Этот струнный квартет...

Не думая о последствиях, композитор распределил роли в квартете таким образом, что это породило целый ряд сложностей во взаимоотношениях между исполнителями, повлияло на формирование их характеров и даже жизненной философии. Отдав неоспоримое лидерство Первому и уважительно отнесясь к Басу, который играет у него роль как бы прочного каната, на котором Первый демонстрирует свои цирковые трюки, он остался равнодушным к двум другим музыкантам, уныло прозябающим в тени и лишь изредка заявляющим о себе робкими голосами. Нечуткий к их человеческому достоинству, композитор позаботился только о том, чтобы его любимчик, балансирующий на высоте, благополучно добрался до финала и разделил вместе с ним аплодисменты восторженной публики.

Играющий Альтом (один из этих двух изгоев), характером склонный к равнодушию и лености ума, скоро смирился со своей ролью: где надо – поддержать, где – подсветить, чтобы любимчик, пляшущий вверху, не сорвался, не сломал себе шею, не окажись он вовремя в нужном месте. Зная цену своим услугам, он даже мог позволить себе некоторую вольность: притормозить движение, или, например, ломая динамику, нахально выпятить себя в том месте, где композитор, небрежно заполняя фон, сбрасывал ему в партитуре лишь одно-другое невыразительное па.

Сложнее было Второму. Всегда быть рядом с Первым, подстраиваться и угождать, быть тенью, бледной маской, тайно страдать, завидовать и унижаться. Вам не понять, какая это мука оставаться всегда Вторым, когда уязвленное "я" постоянно твердит тебе об утраченном достоинстве, жаждет превосходства, мечтает хоть на миг сделать Первого своим отражением. Казалось, сам Создатель, стремясь его унизить, отдал Первому и стройность и красоту, его же наспех вогнал в форму подслеповатого, с еврейскими чертами недомерка, лишив при этом и мягкости суставов, и чувственного трепета в движении смычка. Его всегда холодные склеротические пальцы требовали длительной разминки, прежде чем инструмент начинал отвечать ему ровным звуком, и смычок не уносил этот звук в своем скольжении, а, скорее, придерживал, расчетливо отмеряя и контролируя каждое его колебание.

Первый был еще молод и начал играть в квартете совсем недавно, сменив своего предшественника, уставшего от бесконечного вращения по замкнутому гастрольному кругу без видимой перспективы вырваться в свободное зарубежное пространство. Он не понимал, что происходит, когда Второй, как более опытный игрок, умело загонял репетиции в унылое русло выстраивания отдельных аккордов, педантичной подгонки штрихов и точного следования авторским нюансам, с удовлетворением отмечая успехи в достижении некой усредненности, однородности, "истинного квартетного звучания", по его собственному выражению. Играющий Альтом при этом откровенно дремал, а Бас тоскливо поглядывал на часы, прислушиваясь к все возрастающему и требующему разрядки внутреннему напряжению.

Басы, сколько я их помню у нас, всегда любили выпить. Этот же был особенно выдающимся. Легко погружаясь в блаженное состояние, он мог по нескольку дней держаться на плаву, не впадая в явный маразм, при этом проявлял себя как откровенный садист по отношению к своим близким, а если это случалось на гастролях – к собратьям по смычку. Тут уж он мог высказать все, что о них думал, причем в самой хамской манере. Был он не шибко образован, книг не читал и большую часть времени проводил у себя на даче, которую сам соорудил, любовно украшал и перестраивал до самого того момента, когда в состоянии пьяной творческой эйфории не отпилил себе циркуляркой три пальца на левой руке – руке, которая самым необъяснимым образом умела добывать из струн редкой красоты звуки, чем он, по природе своей ограниченности, никогда не умел воспользоваться в полной мере, но чем гордился, как гордился бы мужик, запрягающий в разбитую телегу породистого скакуна.

Удивительным было то, что все они, этот нелепо составленный букет, в конце концов не разбежались. Упрямо продолжая совершенствовать свое лишенное аромата искусство, демонстрировали его со сцены и даже имели успех у некоторых профессионалов, больше других отмечавших Второго как превосходного и чуткого ансамблиста. Первый давно чувствовал неладное, и как-то на одной из послеконцертных сходок, зациклившись на октавном удвоении, открыто разругался со Вторым, заявив, что они давно уже не студенты, и что тот, навязывая свои выхолощенные представления о подготовке программ, заводит всех в тупик, и пора все расставить по своим местам. Так прямо и сказал, что если он в квартете Первый, то теперь сам и будет вести репетиции, а если Второму это не нравится, то тот может не приходить совсем. Вобщем, показал прорезавшиеся зубки. Выдрачивай, мол, дома... под одеялом, а здесь, мол, мы будем заниматься совсем другим. Конечно, ему не подходило говорить в такой грубой манере, но, видно, уже накипело. Красивый даже в гневе, он нервно подергивал ноздрями и хищно сверкал глазами. Второй, онемев от неожиданности, весь вспотел и, протирая толстые очки, растерянно кривил тонкие губы. Удар был запрещенный, но пристрастные судьи не спешили развести их по углам. Играющий Альтом что-то сосредоточенно искал в раскрытом футляре. Бас, не испытывая симпатии ни к одному из них, уже подумывал о том, что может оно и к лучшему. Пока все как-то устаканится, он отсидится у себя на даче, а там...

Оправившись от шока и не находя ни в ком сочувствия и поддержки, Второй впервые реально ощутил шаткость своего положения. Возникшая так неожиданно угроза быть выброшенным из этого такого удобного для путешествия по жизни дилижанса, неясная перспектива заниматься чем-то другим, когда он отдал квартету столько сил и времени, утратить имидж кастовости среди музыкантов, перспектива сесть, может быть, в оркестр и раствориться в толпе себе подобных, когда другие уже стали замечать его достоинства... Нет. Он не мог этого допустить. Он готов был проглотить все что угодно, стерпеть от этого молокососа любое оскорбление только ради того, чтобы не дать развиться конфликту, сохранить, по крайней мере, статус кво.

Вспыльчивый, но нрава легкого, Первый, не получив ожидаемого отпора, тут же устыдился своей невоздержанности, извинился за грубость формы в выражении мысли, но от самой мысли не отказался, напротив, без всякого обсуждения назначил время очередной репетиции и в двух словах наметил новый курс.

Дилижанс, скрипнув рессорами, медленно двинулся вперед. Второй облегченно вздохнул и подумал, не без злорадства: "Давай, давай. Руководи. Мы еще посмотрим, как ты обосрешься".

Все зарубежные гастроли тогда шли через Москву, и большинство периферийных (т.е. не московских) артистов, к которым принадлежали и наши герои, считали за честь быть замеченными на Олимпе концертных организаций страны, именуемом Госконцерт. Чаще всего им перепадали "горящие" концерты или те, на которые по каким-либо причинам москвичи ехать не соглашались. К моменту повествования нашему квартету как раз и предстояло заткнуть одну из таких образовавшихся в плане Госконцерта прорех двумя выступлениями в экзотической стране Южной Африки Зимбабве. Это, если все прошло бы гладко и по поездке не было бы замечаний, сулило им надежду в будущем если и не сесть за праздничный стол, то хотя бы протолкнуться к нему поближе.

До выезда оставалось несколько дней, и это обстоятельство беспокоило Второго больше всего. Сейчас надо было не выяснять отношения, а, не теряя ни минуты, целеустремленно работать и работать, оттачивая каждую деталь, подгоняя каждый винтик. Но день назначенной репетиции принес новые огорчения. Собравшись втроем, они еще полчаса прождали четвертого, после чего Второй пошел звонить. Плачущим голосом Басовая жена пожаловалась, что муж снова очень болен и ничего не ест. Этого они и боялись. Первый, смягчая удар, предложил репетировать втроем. Пробежали общие места, слегка тронули октавные удвоения, не обошли вниманием и те опасные участки, где скрипичные голоса сплетались слишком тесно и вызывали излишнее напряжение. Теперь каждый из них искал друг в друге поддержку перед надвигающейся катастрофой.

Не подумайте, однако, что Бас совсем забыл об ответственности. Напротив, он хорошо все помнил, пока ехал в троллейбусе и когда зашел в магазин. Да и взял он всего то ничего, так только, чтобы расслабиться самую малость. Совсем же не принять было никак не возможно, потому как сама эта мысль о расслабухе уже успела созреть где-то внутри и спрятаться от нее было некуда. Да и куда убежишь от самого себя? Потом, правда, помня об ответственности, он еще ловил удобный момент, чтобы соскочить, но каждый раз не успевал. Слишком быстрый взял темп.

Оставалось совсем немного времени до отправления Московского, когда наши гастролеры, собравшись втроем в купе и с тревогой посматривая на запруженный провожающими перрон, тихо стали прощаться со своей экзотической мечтой.

"Граждане провожающие, освободите, пожалуйста, вагоны. Проверьте, не остались ли у вас билеты отъезжающих".

В этот момент из перехода вывалилась с виолончелью и потертым чемоданом Басовая жена. Сам он, с сигаретой в зубах, слепо продирался за ней следом.

– Ну, слава Богу, – выдохнул Второй.

– Скотина, – выругался Первый.

Играющий Альтом молча полез на верхнюю полку. Поезд тронулся, и в дверях появилась проводница.

– Это ваш там с балалайкой лежит? Забирайте. Не то сейчас высажу с милицией.

Когда его поднимали, он упорно складывался вдвое поперек прохода, цеплялся за дверные ручки, срывал занавески и кричал, что не согласен.

Дальше все шло уже по привычному сценарию. Серия погружений в бредовое состояние полусна, когда вдруг оказывалось, что он довольно ясно воспринимает происходящее вокруг. Потом частичное отрезвление и жажда поговорить с каждым "начистоту", причем, что бы он при этом не говорил, ощущение было такое, будто сидишь вместе с ним в выгребной яме. Второй иногда пытался его вразумлять, но от этого тот распалялся еще больше. Наконец, кто-то не выдерживал и гасил свет. Тогда он вылезал в коридор и там искал себе собеседника или приставал к проводницам, которые, если не прогоняли его сразу, скоро находили с ним общий язык.

В это раз, не найдя у них понимания, он вернулся в купе и долго злобно ворчал в спину Второго, который еще не спал и думал какой позор их ждет впереди.

К счастью, Басовая жена, собирая мужа в дорогу, проверила все карманы и вычистила все до копейки, так что продолжения не последовало.

Промучившись весь день, он перед самым отлетом не выдержал, отозвал Второго в сторону и, крутя дрожащими пальцами смятую сигарету, пожаловался:

– Еще целых полтора часа. Я не выдержу. Я сейчас просто умру.

Выглядело это вполне правдоподобно, и Второй, испугавшись, отвел его в буфет...

В извечной борьбе между духовным и земным, между возвышенным и низменным, второе, уже по своей природе обладающее разрушительной силой, в определенные моменты выигрывает весьма примитивным и неожиданным способом. Тому пример наш случай, когда на первом же концерте, в первой части Третьего квартета Чайковского, Бас, оставшись в конце вступления один со своим долгим ферматным си-бемоль, вдруг не справился с дрожанием смычка и грубо оборвал звук почти в самом начале. Казалось бы, ничего особенного – одна испорченная нота в ряду тысяч других. Но нота ноте рознь, и я, повторяясь в сравнении, скажу, что все дальнейшие ухищрения Первого выглядели после этого просто смешно, как если бы воздушный акробат, не нащупав под ногами прочный канат, вдруг сорвался вниз и прямо на манеже стал демонстрировать свой номер. Ко второму концерту Бас все же сумел собраться и уже не позволил себе повторить подобный трюк. Проскочив опасное место, он успокоился и зазвучал вдохновенно и свободно, почти как он умел, и благодарные партнеры чутко последовали за ним, пристраиваясь к его шагу. Зал затаил дыхание, готовый в любую минуту взорваться аплодисментами. "Откуда это у него берется? – уже в который раз с удивлением подумал Второй. – Словно родился с инструментом в руках..."

Если бы не этот злосчастный срыв в первом концерте, Бас чувствовал бы себя настоящим героем, а так... Торчала она, эта изувеченная нотка, на гладкой плоскости его сознания как ржавый гвоздь, на который, при случае, навесят все старые грехи – не отгавкаешься...

Гостеприимство хозяев, впервые принимавших у себя артистов из Союза, не знало меры. В один день они решили показать все, чем можно было удивить гостей. Ему запомнилась огромная черепаха, ползающая между вольерами зоопарка, на которой можно было посидеть и отдохнуть, свирепый взгляд львицы, повинной в убийстве неосторожной туристки, еще загородный заповедник, где они битый час мотались по сухому кустарнику на машине в поисках уснувшего носорога, и как ему ужасно хотелось холодного пива.

В конце дня Первый объявил о предстоящей поездке на знаменитый водопад Викторию. Все было уже договорено: кто-то отвозит их на машине, после небольшого выступления в королевском отеле будет ужин на халяву и двойные номера. На следующий день они летят оттуда прямо в аэропорт и успевают на свой рейс.

– За чей счет самолет? – спросил Бас, сразу нащупав слабое звено.

– Ты уже совсем... Другие только мечтают об этом, готовы платить любые бабки, а мы тут, совсем рядом.

– Вот и плати, если такой богатый, а я проживу и так. – Он даже не разозлился, просто повернулся и пошел в свой номер, слушая как проснувшийся внутри маленький зверь, похожий на носорога, царапает когтистой лапкой его нутро.

Второй, живший вместе с ним, продолжал сражение до позднего вечера, а когда все аргументы были исчерпаны, молча полез в чемодан и поставил на стол припрятанную бутылку. Через полчаса он принес остальным радостную весть: поездка состоится.

Они мчались совершенно пустынной, прямой как стрела дорогой через бескрайнюю саванну, прорезая полосы грозовых ливней и снова окунаясь в алмазную чистоту солнечных лучей. Бас, зажатый с двух сторон, похрапывал на заднем сидении. Первый, рядом с водителем, дежурил с аппаратом. Но снимать было нечего. Монотонное однообразие обочин и никаких признаков жизни. Только изредка, у самого полотна дороги, попадались большие, выкрашенные в белый цвет бочки.

– Это мусорники, для пластиковых упаковок, – пояснил водитель, – здесь приучены к чистоте. Где бы еще в Африке вы могли пить воду прямо из-под крана? Никогда не догадаетесь почему. Трубы изнутри покрыты серебром. Фантастика? – он сбросил газ и притормозил. – Смотрите слева, слоненок. Где-то поблизости все стадо.

– Там, кажется, есть проезд, – крикнул Первый, щелкая затвором. – Заедем?

– Я бы не делал этого, – сказал водитель.

– Что, так опасно?

– Они не опасны, но я бы не рисковал. В этих местах цивилизации принадлежит только эта узкая полоса дороги, и мы не знаем, что может произойти с нами уже в десяти шагах от нее. Не хотел бы вас пугать, но совсем недавно где-то в этих местах пропали две машины с европейцами. Никаких следов.

– Может вернемся, пока не поздно? – Бас подал голос.

– Эх, жаль, – вздохнул Первый, – когда еще сюда попадем?

– А вы в другой раз летите прямо самолетом. Очень удобно.

С заднего сидения послышались смешки.

– Разбогатеем, купим свой.

– Дирижабль... из фанеры.

Водитель шутку не понял.

– Кстати, рейсовый здесь действительно из фанеры, старенький, но еще летает.

Бас совсем проснулся, угрюмо смотрел на мелькающие за стеклом деревья, которые встречались все чаще и скоро превратились в настоящий лес. Небо совсем очистилось, и только далеко впереди, пробивая горизонт, прорастало как большой гриб белое облако.

– Виктория, – ласково сказал водитель. – Проскочили.

Широкая тропа, прорубленная в плотных зарослях, вела к маленькой смотровой площадке. Оттуда водопад казался гигантской пастью каменного дракона, куда проваливалась, разрывая свою плоть о гранитные его клыки, река Замбези. Падая на остро торчащие далеко внизу скалы, она оставляла на огромных валунах кровавую пену и уползала вниз по ущелью, а ее звериный стон был едва слышен в безумном хоре голосов все новых падающих струй. Дракон влажно дышал, и от этого вблизи водопада непрерывно шел дождь.

В Басовом сознании практическая бессмысленность, а точнее бесполезность происходящего, не вызывала того восторга, каким были охвачены в эти первые минуты его коллеги. К тому же, мелкий густой дождь, от которого негде было укрыться, скоро промочил его до трусов. Держась за мокрые перила, он с раздражением косился на крючковатый, выпирающий из-под толстых очков нос Второго, с которого, как из плохо завернутого крана, слетали капли прямо ему на рукав. Почувствовав его взгляд, тот натянул капюшен плаща на самые глаза. "Расчетливый, гад, – подумал Бас, – все предусмотрел". Он хотел закурить, но сигареты в кармане превратились в липкую кашу.

– Сволочи, – сказал он вслух и полез по скользким камням вверх на тропу.

Ожидаемый концерт в фойе отеля собрал десятка три любителей экзотики. С ленивым любопытством рассматривали они вышедших на подиум, где стоял концертный рояль, музыкантов в смятых смокингах, с пюпитрами в руках. Пока они гнездились у рояля, официанты, закончив обносить напитками сидящих, выстроились в молчаливом ожидании на широких ступенях, привычно держа подносы на уровне плеча. Все – черные красавцы, одного примерно роста, в белых перчатках и строгих, идеально подогнанных фраках.

Ни фига себе, подумал Первый, поправляя сползающую бабочку и судорожно вспоминая, не забыл ли он второпях застегнуть пуговицу на штанах. Все семь минут Пассакалии он думал только об этом, стараясь держать ноги вместе, и только раскланиваясь, незаметно прикрылся инструментом и скользнул пальцем по разрезу. Уф!

В Ноктюрне Бас звучал великолепно, и Первый, с усилием преодолевая скованность неразогретых еще суставов, в очередной раз позавидовал этой его способности. Дальше пошло уже легче, и к концу он уже блистал в Моцартовском финале легкостью и изяществом.

Аплодировали даже официанты, забыв об этикете.

К ужину столы были накрыты на терассе и прямо во дворе. В дальнем его углу ансамбль аборигенов уже пробовал свои голоса. Еще молчали бонги, не пели бамбуковые колокола, но уже потрескивали маракасы, позванивали бубны, и гибкие эбонитовые тела включались в зарождающийся ритм танца.

Наши герои, стараясь поменьше привлекать к себе внимание, забрались в самый угол терассы и там, слушая уже ставший привычным шум водопада, предались тихой страсти насыщения. Пахло подгоревшим мясом и тонкими духами. Пестрая стайка старушек спустилась с терассы во двор и, кокетливо пританцовывая, устремилась прямо к жаровне.

– Вот вам и девочки, – пошутил водитель, подсаживаясь к их столу. – Были на водопаде?

– Только несколько минут, перед концертом. Ночью, наверное, там тоже интересно, – сказал Первый и заметил как посветлели Басовые глаза, когда тот поставил на стол большую бутылку бренди. Он сделал ему предостерегающий знак, но водитель, видно, уже хорошо принял перед этим и не среагировал.

– Лучше не ходить ночью, – сказал он, аккуратно разливая в бокалы. – Ночью львы подходят совсем близко. Тут недавно объявилась целая семья. Никто, правда, еще не пострадал, поэтому их и не трогают.

Бас сосредоточенно тянул к себе бокал.

– У вас, русских, я где-то читал, есть интересная традиция: каждое хорошее дело замачивать, или размачивать, не знаю как правильно сказать. Дело сделано, мы сейчас все здесь, в этом прекрасном месте, и я хотел бы с вами, не знаю как сказать, совсем по-русски встряхнуть мозги, чтобы дольше помнилось, – в этом месте он поднял бокал и встал. Момент требовал возвышения. – Предлагаю тост за нашу Викторию. За величие в падении. За победу в поражении. За Гранд-Викторию, – его слегка качнуло. – И за наше свободное падение, – добавил он уже с улыбкой.

– Дружба, дружба, – подхватил Бас, ничего не поняв. Жгучая змейка проскользнула внутрь и весело завертелась.

Какое уж тут свободное падение, подумал Первый, заметив как Бас судорожно опорожнил бокал, тут бы не оказаться очередной раз в дерьме. А как бы хотелось сейчас самому загудеть с этим веселым аборигеном до самого утра.

После возвышенного момента Бас уже без слов демонстрировал полное расположение и чувство благодарности к своему африканскому другу. Второй же, еще державший свой бокал нетронутым, трезво рассудил, что, если он не подключится, Басовая доля в принесенной водителем бутылке может оказаться критической.

Увы, дьявольское зелье оказалось настолько крепким, что он тут же забыл об ответственности и уже после второго тоста вызвался в одиночку прогуляться к самому водопаду. Никто не стал его удерживать, только Играющий Альтом, весь вечер уныло прислушивающийся к разыгравшейся еще в машине мигрени, неожиданно встал и пошел за ним.

– Врал он все про зверей, – сказал он Второму, догоняя его на тропе, по которой вполне свободно можно было идти вдвоем.

– Думаешь врал?

– И в машине врал, – от хорошей порции бренди боль стала отступать, и во всем теле появилась удивительная легкость.

– В машине может и не врал, – сказал Второй, – но уже не проверишь. А здесь проверим и скажем, если врал.

– Это уже все равно.

– Почему?

– Потому что все равно. Завтра его уже здесь не будет.

Все глуше становился бой барабанов, и фонари, освещающие тропу, попадались все реже. Темные места стали оживать, наполнились движением.

– Тогда вернемся, пока он еще там, – осторожно предложил Второй, – пойдем и скажем, что ничего здесь нет.

– Это все равно, – упорно держался за мысль Играющий Альтом. – Раз ничего нет, значит и быть не может. Слышишь, как вода шумит? Где-то совсем уже рядом.

У поворота тропа сужалась, а освещающий ее фонарь едва тлел. Второй благоразумно пропустил коллегу вперед. Не прошли они и десяти шагов, как вдруг почувствовали смрадное дыхание из-за кустов, плотной стеной подступивших к самой тропе. Только не это, подумал Второй в полной уверенности, что они натолкнулись на большого зверя, и тот просто медлит, выбирая одного из них.

– Бежим! – крикнул Играющий Альтом и рванул вверх по тропе, чуть не сбив его с ног.

В эту минуту ему вдруг показалось, что выбора уже нет.

– Почему я? – с обидой шептал он, пристально всматриваясь в темноту. – Почему? – И словно прояснилось внутри: может быть он сам сделал этот выбор еще там, за столом, чтоб доказать им всем.

Под прессом растущего страха он пытался подавить в себе желание бежать, в надежде такой ценой восстановить нагло разрушенный Первым внутренний порядок. Ноги у него дрожали, дыхание остановилось, и сердце, которое стучало всегда так ровно, казалось, отсчитывает последние мгновения. Рука, сжимающая сломанную где-то ветку, инстинктивно вытянулась вперед. "Только бы устоять, только бы выдержать, – мысленно повторял он, – не побежать, не подставить спину".

Сидящий в темноте на дух не переносил спиртного и с отвращением следил из-за кустов, как наш герой шаг за шагом отступал назад к спасительному мерцанию фонаря. И только достигнув поворота, он помчался без оглядки.

Едва переводя дух, он попытался осмыслить происшедшее с ним. Вместе с радостью возвращающейся жизни росло сознание уверенности в себе. И даже то, что Играющий Альтом бросил его на тропе, он не ставил ему сейчас в вину. Напротив, это придавало теперь событию еще большую значимость.

Протерев очки, он заглянул на терассу, но за их столом никого не было. Во дворе убирали. "Который же теперь час?" – подумал он.

На удивление, Бас уже мирно спал, не проявляя особого беспокойства. Он осторожно пробрался мимо его кровати и тихо опустился в мраморную прохладу чистых простыней. Сон долго не шел к нему. Он представлял себе, что это не он, а Первый мог оказаться там на тропе, и как бы он оттуда драпал, как щурил бы потом свои змеиные глазки и что-то врал.

Казалось, сон едва коснулся его сознания, когда зазвонил телефон и бодрый знакомый голос сообщил, что отель весь уже на ногах и для полного комплекта не хватает только их двоих. Бас с кем-то говорил во сне и, когда он попытался его разбудить, выругался вполне сознательно и грубо. Он оставил его в покое и, выйдя в сияющий всеми огнями холл, присоединился к пестрой толпе туристов, увешанных фото– и кинокамерами и напоминающих сейчас скорее группу репортеров.

Снаружи было уже светло, и он подумал, что, проходя по тропе, наверное, сможет хорошо рассмотреть то место, где пережил свой ночной страх. Но толпа, по чьей-то указке, пошла совсем в другую сторону и скоро расползлась по высокому краю ущелья, откуда весь водопад был как на ладони.

Виктория сияла рассветной чистотой, приглашая всех собравшихся на торжество рождения нового дня. Защелкали затворы аппаратов, зажужжали кинокамеры, а те, кто не щелкал и не жужжал, поспешно выстраивались перед объективами, заполняя передний план своими помятыми от недосыпу лицами. Солнце всходило быстро, все глубже проникая в пасть ущелья, и совершенная и казавшаяся поначалу дикой красота скоро поблекла, потеряла краски. Туристы, позевывая, стали возвращаться в отель. Последними покидали водопад наши герои.

На терассе уже подавали завтрак. Подвалил и Бас, прошел к соседнему столику, проворчав что-то вместо приветствия.

– К ненастью, – заметил Второй. Жизнь продолжала идти своим чередом.

Водитель принес самолетные билеты. Весело стал рассказывать, как по ошибке забрался в чужой номер и теперь вынужден заглаживать свою вину. Сказал, что до их вылета еще много времени, и предложил всем вместе прогуляться по Замбези, что подруга уже собралась и ждет их в баре.

Они спустились к деревянному причалу, у которого, дымя трубой, покачивалась старенькая посудина, выкрашенная в веселые яркие цвета. Девица первая поднялась на палубу и, весело послав капитану воздушный поцелуй, потянула своего сразу погрустневшего пленника куда-то вниз, откуда они уже не появлялись до самого конца прогулки.

Катер отошел от берега и, с трудом преодолевая быстрое течение, стал медленно удаляться от водопада. Река в этом месте уже готовилась к своему падению, обнажая берега и украшая их россыпями валунов, играющими на солнце как драгоценные камни. На гладком зеркале воды попадались темные островки. Они то исчезали, то снова появлялись в разных местах.

– Дерьмо какое-то, – сказал Бас, зевая.

– Бегемоты, – поправил его Первый и тоже стал зевать. Сказывалась накопившаяся усталость. Посудина монотонно постукивала поршнями, откуда-то снизу пробивались приглушенные голоса и тихий смех.

Через какое-то время они причалили к небольшому острову, где в нескольких шагах от берега, в густом переплетении низко свисающих лиан, неожиданно оказалась садовая скамья. Десяток крошечных обезьян, опережая друг друга, бросились им навстречу, прыгали на плечи, залезали в карманы. У кого-то оказалась пачка печенья, которое тут же и расхватали самые прыткие. Те же, кому ничего не досталось, расселись вокруг, крича и бранясь по-обезьяньи. Несколько самых бойких, заметив, что их не понимают, пробовали даже укусить.

Обратный путь не принес новых впечатлений, но к этому все уже были готовы.

У входа в отель, где шоколадный Джо, весь увешанный значками, с лучезарной улыбкой встречал новых гостей, они распрощались с водителем и его подружкой и погрузились в полосатый, выкрашенный под зебру, автобус, а через короткое время уже занимали свои места в стареньком четырехмоторном Висконте. Самолет не стал набирать высоту и летел совсем низко, цепляя своей тенью кроны огромных бао-бабов. Группа слонов, застигнутых врасплох, сбилась в кучу, готовясь к обороне, но когда тень от самолета коснулась их, побежали в сторону, на ходу перестраиваясь и поднимая облако серой пыли.

– Смотри, смотри, как в кино, – громко сказал Играющий Альтом, сидевший у окна.

– Как в кино, – согласился Первый, не открывая глаз. Он подсчитывал скудную прибыль, мысленно составляя для Госконцерта финансовый отчет. Что-то в нем не сходилось. Острым буравчиком параллельно сверлила мысль: надо что-то менять, что-то делать. На разболтанной телеге далеко не уедешь. Надо срочно все брать в свои руки.

Вот так бы и держаться вместе, думал Второй, следя за бегущим внизу стадом, вот так бы и держаться. Пусть шатко, пусть тряско. Удержаться бы.

Бас не смотрел в окно. Борясь со сном, он внимательно следил за симпатичной стюардессой, боясь пропустить момент, когда она пойдет по проходу с подносом, чтобы попросить у нее, наковыряв из памяти необходимые слова, чего-нибудь покрепче.

Играющий Альтом не думал ни о чем таком. Он тихо страдал. Он всегда страдал в самолетах, даже на малой высоте, постоянно ждал от них неожиданных сюрпризов и, считая каждый свой полет последним, рисовал в своем воспаленном воображении красочные детали трагического конца...

А что же дальше? – спросите вы.

Второй так никогда и не станет Первым. Новый Бас пить будет меньше, но и звучать попроще. Первый же довольно ловко станет править квартетным дилижансом, ставшим весьма заметным в гонке фаворитов. А четвертый, кто был здесь самым неприметным, соскочит незаметно в паузе, устав от тряски, и, лежа на диване в жаркий июльский день, напишет эту маленькую повесть.