Своя планета

Глава вторая.

Каждый охотник желает знать где сидит…

Мы едем, едем, едем в далёкие края. Не то чтобы с комфортом, но и не совсем без оного. Во всяком случае я. Хотя бы потому что я еду, а мои вторично похитители, идут. А я еду. Еду в здоровенном – внутри – ящике из неизвестного, по крайней мере мне, материала, очень прочном, пылеводонепроницаемом, что очень славно поскольку и дожди, и пылевые бури уже встречались, наглухо отражающем всевозможные излучения, кроме, и это очень предусмотрительно, солнечного света, и, Василискова рацуха, радиоволн только ему известной частоты – защита то ли от спутников-шпионов, то ли от вашего непокорного слуги, то бишь меня. Ящик с маленькими, но многочисленными иллюминаторами, действительно здоровенный, здоровеннее моей хрущербной кухни, только с большими, чем на кухне удобствами. Тут тебе и сортир, и душ, и даже музыкальный центр, и небольшая, но со вкусом подобранная библиотека. А еще дешёвенький, но от этого не менее полезный тренажёр, которым от нечего делать, приходится пользоваться, заодно улучшая свои "физические кондиции". Да, кстати, и кондиционер, что вообще замечательно, так как солнце жарит нещадно. Происхождением ящика я не успел поинтересоваться, но думаю без инопланетного разума тут не обошлось. Во всяком случае без их дизайна. Дело в том, что снаружи ящик был похож на древний, покоцаный махонький цирковой фургончик, и тащила его пара шустрых ослов. Настоящих, а не тех что меня похитили. Эти топали рядом, вызывая во мне неподобающее такому культурному человеку, как я, чувство гаденького злорадства.

Путь наш неблизкий лежит в самые Соединённые штаты левого полушария. Но так как само путешествие жутко законспирировано и засекречено, то двигаемся мы по неведомым дорожкам, затаптывая следы невиданных зверей. Двигаемся довольно быстро так как отрываемся от погони, которой нет и не будет. Но об отсутствии этой самой погони знаем только я и Николай. Николай – тот самый похититель с высшим педагогическим… Как я оказался снова в плену, и почему меня, ценнейшего представителя человеческой цивилизации, никто не собирается спасать? О, это душераздирающая история человеческой глупости! Когда только Василиск, вернувшийся с зубной экзекуции, посвятил меня в детали придуманной ими, совместно с Шахом операции, я просто обязан был послать его туда, куда обычно и посылают всех придумщиков подобных операций, а именно… Впрочем это место каждый знает.

Считается и не без оснований, что всё гениальное – просто. Так же считается, и тоже не без оснований, что далеко не всё простое – гениально. План был прост. Раз меня хотели похитить, так и нехай хитят! Это бы позволило во-первых: сразу ответить на несколько вопросов: "кто? зачем? куда? и др.", а во-вторых: доставить меня без лишних хлопот и, что немаловажно, затрат, туда, куда меня и так собирались доставить, только с хлопотами и затратами. И вот пока я, что называется ни сном, ни духом, наслаждался только что вновь обретённой свободой, эфэсбэшники быстренько перевербовали Николая, как самого благоразумного и самого относительно безвредного из банды. Тот согласился возобновить похищение и доставить меня по назначению, при условии алиби, полной для него амнистии, и сохранении сумм, как уже полученных, так и ещё только обещанных. Требования Николая сочли разумными и ударили по рукам. Потом по морде. Для большей достоверности неоднократно, тем самым и обеспечив его алиби. Потом загрузили тело в камеру к остальным. На них алиби произвело такое мощное впечатление, что они тут же согласились на предложенный стонущим телом побег. Отказался только главарь, немедленно разжалованный и избитый. Охрана унесла его в госпиталь, после чего о нём никто больше не слышал и вряд ли вспоминал. Главным единогласно избрали Николая, пообещавшего всё устроить. Василиск, поведавший мне всё это, находился в прекрасном расположении духа, и кажется ни секунды не сомневался, что я тоже приду в восторг от их изобретательности. Я же чем дальше слушал, тем больше мрачнел. Собственно только тогда-то я и начал прозревать. Нет, я конечно уже догадывался, что став центром каких-то малопонятных коллизий, обречён на малоприятное времяпрепровождение. И даже в глубине души понимал, что это времяпрепровождение будет связано с риском для жизни. Но только теперь осознал к чему меня склоняют, а точнее куда выпихивают руками и ногами. Сказать, что я ощущал себя готовым на подвиг, готовым кинуться в одиночку спасать человечество, да ещё на чужой, чтобы не сказать вражеской территории, сказать такое – значило не просто преувеличить, а увеличить с десятком пре, как минимум. Тем не менее я снова промолчал. Сказались недостатки хорошего воспитания. Ну не люблю я портить настроение человеку. Вот подожду когда кто-нибудь другой ему его испортит и уж тогда… Забегая вперёд скажу, что всё неделю пока шла подготовка к отправке меня на верную, как Пенелопа, гибель, Василиск был в превосходном расположении духа.

Впрочем в план Карелина – Шаха, или наоборот, входила отправка не только меня. Параллельно в логовище вражищь, для осуществления связи между мной и центром, под центром без ложной скромности подразумевался сам Василиск, отправляли Саломею в сопровождении псевдомужа – охранника, а так же отряд спецназовцев, на всякий непредвиденный случай. Меня должны были переправить бандиты, а Елену, пардон, Саломею с супругом обычный рейсовый самолёт. Как доберутся спецы Василиск не знал, так как этой частью операции руководил, естественно Шах, а он в свои планы никого не посвящал по определению, ну и по привычке наверное, но вроде как на самолёте до Кубы, а там…

Василиск поинтересовался моим отношением к плану, и уж тут-то мне совсем было пора отказаться от этого маразма, но он всё испортил. Совершенно не в строчку, когда я уже почти готов был высказаться, он улыбаясь кинул фразу показавшуюся ему наверное дико оригинальной: "А знаешь, ты очень похож на Христа!" Пришлось привычно отшучиваться, дескать удивительно как много народу видело Иисуса и имеет возможность сравнивать, но момент был бесповоротно упущен. Слабость поэтов к лести общеизвестна, и как жаль, что я не исключение. Единственное на что меня, размягчённого лестью, ещё хватило, так это потребовать, чтобы роль Саломеиного мужа играл Гавриленко, а в спец. бригаду включены мои давешние сенсеи – таёжники. Василиск улыбнулся, и с такой лёгкостью и скоростью согласился, что в меня закралось сомнение, что я попросту угадал уже утверждённые кандидатуры. Чтобы проверить это подозрение, я попросил включить в команду ещё и врача, а конкретнее Ивана Ивановича. Улыбка Карелина стала ещё шире, и он опять же согласился. Надо ли говорить, что мои подозрения только усугубились? Думаю не стоит. Решив хоть чего-нибудь выжать из своего дурацкого положения я заявил:

– Надеюсь, в случае удачного путешествия все участники операции будут награждены, а офицер Гавриленко получит очередное внеочередное звание?

Наконец-то Василиск перестал улыбаться. Да уж, новое звание для Гавриленко, вряд ли входило в их планы. Тем жёстче я намеривался его добиваться. Вот же характер!

– Послушай, а не слишком ли часто твоего Гавриленко повышают в звании? И что он тебе так дался? В МВД звания так быстро не даются.

– Считай, что он зять генсека. Ну или теперь – президента. И вообще, я сдуру пообещал сделать из него генерала, а если будет всё по правилам, боюсь не доживу. Тут в таком бы темпе успеть дожить…

Просвистела неделя. Побег банды похитителей прошёл на отлично, с получением денег и оружия от доброжелателей из гуманитарной миссии ООН, подкупом охранников, взрывами и пулемётными очередями, погоней и отсидкой в надёжном месте, а так же вторичным, правда менее травматичным, похищением меня. Для пущей конспиративной бдительности, первые три дня перемещались мы ночью. Надо же, какой тонюсенький каламбур! Потом бандиты то ли совсем обкурились, то ли просто обнаглели, то ли время их уже поджало до невозможности, но движение не прерывалось больше чем на час ни разу.

И вот я здесь. Где здесь, точно сказать не могу. По географии у меня хоть и была пятёрка, но не за знания, а лишь по причине свободно подвешенного в пространстве языка, и общей неотразимости личности. Могу лишь догадываться, что мы уже не в России. Хотя и Чечню назвать Россией можно только с предельной натяжкой, и желательно не при чеченцах. Но думается ещё и не за границей. Хотя как раз за нею, я не разу не бывал. Вернее бывал в Армении и Грузии, в Прибалтике, и на Украине, но тогда это и заграницей-то не было. Вот же, блин, впервые вырвался в настоящий зарубёж, так и то в качестве багажа. Хорошо "молодожёнам". Летят, поди, сейчас первым классом. А может уже долетели, в отеле смотрят теле. Про то, как доблестные американцы обуздывают недоблестных инопланетных монстров, спасая Землю, и Россию в частности, за что Москва приносит им свою глубокую и искреннюю благодарность. Не люблю Америку. И Москву не люблю. Слишком она похожа на Штаты. Только, если Москва – это маленький спрутёныш с головою в лысине и кепке, и с непреодолимой тягой к грузинской эстетике. Спрут высасывающий все соки, в виде денег, из презираемых ею провинций, которые собственно и называются Россией, то США – спрутище присосавшийся ко всем мелким спрутёнышам, включая Москву. Поэтому, попасть глазеть в Штаты мне хотелось бы в последнюю очередь. То ли дело – пирамиды в Египте, или, скажем, Индия. Но человек предполагает, а другой человек, располагает полномочиями. В моём конкретном случае – господин Василиск… Зазвонила авторучка. Надо же, вспомни нечистую силу она и…

Не совсем чтоб "ноу" и не то чтоб "хау", подарок Василиска на дорожку – авторучка а ля Джеймс Бонд, содержала, кроме сотового телефона, маячка, одного пистолетного выстрела и множества других, не менее полезных вещей, ещё и ядовитый намёк в виде ампулки с ядом. На мой протест: "Я не Плейшнер!", Карелин заявил, что отрава входит в комплект каждого разведчика просто по привычке и пользоваться ею не обязательно. Так вот, звякает этот комплект, мало того что препротивнейше, так ещё и до неприличия часто и настойчиво. Мало ли, а вдруг меня нет дома, или я с дамой. Хотя, какие здесь дамы?..

– Маккавей, у нас неприятности. Молодожёны исчезли прямо из гостиницы. Саломеи нет на экране. И самолёт с десантом не долетел до Кубы. Взорвался. Скорее всего сбит. Сворачивай операцию. Немедленно.

– И как ты себе это представляешь? Ты же знаешь – они меня не слышат. А Николай только раз в день заходит. Сегодня уже был, так что…

– Придумай что-нибудь. У меня плохие предчувствия. А я срочно попробую вас перехватить, хотя вы уже в …

Ручка коротко запипикала. Вот те раз. Неладно чтой-то в гадском королевстве. Неужели меня опять вляпало? Причём, мало того, что неизвестно во что, так ещё и неясно где. Может в Турции? Может в Турции. Впрочем, так ли важно, где вляпаться?

– Откройте!!! Help!!!

Глава третья.

Суета сует… а куда сует?

Вволю напаниковавшись, отбив о дверь костяшки пальцев, выпалив из ручки единственную пульку в иллюминатор, что едва не стоило мне здоровья, вследствие неучтённого процесса рикошетирования, я уже прикидывал, как бы получше разобрать тренажёр, чтобы постараться, поднатужиться, и ка-ак долбануть!.. Но тут мы остановились. Я припал к тому самому сволочному окошку и увидел… Да. Это не Турция. С какой стати в Турции афганцы? Скорее уж это Афганистан! А что эти зачуханые, грязные, и почти наверняка вонючие, ввиду упомянутой грязности, вооружённые граждане – афганцы, сомнений, для обывателя просвещённого телевидением, не оставалось. Очень довольный своею наблюдательностью я продолжал смотреть. Странно, но мои "попутчики", не только не выглядели испуганными, или удивлёнными. Похоже они искренне обрадовались встрече. Неужели это и есть цель нашего путешествия? Из жидких рядов моджахедов, ибо если у афганца автомат он наверняка считает себя, а значит и считается моджахедом, выделился наименее зачуханый и подошёл к нашим, в смысле отечественным, бандюгам, уже тоже довольно потрепанным. Все взволнованно замельтешили руками, затрепались о чём-то, наверняка громко и бессвязно. Думается наши вежливо просили надбавки, а ихние не менее вежливо отказывали. Хотя возможно, те сбивали цену, а наши требовали справедливости. Иных аналогий этот полуспонтанный базар не вызывал, так что … Победила дружба, и тот который иностранный, дал знак своим, те припёрли неслабый дипломат, очевидно набитый зелёным змием, я имею в виду дензнаки зелёные, как тоска, хотя у некоторых, особо помешанных на демократии, этот цвет до сих пор ассоциируется с надеждой. Когда уже казалось, что все в Нирване, главный моджахед, похоже сделал новое предложение. Снова начались препирательства, однако чувствовалось, что предложение интересное и договорённость – дело времени. А если конкретнее – трёх минут четырнадцати секунд. Я знаю, я засекал. Через три минуты шестнадцать секунд дипломат исчез, а его место занял мешок. Судя по тому что в мешке находился порошок белого цвета, смачно вдохнутый одним из "наших", который после "проверки" был уже ни вашим, ни нашим, это была отменная дурь. Отменная в смысле, как только, так сразу отмена. Мешок по ценам Российского внутреннего рынка очевидно котировался круче, чем, вышедшие из моды ещё в восьмидесятых, дипломаты. И мои сограждане, выудив из чёрных глубин памяти азы таблицы умножения, без видимых колебаний, тут же в дорожной пыли переквалифицировались в наркодельцов. Сделку никак не отметили, и даже – большая ошибка – не обмыли. Каждый занялся своим делом. Афганцы развернулись и торопливо засеменили туда откуда пришли, а вместе с ними и ослики, и мой чертог, а следовательно и я, сразу забытый даже Николаем, что уж говорить об остальных. Я прилип к единственному окошку в задней стенке в смутной надежде, что Николай опомнится, догонит фургон, и я скажу ему… Тщетно. Я перестал для него, для них всех, существовать. Уменьшаться стали их суетливые силуэты, облепившие мешок, как мухи дремлющую корову. И тут мешок напрягся, из него как перезревшее тесто вылез серо-сизый дым, мои похитители успели только отшатнуться и, сделав два-три шага, упасть. Глаза их выпучились, всё остальное наоборот вспучилось, несколько секунд тела подёргались в судорогах и опали, а мешок всё продолжал низко дымить, и дымил пока не исчез за скалой, а я всё никак не мог отлипнуть от стекла, не мог даже моргнуть, пока наконец глаза не заволокло слезами. Лишь тогда я закрыл глаза, развернулся и стёк по стенке на пол, сосредоточившись лишь на том, чтобы сдержать слёзы и рвоту, но не сумев сдержать ни того, ни другого. Я дополз до унитаза и дал волю чувствам.

Когда погибают друзья это страшно. Но человеку, чтобы осознать смерть друга, необходимы годы, иногда – десятилетия. И все эти годы тебя сопровождает тупая, ноющая боль. К сожалению я это знаю не понаслышке. Смерть же врага осознаётся сразу. Теперь я узнал и это. Эти люди были бандитами, преступниками, врагами наконец, но они погибли, и почему-то мне тоже было больно. Только боль была острой и очень быстро превратилась в ненависть. Да они бандиты, но, в конце концов, они – мои соотечественники, и я не позволю каким-то душманам травить их словно клопов! Если бы сейчас кто-нибудь из этих гадов вошёл сюда, я порвал бы его, как матрос тельняшку, без зазрения смытой в унитаз совести. Словно услышав мои разухабистые мысли, кибитка подпрыгнула на ухабе, дёрнулась и остановилась. Дверь беззвучно (классная техника!) отварилась, и вошёл тот самый, самый главный душман. Он оказался на полторы головы выше, и на четверть туловища шире меня. Нижняя челюсть растительностью напоминала кактус, которому уже не суждено зацвесть, из волосатых ноздрей давно сломанного носа валил дым свежей затяжки, вызывая весёлое желание заткнуть эти выхлопные трубы, чем-нибудь потолще банана. Он приветливо, как ему должно быть казалось, скалил остатки не знавших чистки зубов, и кланяясь, и что-то бормоча, подошёл к столу, слямзил авторучку, и всё так же кланяясь попятился на выход. Вся эта сценка, воплотившая мои злобные чаяния, оказалась для меня столь неожиданной, что мой кулак еле догнал исчезающий кактус. Большего я сделать не успел, так как дверь передо мной захлопнулась ещё до того как бессознательная туша приземлилась. Очень надеюсь, что посадка не была мягкой. А ручку всё же спёр. Сволочь! Чтоб ты ампулу сглотнул, гад.

Карелин смотрел на себя в зеркало. Зрелище не утешительное. Да и с какой, собственно, стати зеркалу его утешать? Когда вы, Василий Станиславович, последний раз спали? А ваши пробежки? Гири покрыты таким слоем пыли, что в скорости, чтобы их обнаружить, понадобится вызывать минёров, если не археологов. Под глазами мешки, достойные лучшего применения, например на уборке картошки. Да и в зеркало, Вы, когда последний раз смотрелись? То-то и оно.

После исчезновения Натальи, Карелин не стал принимать новую секретаршу. До окончания операции, вводить в задачу, и без того трудноразрешимую, новые неизвестные, пусть даже и проверенные компетентными органами, было бы неразумно. Поэтому он сам варил себе кофе. В который раз за сегодня – лучше не вспоминать. Он практически перестал различать кофейный вкус, не наслаждался тонкими оттенками аромата, а просто заливал в себя горячий напиток, пытаясь подстегнуть и без того уже нервные клетки, как безжалостный хозяин загнанную лошадь. Последнее время всем приходилось работать на износ, и Василиск никому не давал поблажек, а уж тем более себе, хотя как раз в последнее-то время работа и перестала давать положительные результаты... Противник раньше отвечавший незаметным ударом на незаметный удар, теперь постоянно опережал его как минимум на шаг, не предугадывая, а точно зная, что, где и когда собирается предпринять наша сторона. Откуда шла утечка информации выяснить не удалось, и Василиск, в который уже раз вспоминая последний разговор с Маккавеем, всё больше убеждался в мысли, что тот возможно прав, возможно сами имаги ведут двойную игру. Хотя о последних своих действиях он и им не докладывал. Тем не менее противник их сорвал. Значит… Ничего это не значит. У имагов была возможность поставить жучков например, или прослушивать его разговоры, а то и мысли, каким-нибудь иным неизвестным способом. Впрочем, тогда и тхахты могли бы… Голова кругом. Но на жучков кабинет необходимо снова проверить… Потери неизбежны. Это первое, что он усвоил, едва вошёл в игру. Потери неизбежны. Погибают хорошие люди. Многих Карелин знал лично. Многих он сам втянул в эту игру, давно переставшую быть игрой, и от этого – ещё больнее. Но переживать, мучиться, рвать на себе волосы – это позже. Шаху тоже тяжело, Ивана Ивановича, например, он знал ещё с юности, когда служил где-то на границе, но держится он молодцом, как будто ничего не случилось. Поднял свои "афганские" связи, чтобы вытащить Маккавея. За время "афгана" у него появилось не только множество заклятых врагов, но и несколько верных, преданных друзей. Такова война. Сейчас надо спасти если не всё человечество, то хотя бы Маккавея. Василиск был уверен, что Маккавей – решение проблемы. После таёжного, продуманного и очень наглого похищения, он окончательно в этом уверился. Хотя… Имаги считают, что ему всё равно не справиться, что он слабый. Как будто есть выбор. Может они его просто недооценивают. А может боятся. Потому что не понимают. Впрочем и у самого Карелина уверенности в благополучном исходе поубавилось. Да у Маккавея сила, но сам он человек по природе несильный. Не слабый, нет, но и не сильный. Василий перечитал всё написанное Раппопортом. Всё что удалось найти. Вплоть до рукописей, изъятых сразу после "похорон". Да, человек он хороший, добрый, безусловно талантливый, и как все хорошие, добрые, талантливые люди, глубоко одинокий, даже одичавший. И совсем не боец. За несколько месяцев превратить такого – в бойца невозможно, если только… Трудно даже представить, что должно произойти. И лучше бы не происходило.

Ну что ж попробуем успокоиться и в надцатый раз проанализировать ситуацию. Как показала практика это не очень помогает, но зато убивает уйму времени, а это для меня сейчас самое главное, иначе эта уйма… Слово "уйма", почти наверняка – сокращение. Смотрит древний человечишка на чего-нибудь, чего слишком много и думает: "Уй, мама, что ж мне с этим всем делать? Уй, ма, таскать – не перетаскать!", а в итоге от всего процесса таскания – неперетаскания остаётся лишь слово. Так вот: друзей нет, связи нет, жратву с тех пор, как я вырубил того гнилозубого урода, а это уже без малого тридцать пять часов, не носят, так что питаюсь в основном зрелищами. Зато зрелища есть. И их два. Первое: зрелище моей, поначалу добровольной и уютной, тюрьмы, переставшей быть добровольной и сразу ставшей тесной и ненавистной, второе: немой горный пейзаж за окошками, вроде как протекающий мимо, но тем не менее не меняющийся. Правда есть одно важное изменение, теперь мы едем все, и едем ненамного, но быстрее. Моих замечательных осликов, едва ли не последних моих соотечественников в этой забытой богом, но не дьяволом, стране, сменил какой-то контуженый драндулет неизвестного происхождения. Два его младших собрата проглотили моих новых похитителей, и очевидно с трудом их переваривали, выпуская густой мерзко-сизый туман из соответствующих отверстий. А грустные ослики были уведены одинокой низенькой чёрной старушкой в такую же одинокую низенькую чёрную халупку в двадцати метрах от дороги. Если бы я умел писать картины, то обязательно нарисовал бы этих удаляющихся в низенькое чёрное одиночество маленьких осликов сопровождаемых чёрной женщиной такой же безликой, как сама смерть. Как всё же хорошо, что я не пишу картин.

То что нас обстреливают я понял по тому, как мою тюрьму затрясло. Машина затормозила настолько резко, насколько позволяли извивы дороги и сдохшие тормоза. Кто же нас может обстреливать? Глупый вопрос, конечно друзья! Я кинулся к окошку, поглазел немножко, и почти сразу побежал ставить музыку, ведь что за немое кино без тапёра. Включил первое, что попалось под руку. Этим первым оказались "Pink Floyd", "вам бы здесь побывать". Что ж, очень даже символично. Когда музыка заиграла, я уже снова сидел в своём первом ряду, пытаясь вникнуть в сюжет, как хоть и опоздавший к началу, но очень добросовестный и, прямо скажем, заинтересованный зритель. Ни атакующих, ни защищающихся мне видно не было, из-за величины "экрана", которую и величиною-то называть – не просто лесть, а верх подхалимажа, зато прекрасно гляделся пылающий драндулет, выброшенный, наверное одним из первых взрывов, в неглубокий кювет прямёхонько напротив моих чертогов. На фоне сумеречных высокомерных гор, чадящий факел авто, отсветы близких взрывов то ли гранат, то ли чего посерьезнее, ах, какая прекрасная операторская работа, уж не говоря о режиссуре! Правда сценарий подкачал. Дверь отварилась, впустив отвратительную гамму звуков и запахов, как бы мимоходом напоминая, что это не кино. В отверстие, отстреливаясь, ввалились двое из временных совладельцев моего оголодавшего, но уже неплохо натренированного тела. Что я тут же и доказал, в основном сам себе, сняв с тренажёра одну из чугуняк, благо эти оба были очень заняты наружными разборками, и аккуратно опустил её на голову первому, а обернувшегося на странный звук второго, тут же подстрелили мои неизвестные друзья. Правильно, пусть не отвлекается! Тела я хладнокровно обобрал на предмет оружия, и так же хладнокровно выпихнул за дверь. И тут хладнокровие кончилось. Я вдруг осознал, что убил человека! Я, который даже дрался и то с неохотой, да и это осталось где-то в юности, а то и в детстве. Да мало того, что убил, это-то похоже, становится уже дурной привычкой, но сделал это сознательно, осознанно, умышленно и преднамеренно! Ой, мне плохо! Ой, меня сейчас…

Пока мы с унитазом вторично изучали содержимое друг друга, кино успело кончиться. Образовавшуюся тишину скорее не нарушали, а подчёркивали забытые, но всё равно уместные "Пинки", а запах пороха, палёной резины, а так же бензина и многого другого, но тоже палёного, частично вытиснился свежим горным ветерком. Я встал, подобрал автомат, и совсем уж было, собрался выглянуть наружу, чтоб хоть сымитировать храбрую разведку, как вдруг услышал речь. Причём не просто речь, а вполне русскую, правда всего три слова, зато каких: – Не стреляй! Свои!

– Свои в это время дома сидят… – извините, вырвалось, хорошо хоть продолжать цитировать кота Матроскина я не стал, дабы не обидеть своих спасителей, телевизора у которых вполне могло и не быть.

Семён Петрович аж весь светился. Как всегда наглаженный, начищенный и отутюженный, но сегодня ещё и просто радостный и хитрый, как школьник, который делится с лучшим другом под страшным секретом какой-то только их волнующей тайной. А Василиску сегодня совсем не до тайн. Да и вообще не до чего и не до кого. Шах, конечно, и человек хороший, и офицер талантливый, в конце концов просто друг, если вообще в их возрасте возможно стать друзьями, видясь раз в полгода в течение семи лет, но именно этот "раз в полгода", генерал выбрал крайне неудачно. Вполне мог сообщить свою новость, судя по "свечению" приятную, и по телефону. Хотя Карелин с трудом мог представить новость, которая его бы обрадовала в данный момент, больше, чем одиночество. Между тем генерал, словно не замечая настроения Василиска, но устав ждать, если не кавказского гостеприимства, то хотя бы элементарной вежливости в виде чашки кофе, или, как крайность, одного из ничего не значащих вопросов, типа "Как дела?", "Что новенького?", "Чего припёрся?", сам расхозяйничался, вскипятил чайник, налил кипяток в личную Василисковую чашку, растворил в ней полбанки кофе и столько же сахара, уселся в кресло нога на ногу и нарочито громко стал хлюпать, тем самым вежливо подталкивая к началу дружеской беседы. Поняв, что отвертеться не удастся Василий Станиславович, ворчливо промямлил:

– Ну присаживайтесь, Семён Петрович, чувствуйте себя, как дома. Не хотите ли кофею?

– Да уж спасибо, Василий Станиславович, не откажусь. Ты что, Карелин, в ипохондрики заделался, или не выспался?

– Всего помаленьку. А ты что сияешь, как самовар, неужто Маккавея отбили?

– Ну как с тобой разговаривать, весь кайф сломал. Нет чтобы издалека как-нибудь, что мол там слышно за границей, нет ли каких известий…

– Так у тебя все известия на лице написаны, как будто ты не генерал, а девица на выданье, которой пять минут, как предложение сделали.

– Скажи ещё, неприличное.

– Неприличное.

– Так кто из нас солдафон? От вашего юмора, господин учёный за версту несёт казармой!

– Это не мой юмор, а наш совместный, и кончай трепаться, давай выкладывай, что у тебя, а то башка по швам трещит.

– Как ты очень правильно угадал, Маккавея отбили, он в добром здравии и передаёт тебе привет.

– Ну привет он мог бы и сам передать, когда вернётся.

– А вот это, боюсь, произойдёт нескоро, через двадцать одну минуту он будет уже в воздухе, лететь в направлении нашего самого заклятого друга.

– Ты что с ума упал? Ты что собираешься его одного отправить на съедение? Без связи, без поддержки?! Мы же договаривались! Мы же решили прервать операцию! Ты же сам говорил…

– Ничего такого я не говорил. Во-первых Маккавей, по твоему, между прочим, утверждению обладает кое-какими способностями, а во-вторых он будет не один, но об этом поговорим через пять минут после того, как тебя осмотрит мой личный стоматолог.

– Это ещё зачем, с зубами-то как раз у меня всё в порядке.

– Знаю, знаю. Но ничего, будет ещё лучше, – Шах набрал несколько цифр на сотовом телефоне, и, не дожидаясь ответа, засунул его обратно в карман. – Сейчас зайдёт. Да кстати, ты знаешь, а ведь я обнаружил источник утечки информации…

Пока я растирал раздавленное плечо раздавленными пальцами, Голиаф хозяйничал в моей бывшей, весело катящейся в малоизвестном направлении, тюрьме, открывая консервы, разливая спирт по трём алюминиевым кружкам, место которым, по-хорошему, в музее революции, и трещал без умолку о том, как он соскучился по Афгану, и что даже не подозревал, что соскучился, и что вроде, как не уезжал, и что ничего тут не изменилось… Время от времени, в очередной раз вбивая мне плечо в грудную клетку, он радостно сообщал, что страшно рад меня видеть. Я тоже радовался встрече, но не до членовредительства же!

– Если ещё раз хлопнешь меня по плечу, пожалеешь.

– Я тебя и так жалеючи, сперва чуть не удавил в объятьях от радости и неожиданности. Нам же не сказали кого мы похищаем. Приказали тайно отбить очень важное лицо, никак не думал, что это ты.

– Это у вас теперь называется тайно? Кстати, тебя я уже успел оплакать, так что ты для меня ещё больший сюрприз.

– Это ты насчёт сбитого самолёта? Да уж это было круто. Мы уже в самолёте сидим, как вдруг "отбой", мы перематерились все. Оказалось на кого-то из начальства озарение снизошло, решили сперва "тень" отправить…

– Кого отправить?

– Не кого, а чего. "Тень" – это болванка такая с электронной начинкой. Имитатор. Хочешь ракету сымитирует, хочешь самолёт или "шатл". А хочешь – всё вместе и штук двести. Глазами-то в небо не залезешь, а спутники там, системы слежения всякие дурит почём зря. Про наш асимметричный ответ ихней ПРО слышал? Думаю это один из вариантов. Дёшево и ну очень сердито. Как говорит наша капитанша, хоть помнишь такую? – я кивнул, впрочем он этого даже не заметил, наверное не сомневался, что такую женщину забыть невозможно. Похоже он в её сторону тоже дышит не совсем ровно, – так вот, как говорит наша капитанша: "Отправь тысяч пять "теней" в гости, и годовой бюджет Штатов уйдёт на гигантский фейерверк и туалетную бумагу для чувствительного американского населения".

– Остроумно. Но за что ж ты-то, Голиаф, так Америку не любишь? А говорят ещё большие люди – добрые.

– Я-то добрый, я сербов не бомбил. Они гады любят издалека долбануть, чтоб их сволочей, не дай бог, не поцарапало, а потом помощь оказать. Гуманитарную. Да ещё ждут пока их попросят, козлы.

– Дак Вы, батенька, махровый коммунист, понимаешь! Не бычься, не бычься, я от ентой державы тоже не в восторге, просто не люблю безапелляционной огульности, а также огульной безапелляционности. Сербы тоже не ангелы. Да и мы здесь в Афганистане… Ангелов вообще не бывает. Во всяком случае среди людей. Все хороши. Поэтому-то я и ненавижу политику, а ещё больше разговоры о ней.

– А что, мы в Афганистане?! Ну что мы?! Да мы, если хочешь знать…

– Не хочу! Лучше дорасскажи, как вы уцелели.

– А чо рассказывать-то. "Тень" сбили где-то у Кубы, а нас тормознули до выяснения. А вчера бросили в помощь афганским товарищам, для освобождения особо важного заложника, который оказался тобой. Спасали-то тебя они, афганцы. Я тут в основном как переводчик, а все наши у аэродрома. Через, – он довольно долго разглядывал часы, что-то высчитывая, – два часа тринадцать минут будут захватывать, так что нам надо успеть, а для этого торопиться.

– Вы что тут собрались новую афганскую войну устроить?

– Да тут и старая не кончалась. Не волнуйся, ребята быстро и тихо всех уберут, а когда улетим пусть талибы забирают свой аэродром себе обратно, не жалко.

– Но ведь завтра все газеты сдуреют! Русские снова в Афганистане!

– Не смеши. Если газеты вообще об этом напишут, всё спишется на "Северный альянс". А они только обрадуются. Дескать, наши мужественные бойцы не дадут спать спокойно экстремистам позорящим ислам, ну и так далее. Они им тут спать действительно не дают. Ну а мы уже будем в Америке.

– ГДЕ!!!

Саломее следовало послушаться Игоря и спускаться по лестнице. Но ей очень понравился гостиничный лифт. Наверное он был самым обыкновенным лифтом для отелей такого класса, но так как она вообще не жила не только в заграничных отелях, Болгарская гостиница на "Золотых Песках" времён развитого социализма, когда она была совсем ребёнком – не в счёт, но и вообще за границей, Болгария опять же не в счёт, тогда она была почти что Советским Союзом, лишь слегка припудренным, то всё здесь ей казалось сказочным, а лестница напомнила бы, что это не сказка… Она взглянула в глаза псевдосупругу с самым жалостным выражением на какое была способна, и Гавриленко, чей опыт общения с женщинами требовал значительного пополнения, тут же зардевшись сдался, брякнув что-то вроде "это опасно, но как скажете, дорогая", и после слова "дорогая" зарделся ещё больше. Саломея чмокнула его в аленькую щёчку, доведя её цвет до пунцового, и быстро пошла к лифту, предвкушая прелестный вечер. В шикарном вечернем наряде, на покупку которого не хватило бы всей её учительской зарплаты вплоть до пенсии, а то и вместе с пенсией, она выглядела сногсшибательно. Отсутствие опыта ношения дорогих одежд, с лихвой компенсировалось врождённой грацией, и излучаемыми во все стороны жизнерадостностью и оптимизмом, столь редкими в среде постаборигенов, то есть не индейцев, а "истинных американцев", чьи неснимаемые, заношенные улыбки служат исключительно в целях рекламы личных стоматологов. Итак, Саломея предвкушала, Гавриленко пытался отделаться от нахлынувшей застенчивости, то есть оба были слишком заняты, чтобы заметить отсутствие лифтёра, а также то, что лифт, двигаясь с обычной скоростью, с седьмого этажа до первого ехал несколько дольше обычного. Если быть точным – ровно на ещё три этажа. И когда на пульте загорелась единица, они уже были на два этажа ниже подвала. Двери отварились не только спереди, но и сзади. Вернее, задняя стенка просто бесшумно откатилась в сторону. В спину Игоря уткнулся ствол, а спереди в открытые двери смотрел ещё один. Его обладательница насмешливо вежливо прошелестела:

– Ба, Елена Николаевна! А вы неплохо выглядите для своих лет. А кто этот милый мальчик? Вы нас не представите?

– Отчего же. Познакомься, Игорь. Эту стерву зовут Наталья.

Сижу. Курю. В ста метрах – идёт холодная война. В том смысле, что практически без применения огнестрельного оружия. Если сказать ещё проще, да и честнее, натуральная резня. Доносящиеся сюда, хотя и изредка, но всё-таки, звуки выстрелов, столь хаотичны и так быстро обрываются, что скорее напоминают предсмертный кашель. Каковым они, по сути, и являются. Охраняющая меня и мой терем-теремок пара "наших" афганцев явно недовольна выпавшей им ролью сторонних, практически посторонних, наблюдателей. Они курят, что-то отнюдь не табачное, и громко ругаются. Может, конечно, и не ругаются, а просто мило беседуют, но язык этот такой, что абсолютно всё сказанное отдаёт матерщиной. Очень очевидно видно, что и им бы хотелось бы тоже бы порезвиться бы, порезать пяток-другой своих соотечественников, более преуспевших в религиозном фанатизме, чем они сами, но фиг-то там. Я тоже курю, тоже ругаюсь, правда про себя (не в смысле о себе, а в смысле не в слух), но в отличие от них совсем даже не имею ни малейшего желания попасть в гущу событий. Во-первых там и без меня справятся, во-вторых – папа учил избегать больших компаний, потому что большая компания – это уже не компания, а толпа, а толпа – это почти гарантированный погром, ну и в-третьих: есть слова в которых есть (пардон за тавтологию) нечто Фрейдистское, то бишь фекалийное, например слово "заговня", или вот "гуща"...

Сигарета кончилась, а с ней и пачка, а с ней и неравный бой. В небо, безуспешно пытающееся стать ночным, взвилась, несколько секунд повисела и, нехотя, сгинула зелёная ракета. Тут же мои слегка хмельные спутники, сигнализируя мне, ставшими многочисленными, руками, словами и выпученными глазами, ринулись к машине. Проявив чудеса ловкости и чудо сообразительности я таки захлопнул дверь, которая даже в принципе закрывалась только снаружи, и только успел, пожертвовав полотенцем, её кое-как закрепить, как чуть снова не открыл её, на этот раз собственным лбом. Это означало, что мы тронулись, причём водитель уж точно. Зато, не успел я даже сформулировать всё, что о нём думаю, как мы были уже на месте. От места, надо признать, осталось не так уж мало… техники. Мимо проскочили: трактор, два экскаватора, полтора вертолёта, создававшихся не иначе, как по чертежам Леонардо, и один, зато фантастически жутковатый, суперсовременный чернющий самолёт – гордость НАТОвских правозащитников. Если судить по размерам, в его чреве запросто могла уместиться армия небольшого государства, плюс болельщики "Спартака". Судя же по гостеприимно разверстой пасти, именно он и являлся нашей целью. Конечно ещё не конечной.

Что же касается людей, то ни нападающих, ни оборонявшихся не наблюдалось. Очевидно, первые куда-то попрятали вторых, а затем и сами попрятались, что очень разочаровывало, поскольку многих из этих самых "первых" я обнял бы с преогромным удовольствием. Правда оставалась надежда, что они меня ждут с распростёртыми объятиями где-то в глубинах летучего монстра, но я, будучи дяденькой довольно большеньким, склонялся к мысли, что, выполнив свою миротворческую задачу, они попросту слиняли в местечко потише, каковым теперь можно признать любое местечко достаточно удалённое от чудо-юдо-самолёта, заведшего свои бешеные двигатели, даже не думая дожидаться нашей в него мягкой посадки. Она и не стала мягкой. Машина везущая мой домик подпрыгивала, виляла задом, объезжая невидимые колдобины, а если учесть, что "задом" ей как раз и служил мой домик, то равновесие я удерживал с трудом. А скорость, вместо того чтобы падать, только нарастала. Если человек действительно произошёл, от обезьяны, то прародителем нашего водителя был Бандар-Лог. Желание быть съеденным в нём всё нарастало и гнало вперёд, хотя самолёт больше походил на распухшего ската с крокодило-бегемотовым хавальником, чем на питона.

Мы ворвались в чёрное нутро, и челюсть захлопнулась с громким чавканьем. Мне показалось, или самолёт действительно рыгнул?

Глава четвертая.

Какой русский не любит быстрой езды по Нью-Йорку?!

Какой русский не любит быстрой езды по Нью-Йорку?! Да так, чтоб рядом – прекрасная незнакомка, и ещё одна, чуть знакомая, но тем не менее тоже прекрасная, а в голове ни мыслишки, зато душа разрывается от обилия неопределимых, но противоречивых чувств. Какая русская не мечтает пронестись по этому суперсовременному и при этом сказочному городу в огромном белом Ролс Ройсе, да так чтоб на ней – вечернее платье, а за окном невидимые из-за скорости, но подразумеваемые восхищённые и завистливые взгляды, и манящие неоновые созвездия проносятся мимо, затмевая настоящие, те, что только угадываются где-то свыше и тоже манят, жеманно и насмешливо одновременно… Какой? Какая? Какие они – эти загадочные русские, не любящие всего вышеописанного великолепия? Ответ на эти вопросы элементарнее элементарной частицы. Они – самые что ни на есть обыкновенные, просто на их причёски направлены не очень большие, но вполне смертоносные пистолеты, а это кого хочешь лишит удовольствия, да и кого не хочешь тоже.

Саломее совсем не было страшно. Зато было очень досадно и страшно обидно. Она чувствовала себя виноватой и, как следствие, – препаршиво. Конечно же она должна была, нет, просто обязана была вчера ещё использовать свой дар. Пусть заглядывать в своё будущее ей было ещё трудно, почти больно, но что мешало взглянуть, хотя бы мельком, на ставшее таким малоприятным настоящим будущее Игоря? Ведь хотя её и отправили в качестве связной, но она прекрасно понимала, что ждут от неё не шифровок, не радиограмм, а именно предвидений. Это не просто подразумевалось, а как сказала бы Маргарита Петровна: "само собой разумелось". Так опростоволоситься, так проколоться, не просто непростительно, но может статься, что и гибельно.

Чем больше Саломея себя клевала, ругала и уничижала, тем сильнее злилась… на Наталью. Нелюбовь с первого взгляда, (которую, тогда ещё Елена, объясняла себе тем, что Наталья моложе, и пусть не так красива, но не менее привлекательна, хотя и за счёт вульгарного поведения, безвкусной манеры одеваться и ореола соблазнительной доступности), с лёгкостью переросла в ненависть – чувство которого она ещё никогда ни к кому не испытывала. И это новое чувство, Саломея осознала это с удивлением, ей нравилось! Она с удовольствием представляла себе, что же она сделает с этой самодовольной размалёванной стервозой, в обтягивающем выпирающие формы комбинезоне, когда представится такая возможность. В том что такая возможность обязательно представится сомнений быть не могло, потому что добро ведь всегда побеждает, а уж если и карает, то в первую очередь конечно же предателей! Тем более таких болтливых. Наталья не замолкала ни на секунду, явно довольная своим положением победительницы, что очень раздражало. Мелкая шпионочка, чувствовала себя крупным прекрупным шпионом. Себе она очень нравилась, да вот только этого ей было явно мало. Ей, видимо хотелось, чтобы пленники как-то посерьёзнее относились к своему поражению, хоть побледнели бы что ли от испуга. А то вели себя как-то почти равнодушно, что слегка подпорчивало безмятежную радость троянской кобылы. Вот и приходилось бросать язвительные замечания, ехидные реплики и двусмысленные колкости в неблагодарную, на редкость молчаливую, ни на что и ни в какую не реагирующую публику.

А ещё раздражали мужчины! В первую очередь неприятно удивлял Гавриленко. Как гражданин он вёл себя вполне достойно: на Натальины глупости не обращал внимания, губы плотно сжаты в холодную, презрительную улыбку, а кисти рук в кулаки, ждущие только команды "пли!". Всё бы ничего, но Саломея прямо чувствовала, как время от времени он, как ему казалось незаметно, пожирал взглядом Натальины бёдра. Ах, если б у его взгляда выросли зубы! Вот тогда бы и пожирал… Второй вёл себя ещё более неприлично. Мелкий мужчинка с прозрачной, призрачной причёской, брынзовой кожей и столь тонкими губами, что наличие за ними ротовой полости казалось сомнительным, всю дорогу плотоядно зырил на Саломею, причём плотоядность эта, в отличие от Игоревой, совсем не походила на эротическую. Казалось, будь его воля, он бы её действительно скушал, причём по-гурмански медленно, тщательно пережёвывая, и естественно не забыв заложить салфеточку. В его тщедушном тельце содержалось столько гадкой, скользкой, пакостной гнуси, сколько во всех членистоногих и паукообразных вместе взятых. Более мерзких типов она в своей жизни ещё не встречала, хотя из всех встречавшихся типов большинство было мерзкими. И это притом, что феминисткой она себя не считала, да и не была ею. Ей не только совсем не светило оказаться с этим гадёнышем наедине, пусть даже на пять минут, но даже мельком встретиться с ним в будущем.

Едва она подумала о будущем, как её осенило. А ведь и сейчас ещё не поздно узнать, что там день грядущий им готовит. Конечно под взглядами двух чудовищ и двух стволов сосредоточится непросто, но почему бы не попробовать. Вдруг там всё прекрасно, тогда и волноваться не стоит, а если наоборот… То тем более!

Саломея прикрыла веки, ну вроде всё ей надоело, пристроилась поудобнее на чудесном кожаном диване и, настроившись на Игоря, попыталась обозреть его будущее…То, что она увидела – потрясало. Такого с ней ещё не было. Калейдоскоп событий, от, в общем-то вполне безобидных, до абсолютно бессмысленных, а иногда и просто диких, хлынул в её мозг. И все они происходили одновременно. Вернее могли бы произойти, если бы…

Ещё во время первого "урока", Маргарита Петровна, в обычном своём безапелляционном стиле заявила: – Провидцев я делю на четыре категории. – Она таким тоном произнесла, это своё "я делю", что в её правой, небрежно закинутой за спину руке, Саломее примерещился метровый тесак для рубки мяса. – Есть ещё и подкатегории, но тебе о них знать необязательно, это для нас – теоретиков, а из тебя, милочка, наша задача сделать практика. Так вот: первая категория – это гадалки и, что ещё хуже, "гадалы". В основном все они шарлатаны, что не мешает им совсем даже неплохо зарабатывать. Но не про таких речь. Некоторые, хотя и они – ничтожества, всё же обладают кое-каким даром, правда это ещё не предвиденье, а скорее неплохо развитая интуиция. Вкупе с отменной наблюдательностью и дедуктивным складом ума, она позволяет им не только достаточно точно угадывать прошлое клиента, но и, предугадывая его наиболее возможные поступки, предугадывать наиболее же возможный вариант развития событий. Даже при невеликом уме, по кругам под глазами и дрожащим рукам, можно многое сказать не только о недавнем прошлом пациента, тьфу, конечно же клиента, но и о недалёком его будущем. Чуть-чуть антуража, немного психологического давления, практически программирования клиента, и процентов на тридцать-сорок будущее предопределено. Такая вероятность большинство лохов вполне устраивает, что возвращает нас к уже упоминавшейся совсем даже не кривой зарплате.

Вторая группа, почти столь же многочисленная и ещё более шарлатанизированная – это ведуны и ведуньи, а также прочие дилетанты. Они действительно предвидят будущее, ну вот как ты у нас. Видят они только один, самый напрашивающийся вариант, и он, естественно, частенько бывает верным, что, однако, не даёт им основания так высоко задирать носы, как они это делают, поскольку их ошибки гораздо болезненнее, а порой даже трагичнее, чем ошибки простых гадалок. Третья группа – провидцы. Это уже элита! Не важно как их называют или обзывают: маги, колдуны, колдуньи, ведьмы… Нет, не те, которые дают объявления в газетах, обкладываются кучей дипломов, званий, степеней, собирают залы, где втирают очки, вешают лапшу и заряжают воду. А те, которых днём с огнём искать, да ещё догнать, а потом уговорить хоть слово молвить. Вот они-то, как раз и есть те самые "ауристы", как называет их ваш Василиск, хотя по-моему он сам ни хрена в этом не сечёт. Уж поверь, деточка, мне, старой, но мудрой тётке, аура есть у всех, и к сверхъестественным способностям ни малейшего отношения не имеет. Ну может быть самую чуточку. Хотя вообще ваш Василиск мужик, что надо. Я его видела лишь раз, но будь моя воля, уж я б его… Да... Так вот, на чём я… Ах да, провидцы. Гадалке или ведунье не стать провидцем сколько ни учись, сколько ни работай, если не произойдёт чего-нибудь из ряда вон. Когда это из ряда вон происходит, в мозгу как бы срабатывает релюшка, которая и допускает, ну или не допускает на следующий уровень. Они, провидцы, способны видеть уже не один, а тысячи вариантов будущего. Этим они так же отличаются от двух предыдущих групп, как мастер спорта по шахматам от начинающего шахматиста. На самом деле разница ещё разительней, но и это сравнение достаточно точно.

Но, однако, и мастера, далеко не всегда способны точно угадать ход противника, за исключением форсированных вариантов. Выбор варианта зачастую зависит от настроения, пристрастий, темперамента шахматиста, наконец от погоды за окном или проскользнувшей мимо мини-юбки. Так и выбор провидцев всегда слишком субъективен, особенно в трудных случаях, когда речь идёт о судьбе нестабильного государства, или неординарной личности, ну или женщины со странностями. Чем выше мастерство, чем больше опыт, ну и так далее, тем точнее выбор. Но есть одно но. Настоящий мастер не только выбирает, но к сожалению, силой своею сам влияет на грядущее, вольно или невольно изменяя его. Вот почему действительно продвинутые провидцы всеми правдами, а чаще неправдами, никогда не сообщают клиенту истины, лишь слегка направляя его, но всё-таки не лишая выбора. Четвёртая, высшая ступень, та которой со временем мы с тобой, деточка, непременно достигнем, уж не знаю, принесёт ли тебе это счастье, но это, увы, судьба твоя, деточка, это оракулы или пророки. Тут всё ещё гораздо круче. Это уже не мастера, а гроссмейстеры, даже супергроссмейстеры. Они – квинтэссенция всех плюсов предыдущих категорий и, и это необходимое условие, обязательное отсутствие их минусов. Лично с оракулами мне встречаться не посчастливилось, поэтому всё что я дальше скажу – лишь мои догадки и домыслы, выводы из прочитанного, услышанного и подслушанного. Главный вывод такой: оракул уже не просматривает, не просчитывает, как компьютер, все возможные варианты событий. Он отбрасывает костыль логического мышления, и сразу видит единственный вариант, но, в отличие от гадалок, именно тот который свершится. Причём независимо ни от кого и ни от чего. Такое впечатление, что они, прости меня старую атеистку, знают промысел Божий, который выше и желаний, и мыслей, и поступков как вопрошающего, так и отвечающего. Они – глас Божий, а глас этот редко сообщает хорошие новости. Потому-то оракулам, хоть они всегда оказываются правы, обычно никто не верит, и это нередко стоит им жизни. Не бойся раньше времени, милочка, надеюсь, тебе это не грозит. Пока, во всяком случае. Ты, пока что – никто, и звать тебя никак, а если повезёт, то так никем и останешься, хотя наша цель прямо противоположная. Ну а теперь – за работу!..

Теория не подкреплённая практикой – фантазия. Теория подкреплённая чужой практикой, но не одобренная собственным жизненным опытом, так и остаётся теорией. Теория же, проверенная на собственной шкуре – свершившийся факт. Если только шкура после такой проверки останется целой, хотя бы частично.

Очевидно суть той давней Маргаритиной лекции подспудно всплыла в памяти Саломеи, что всё-таки защитило её мозг от шока. Более того, она не отключилась, от нахлынувших видений, а судорожно попыталась если не выбрать, то хотя бы вычленить одно из них. Неважно какое. Любое. Первое попавшееся. И она сфокусировала внутренний взгляд на одном из "крайних", "обособленных". Те немногие кто чувствовал нечто подобное – поймут, а объяснить остальным…

Впрочем если вы играли в шахматы, вам будет легче. Представьте: начало партии, вам начинать белыми и вы, отбрасывая все "правильные" варианты, обдумываете ход "Кg1 – h3". Что, вы никогда не играли в шахматы?..

Изображение стало столь чётким, что перестало быть изображением. Оно стало отображением реальности. Реальности абсолютно нереальной. Игорь стоял на изумрудной поляне под фиалковым небом. Это явно была не Земля. Вокруг возвышались, вытягиваясь вверх прямо на глазах, причудливые переливчатые формы, то ли деревья, то ли животные, то ли вообще не понятно что, но Игоря это не волновало. Волновало его другое. С фиалкового неба на него пикировали две огромных потрясающей красоты бабочки, а Гавриленко, перебегая от "дерева" к "дереву", стрелял по этим совершенным созданиям из странного оружия очень отдалённо напоминающего рогатку, какими-то бесформенными желеобразными снарядиками, от которых бабочки с лёгкостью уворачивались, продолжая свой великолепный, но почему-то пугающий Игоря, танец…

Что бы ни означала сия сюрреалистическая картинка, каким бы странным сплетением событий не занесло, вернее могло бы занести Игоря на эту далёкую планету, этот вариант будущего вряд ли имел право на существование, и Саломея не стала утолять своего любопытства, а собравшись с духом вернулась к началу, в свой кинозал с мириадами экранов и экранчиков. На этот раз выбирала она более осознанно, сознательно ринулась в самый "центр", в скопище похожих, как близнецы изображений, напоминавших рубрику из журнала "Весёлые картинки" – "Найдите десять отличий". Она не стала разбираться в этих отличиях, а интуитивно "ткнула виртуальным пальцем" в одну из них, показавшуюся наиболее достойной тыканья…

Гавриленко сидел на белом полу, опершись спиной на белую же стену и … плакал. Тихонько так, без слёз, без всхлипываний. Но Саломея не сомневалась – он именно плакал. В пяти метрах от него, у стенки справа, в белом под цвет комнаты хитоне, спала сама Саломея, а на таком же примерно расстоянии, но у левой стены, свернувшись калачиком спал негритенок, в чёрном кимоно. У ног его сидел, как положено по команде "Сидеть!" чернющий водолаз, недовольно поглядывающий то на Игоря, то на Саломею, то на дверь. Впрочем то, что в четвёртой стене расположена дверь, выяснилось лишь через пару секунд, когда она стала открываться, а до этого стена казалась такой же цельной как и три других.

Итак, дверь стала открываться, собака напружинилась и грозно сморщив нос зарычала, Гавриленко вскочил с намерениями далеко не мирными, мальчик заворочался готовясь проснуться, и только Саломея продолжала мирно спать. Вошёл…

Кто же всё-таки вошёл, Саломея так и не увидела, так как будущее поплыло пред её мысленным взором, и задёргалось, замельтешило, теряя чёткость. Раньше такого не бывало. Обычно "картинка" просто тихо мирно исчезала, возвращая к реальности без особых экзер