| ПОЭЗИЯ | Выпуск 20 |
|
"Скоро снег, переметив задворки мыльной пеной ли, свежей золой, пустит вплавь чердаки и каморки за любовью и славой чужой... Засветив подворотни эпохи, голубея по темным углам, он задержит дыханье на вдохе, спирт с водой разведя пополам..." Закрываем кавычки, а дальше обозначим два лестничных марша, номер дома в летучем снегу, праздник, вьюгу, веселье, пургу... Праздник, вьюгу, веселье, гулянку, блеск бокалов, застольный бедлам... Душу вывернет нам наизнанку спирт казенный с водой пополам. Сигаретой истычется блюдце - настежь форточку и воспари: серебрятся меха под Иркутском, золотеют в Москве фонари. Телеграфные, прочие нити - с высоты разглядим невзначай: снег идет - по фаянсу финифтью, и заречья дымящийся чай. На безродном каком полустанке опознаем в упор одного человека в холодной ушанке и нескладные мысли его. Как под вечер он из дому вышел: деловито текли облака, хохлил снег невысокие крыши - все ж, строку нагоняла строка: "Обнаружишь ли меру сомненья? Жизнь подвешена на волоске. И - подпанцирные вожделенья древних рыб на густом песке. В слепоте твоих перископов лепестки скоротечных войн. Обнародуешь меру скорби: пьян оркестр и слеп конвой. Под крестом скучали солдаты. Шла гроза, помрачая свет. От безвестнейшей этой даты Расплывутся потоки лет. И запродан земному закону, встанешь ты у судьбы на краю - изменивший уже, измененный, позабывший природу свою. Как жует пустыри новостройка! С недосыпу болит голова: приработка, притирка, устойка черновая, слепая глава. Черновая, слепая горячка: угадать, промычать, превозмочь... Ох уж, эта нам злая гордячка - Мнемозины бессмертная дочь!" Увядает полоска заката. В синих оспинах воздух Арбата. Черных лестниц причудливый хлам. Спирт летучий с водой пополам. И ненастное утро, раскиснув, глядя в ракурс дворов проходных, застает нас за чтением мыслей, точно с ворохом писем чужих. Какая проза без научной склоки, без дозы откровений прописных? И на конфликт уставлены бинокли с житейской мутью в линзах голубых. Герой талантлив, нервен и неловок, - сутулясь, он уходит в снегопад. И косные, в броне формулировок, - злодеи - под него должны копать. Две женщины: одна из неудачниц, другая хищной хватки деловой... Врут оппоненты. Сплетники судачат... Зима. Чужая дача под Москвой. А крымские заснеженные пляжи! Все не в сезон, все в непогодь, в туман... Мы наторели в этом антураже - куда же прихромает наш роман? Куда свернем с заезженной дороги? В какой сосуд нальем свое вино? Произведем героя в педагоги? В экскурсоводы выведем его? Ведь вся игра - в защечной той копейке, предъявленной паромщику в черед, когда, не выходя из-под опеки, уходят поколенья на излет! Уж нетерпенья воздух безнадежен - все ж, своевольем соблазнен эдем, и нас прельщают дерзкие одежи поэтов, демонов и ведьм! И наш герой в душевном дискомфорте глядит в окно магической зари, где в тонкостенной плавятся реторте снега, сугробы, сосны, фонари. Зима усугубляет расстоянья, и праздник вновь подводит нам НЕ ТУ... Комедия теряет очертанья и оставляет медный вкус во рту. Сюда ж, на этаж, к этажерке закапленной свечами, сгоревшими в праздник, сюда, где от подоконника до подзеркальника синела все та ж нежилая вода. Где капали свечи и плакали праздники, где тени, теснясь, преломлялись в углах - и наш персонаж по канонам фантастики двоился, сложившись в косых зеркалах! Где враз возникали из кружева мокрого уставленных вкось городских панорам за чаем, за флиртом, за чтеньем апокрифов, за чаемым спиртом с водой пополам. И эти январские сумерки ранние - такие ж, как были до нас и при нас, и тот же, забыли когда уж, в компанию, забыли уж кем, занесенный романс... "Ни слава, ни печаль - всю ночь до утра б жглась копеечная блажь, свеча. Все б огонечек цвел, полы желтил бы в лоск, все б оплывал на стол восьмисотлетний воск. Гитара - тинь да тень, да под крылом утрат плыла б за тенью тень: копеечный театр. Там всех страстей пожар и всех соблазнов дом. Судьба ж всегда страшна, как драка под дождем! Ни слава, ни печаль, копеечка-свеча, нечаянная блажь, чтоб мучилась да жглась". |
|
|
|