ПРОЗА Выпуск 9


Михаил Гиголашвили
/ Саарбрюккен /

Жена Цезаря



Императрица отдыхала в саду, когда ей сообщили, что посланный ею раб вернулся. Она не выказала нетерпения (была учена доносчиками и соглядатаями, которыми муж наводнил дворец), только перешла на другой конец террасы, где еще была тень. Раб склонился перед ней.

– Никто не видел тебя?..

– Нет, госпожа, я вошел через калитку.

– Все в порядке?.. Отдал письмо?.. Ему в руки?

– Да, я сделал все.

– Ночью придешь рассказывать.

Цезарь был в отлучке, поэтому челядь не особо строго соблюдала порядок во дворце: в некоторых залах не зажигали светильников и не подметали в саду, не разводили огня под котлами с дежурными блюдами, которые должны были быть всегда подогретыми на случай гостей, и не меняли масла в плошках, отчего время от времени по дворцу тянуло горелым и горклым. Охранники, наигравшись в кости, пили вино на берегу пруда, в середине которого плескался со своей любовницей-поварихой начальник стражи.

С трудом дождавшись ночи, императрица приняла раба, но он ничего не говорил, а только просил:

– Госпожа, дай мне простую бритву! У тебя есть бритва?.. Прикажи принести лезвие!

– Какое лезвие?.. Причем тут лезвие? – не понимала она, но все-таки вызвала свою старуху-кормилицу.

Та пошепталась с рабом, ушла и вскоре вернулась с тазом, полотенцем и лезвием. Раб встал на колени, она окунула его голову в таз, намылила и принялась сбривать волосы.

– В чем дело? – уже с раздражением удивилась императрица, но старуха махнула бритвой:

– Подожди!.. Тут подарок для тебя!..

Раб тихо торопил старуху. Ему не терпелось увидеть радость госпожи. Сейчас он думал только о ней, как, впрочем, и всегда. Это, пожалуй, было единственным, что держало его на этом свете. Лишь бы она была счастлива. Когда-нибудь и он скажет ей, что любит ее. Соберется с силами и скажет.

Когда все было кончено, он подобрался на коленях к императрице и опустил голову:

– Госпожа, смотри!

На выбритом черепе были вытатуированы слова. Они начинались над висками и аккуратной вязью окольцовывали ту часть головы, которая обычно скрыта под волосами. Письмо было наколото тонкой иглой, синими чернилами, два слова – "любовь" и "смерть" – были исполнены красным, а хвостики от них сплетались на затылке в виде венка.

– Что это?.. – поразилась она, схватила раба за плечи и, ощущая дрожь его большого тела, с диким любопытством принялась читать.

– Это письмо от него, госпожа! – не поднимая глаз от пола, повторял он, счастливо улыбаясь. – Письмо для тебя! Читай!.. Теперь ты всегда сможешь читать его!.. Никто не отнимет его у тебя! Позови меня – и читай!

Как-то давно, когда у нее еще была возможность изредка встречаться с автором этого необычного письма (поэтом, изгнанным Цезарем из империи), она призналась ему: "Единственное, о чем я жалею, так это о том, что у меня отбирают всё, написанное твоей рукой...". И вот он пишет: "Теперь ты всегда будешь иметь мое живое письмо, любимая"... Да, он всегда был всеобщим любимцем, шутником и мастером на все руки... За что и поплатился – Цезарь не любит подле себя таких. Он даже грозился вырвать у него язык. И это были не простые угрозы...

Раб спешил рассказывать:

– Он держал меня три недели под замком, пока не выросли волосы. А до этого наградил и рассказал о своем замысле. Я был согласен. Ради твоей улыбки я готов на все. Я надену тюрбан – и всё. Кого интересует голова раба?.. А ты сможешь позвать меня в любую минуту, – а про себя добавил: "любимая...".

– Он сам делал это?

– Да, госпожа, всё сам.

– Тебе было больно? – глядя на татуированную голову, она представила себе весь этот ужас.

– Нет. Он дал мне опиум. Боли начались потом. Но что мне боль, если я знаю, что это доставит тебе радость?!

Она положила ладони на горячий, живой, трепетный череп и погладила его. Раб замер от наслаждения. Он был готов сказать главные слова.

Тут вошел Цезарь.

Она отпрянула от раба, попыталась накинуть ему на голову полотенце, но Цезарь оказался проворнее и мигом оказался возле раба. Глаза у него округлились, как у кошки на ярком солнце. Изумился. Прочел. Потом поднял глаза на жену:

– Жаль, что без подписи. Впрочем, кто сей остроумец – можно догадаться.

Он начал тяжело и глубоко дышать. Кормилица тихо попятилась. Цезарь пнул раба:

– Ты-то уж точно должен знать имя!.. Говори!

Раб молча стоял на коленях.

– Имя! – Цезарь носком сандалии приподнял его лицо и уставился ему в глаза: – Имя! Скажешь – останешься жить.

Не получив ответа, он сорвал со стены свисток. Когда прибежал начальник стражи, еще мокрый от купания (Цезарь застал всех врасплох), император заорал, выхватывая из его ножен меч:

– Где охрана?.. Что делают бездельники?.. Вора поймали во дворце!.. Вот!

– Позволь... – начал было начальник стражи, уставясь на бритую голову раба, но Цезарь, оттеснив его, закричал: – Вон, негодяй! Ты арестован!

– Это просто шутка... – попыталась сказать императрица, но Цезарь, развернувшись, как на турнире, точным взмахом отсек рабу голову. Тело глухо опало на узорный пол. Из обрубка шеи толчками пошла кровь.

Отбросив меч, он пошел было прочь, но что-то остановило его. Он вернулся, присел над еще живой головой и, брезгливо поворачивая ее пальцами, еще раз внимательно перечитал письмо. Потом медленно поднялся и побрел прочь, ругаясь и круша всё, что попадало под руку:

– Боги!.. Царствами владею, а с одной бабой справиться не могу!..


Императрица была собрана в путь очень быстро, несмотря на то, что Цезарь приказал брать не только летнее, но и зимнее, что означало долгую ссылку. Кормилица отправлялась вместе с ней.

Когда они уселись на скрипучую крестьянскую повозку, императрица спросила что-то глазами у старухи, та едва заметно кивнула:

– В растворе, в банке, среди посуды..

А Цезарь, наблюдая из окна за сборами, бормотал про себя:

– Шлюха!.. Чего тебе не хватало?.. Чего тебе было мало: моей империи?.. Меня?.. Или моего?.. Голов татуированных захотелось, дура?




Назад
Содержание
Дальше