КОНТЕКСТЫ # 98




Бахыт КЕНЖЕЕВ
/ Нью-Йорк /

На языке недруга



На новой книге «Исходник» Александра Кабанова я бы поставил гриф «+21». Книга мощная и страшная. Книга о предчувствии войны и самой войне. Книга, которую стоило бы проиллюстрировать фрагментами из «Безумной Греты» Брейгеля-старшего. Книга, в том числе, о праведном гневе и жажде мщения. Но это лишь ее первый пласт. Иначе стихи превратились бы в агитационную однодневку, которая через несколько лет (или десятилетий) стала бы представлять разве что исторический интерес.

Как и полагается большому поэту, Кабанов создает свою собственную вселенную. Законы логики в ней едва ли действуют, слова отменяют сами себя, метафоры причудливы и противоречивы. Стихи его, как правило, решительно не поддаются пересказу, поскольку лишены обычного житейского смысла. Эта вселенная пропитана всепоглощающей иронией, которая, как ни странно, не снижает лирического накала, а скорее содействует ему. Может быть потому, что насмешка нередко направлена на самого автора.

Поэзия Кабанова густо замешана на игре. Далекие слова, связанные только похожим звучанием, сводятся друг с другом. Это одна из граней любопытства поэта к окружающему миру. Точно так же сталкиваются реалии разных времен, от советского детства до нынешних невеселых событий. Сталкиваются и культурные пласты: скрытых и явных цитат у Кабанова немеряно. И каким-то волшебным образом из этих столкновений рождаются не столько яркие поэтические искры, сколько натуральный фейерверк, а лучше сказать – звездопад.

Так поэт и путешествует по миру, словно наблюдательный и дотошный пассажир машины времени и пространства.

Война дала ему новый угол зрения.

Замечу, что в РФ быстро появились z-поэты, в рифмованном виде излагающие методички ФСБ, и стишонки их, будучи не многим хуже опусов, скажем, Демьяна Бедного, неизменно ближе к проституции, чем к литературе.

Кабанов, несмотря на «политизированность» своих стихов последних лет, выдержал этот нелегкое испытание.

Одну из своих предыдущих книг он издал под хлестким названием «На языке врага». Вызов очевиден, но педалировать его, полагаю, не стоит: разве не на языке того или иного врага писали Пауль Целан, Генрих Белль, Томас Манн, Мандельштам, Набоков, Джеймс Джойс, да и тот же Гоголь, если угодно?

Вместе с Кабановым я уверен, что в конечном итоге язык принадлежит творцам, а не временщикам.

Редкое слово «исходник» – вроде бы читаемый текст компьютерной программы, однако у Кабанова в нем, разумеется, таится и библейский выход порабощенного народа на свободу. Как некогда Ахматова, он мягко укоряет уехавших в «израильское бологое», а сам остается наедине со страшной новой реальностью.



«Один исход – отец и мать, окно в саду, песок и сода,
и я могу его назвать – исходом моего народа,
под слезы от днепровских вод, под вой сирен внутриутробных,
и это будет все – исход моих людей, давно свободных».

Какова же эта новая реальность?



«Я сжимаю в троеперстии круглый ползунок луны –
чуть вдавлю его в отверстие – передвину в ваши сны,
сквозь винтажное звучание с плесенью, как сыр дроблю,
тишину по умолчанию – до утра установлю».

Изысканно, изобретательно, и неожиданно. Читатель уже готовится, так сказать, получить эстетическое удовольствие, но автор отправляет его в нокаут:



«Лето в буче и в гостомеле, зреют звуки на словах,
чтобы люди мира помнили – это мы лежим во рвах,
до сих пор еще не найдены – вот нога, а вот рука –
дети гришины и надины, безымянные пока.

А вокруг – сады и грядочки совершают свой обряд,
нам кроты поют колядочки, нам медведки говорят:
мол, на всех в достатке сырости, здесь – подземный водоем,
говорят, мы скоро вырастем и до свадьбы заживем…»

Мороз по коже. Оказывается, когда поют пушки, музы не обязательно молчат. Мне кажется, что в такие времена писать такие горестные, но никак не людоедские стихи – это истинный подвиг.




Повернутися / Назад
Содержание / Зміст
Далі / Дальше