Молчанье разрушает шёпот. Все, вроде, спят, и страха нет. ТЛЕН Звонят колокола над миром к ночи, И силуэты птичьих стай видны с земли, Что в небе покружив, скрываются вдали, Как пилигримы, вытянувшись в строчку. Я им завидую. О них мечтаю. И вечером, идя сквозь сумеречный сад, Я сил не нахожу, чтоб оторвать свой взгляд, И бега времени не замечаю… Как ток, по мне прошло, дыханье тлена. И жалобы скворца, застрявшего в ветвях. Вот виноград набрал в цветении размах, И смертный страх стихает постепенно. Прильнувши к полусгнившему колодцу, Там розы лепесток о брёвна трётся. ЛЕТО По вечерам смолкает счёт лесной кукушки. Склонились злаки до земли и маки тоже. Бедою чёрною гроза летит с пригорка. И звук весёлого сверчка стихает в поле. Каштанов кроны в высоте мертвы, как будто. По маршу лестницы плывёт шуршанье платья. Едва-едва накал свечи в квартирном мраке. Сейчас серебряной рукой его погасят. В беззвучной ночи тишина. ЗИМА Холодом сковано белое поле. Стужа коснулась пространства небес. Даже охотники бросили лес. Но над прудом галки носятся вволю. Звон колокольчика где-то далёко. В кронах ночлег обрела тишина. Пo небу серая бродит луна. В избах огни светят слабо и блёкло. Зверь издыхает у края опушки. Кровью он залит, совсем изнемог. Слышен призывный охотничий рог. Вoроны кровью пьяны на пирушке. МУЗЫКА В САДУ МИРАБЕЛЬ Фонтан поёт, и белых облаков, На синем небе разгулялась стая. И окунаясь в праздность вечеров, Гуляют люди, скуку коротая. Уж белый мрамор стал совсем седым, Вдаль острым клином улетают птицы. И мёртвый Фавн увидит: словно дым Исчезла тень, чтоб в тишине укрыться. С деревьев старых падает листва, Влетая в окна со всего размаха. А на стенах, как капли волшебства, Танцуют блики призраками страха. Вот, Белый гость переступил порог, К нему собака бросилась навстречу. Погасла лампа. Подведён итог. И звук сонаты обозначил вечер. * * * В окружении женщин подтянуто горд, но улыбка крива, как гримаса. А тревожными днями ты полностью стёрт, – это видит засохшая астра. Словно тело твоё, – золотой виноград на холме наливается, зреет. Косы в поле патетикой ритма звенят. Пруд зеркальный блестит озорнее. И по красным, разлапистым листьям кустов капли росные катят забавно. Дева чёрная, как от тяжёлых оков, задохнулась в объятиях мавра. ВДАЛИ Собрали урожай зерна и винограда, И деревушка спит в осенней тишине. Стук молота о наковальню, как награда, Приносит ветер смех, что плещется в окне. Ребёнку белому охапкой дарят астры, Что распускаются душисто у оград. И с тем, что все мертвы, давно уже согласны. Лучами в темноте взорвался старый сад. В пруду всего одна лишь золотая рыбка. На всё таращится со страхом чей-то взгляд. Ок?н коснулся ветр, изысканный и гибкий, Он предлагает звук на свой, органный, лад. Мерцание звезды мечту смешало с тайной, И вдаль глядят глаза, – там тучи все в гряде. И в серой скорби мать, в тоске необычайной, И темень утонула в чёрной резеде. ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ СКОРБЬ Часы перед заходом били пять, И ужас у людей застыл во взгляде. Деревьев голых шум остался сзади. Лик смерти у окoн устал стоять. Возможно ль время нам остановить? Ночных видений проплывают лица. На пристани монашек вереницы, В такт пароходам убавляют прыть. Вдруг слышится мышей летучих крик. Гробы сбивают тут же, на полянке. В развилине лежат людей останки. Тень сумасшедшего явила лик. В осеннем небе стынет синий луч. Во сне влюблённые сплелись телами. На звёздах ангелы плывут ночами. Впотьмах виски людей белее туч. ГРОДЕК Нынче вечер окрашен в цвета вечернего л?са. Ежедневно с вершины разносится вспышками злато, При озёрной голубизне и ненасытности солнца, С жадностью катит вперёд торопливая ночь. Солдат, умирающий горько и дико, издал Вопль, что идёт из его окровавленной глотки. Только где-то вдали мирно пасётся стадо. За облаком красным Бог наблюдает сердито. Яркая кровь заката разлита по лунной прохладе. Провалены улицы в чёрную бездну пространства. Звёздная ночь плавно ныряет в золото веток. Ветер шагает тенями по молчаливой роще, Приветствуя души героев чёрным своим итогом. Звуки трубы влились в осени жёлтую флейту. О, гордость печали! Тебя на алтарь бы железный! Горячее пламя души насыщено властною болью. |
|
|
|