О невероятном, или Новый Зоил

Чтобы не ввести читателя в заблуждение названием своего сочинения, мне следует предупредить, что оно никоим образом не связано с известными работами Палефата, озаглавленными аналогичным образом. Хотя из любви к точности можно сказать, что оно все-таки связано с ними, но не предметом критики, а самим ее духом, всеобщим и нелицеприятным. Яснее всего этот дух выражает имя Зоила, из творений которого до нас дошли лишь фрагменты, но оставшегося в веках "бичом Гомера". Сам же Гомер, урезанный до размеров "Илиады", пережив археологическую страсть Шлимана, неизменно красуется в программах гуманитарных вузов, прилежно читаемый разве что студентами-классиками. "Большая книга подобна большому злу" – к этому мнению Каллимаха стоит прислушаться. А пока – фрагменты.

1. ИЗДАТЕЛИ

Сколько их? В Москве? В стране? Вообще-то, вроде бы, чем больше, тем лучше: у авторов есть выбор, где печататься, книги дешевле… Но нет, это всё умозрительные заключения. На самом деле и выбора нет, и на цены влияют совсем другие обстоятельства. Оглядываясь назад, на книжную продукцию прошедшего года, понимаю, что количество книг меня уже не радует: возникло ощущение мусора, чего-то необязательного, случайного, не главного. Не хватает качества. Ищешь то новое, чем прирастает культура, на что затрачена мыслительная энергия, во что, наконец, вложен труд. А находишь бесконечные компиляции, перелицовки, переписывания, подражания, и все это слабо, убого, небрежно. Неряшливые переводы, сиюминутные на потребу дня скороспелки, изготовленные по простому рецепту. Из двух-трех английских книг ловко стрижется что-нибудь на модную тему, например, гарем, кодекс самурая, устройство ночных горшков – и пожалуйста, готовая продукция, нечто образовательное, популярное, развивающее, просвещающее, как бы энциклопедия. А издатели – все как один энциклопедисты. Мсье Дидро отдыхает. Товар недорогой, прямо-таки дешевый товар – себя оправдывает. Дураки покупают, а они у нас, как плохие дороги, не только не исчезают, но, наоборот, воспроизводятся и даже культивируются. Взять хотя бы "Гарри Поттера". Чтобы заставить каждого ребенка от семи до четырнадцати лет купить это многотомное творение, необходимо было запустить рекламу: обклеить все вагоны метро, школьные тетрадки, календари, майки, даже игральные карты изображением малолетнего мага с совой, целый год проводить викторины и конкурсы на тему жизни волшебного очкарика – всё, что угодно, лишь бы собрать урожай. И собрали. Но показалось мало, а, может, слишком заигрались, во всяком случае наши замечательные издатели решили, что они тоже не лыком шиты, и пора уже собственных поттеров российской земле рождать – и родили Таню Гротер, девочку от мальчика, такой совершенно неизвестный науке клон. Вот она чудесная простота нравов отечественного книжного бизнеса! Выжать из автора все соки, а после бросить, тьфу и растереть! Но это с нашими авторами так принято – а почему нет, если даются? – поступать. Рассчитывали, что британская авторша-миллиардерша не узнает про клонированную Таню, но не тут-то было. Полетели адвокатские угрозы. Замаячили денежные штрафы и санкции – снять тираж! Ой, ёй-ёй, "наша Таня горько плачет, уронила в речку мячик… Тише, Танечка, не плачь", не утонет прибыльный бизнес. Ну, маленькая заминочка вышла, чепуха, с кем не бывает. Ведь в целом российский книжный бизнес подобен Клондайку. Успевай только переливать из пустого в порожнее. Поколение, которое выбрало "пепси", уже подросло, а оно Ван Зайчика от Ван Гулика не отличает.

Чудеснейше осуществилась в России постмодернистская мечта – автор таки умер и для издателя и для читателя! Поэтому у издателя никаких проблем с авторскими правами, с гонорарами. Рассказывают, что один наш сообразительный издатель, по фамили Захаров, на международной ярмарке торговал "любовным романом" графа Льва Николаевича Толстого. А почему бы и нет, хоть за рубежом, хоть у себя дома? Адаптировал на свой лад – там подрезал, здесь урезал, чуть перекроил – и роман, как новенький, будто граф его только что по заказу написал. Если захотеть, можно вообще графа переписать под маркиза. Разве всё наследие великой русской литературы не принадлежит народу в лице разнообразных издательств (а также сценаристов, режиссеров-постановщиков и прочих культурных убийц, выдающих себя за реаниматоров)? Или не всё?

С гонорарами еще проще – не платить и баста, что живым, что покойникам, а если приспичило какому-нибудь ещё живому, то выдать труженику пера по минимуму, а лучше, пусть берет борзыми щенками, сиречь экземплярами. "Что, процент с тиража? Но с чего вы взяли, что это четвертый тираж, еще и первый вполовину не распродан…". Такого рода беседы с издателями всем уже набили оскомину, их враньё и уловки прозрачны, как опорожненная стеклянная посуда. Но все же не будем на подобных фактах зацикливаться, тем более, что с авторами заказной "текстовки" издатели худо-бедно расплачиваются (а с некоторыми даже гораздо выше их истинной стоимости по таланту, вернее, по отсутствию его – впрочем, нас сейчас интересует не сумма прописью). Подумаем о другом: что делать в сложившейся ситуации настоящему автору, который на свою работу не один год жизни потратил и больше всего на свете хочет, чтобы его книга была напечатана? Здесь есть разные пути. Рассмотрим некоторые наиболее яркие случаи.

2. АВТОРЫ

Существует расхожее мнение, что классиками становятся после смерти. Для издателя это очень удобно (смотри приведенный выше случай с графом). Но если не придавать этому слову жуткого сакрального значения, как любят делать в научных кругах, и не приравнивать его к ордену Ленина и звезде Героя Советского Союза, то можно признать, что классики, уважаемые в своем деле люди, авторитеты, (не побоюсь этого изувеченного криминалом слова), все-таки могут быть и живыми. А это значит, что, подобно всем людям, им нужно есть и пить и прочее. Поскольку "есть-пить" – материя тонкая, то здесь самое время вспомнить чеканную формулу Пушкина, что, мол, "не продается вдохновенье, но можно рукопись продать". Ан, нет. Хоть Пушкин по-прежнему "наше всё", а в животрепещущем вопросе "продать – купить" устарел. Кому продать? Вышеописанному издателю? Он же, как правило, малограмотный и только проценты прибыли на калькуляторе считать умеет. Разве он поймет что-нибудь в рукописи настоящего автора? Сомнительно. И ни копейки денег на рекламу не даст – изначально, соответственно своему уровню развития, он уверен, что настоящая книжка убыточна, потому что никому не нужна. Случай столетней давности с меценатом Рябушинским, издававшим журнал "Золотое руно", годовой расход по которому составлял 84 000 рублей, а доход 12 000, сегодня никому не пример. Нынешнему издателю необходима гарантия под издание культурной книги, чтоб он, бедненький, ни копеечки не потерял. Где такую гарантию взять? Как правило, эту гарантию достает сам автор, и называется она грант. Этот грант, полученный от какого-либо фонда, автор и преподносит издателю на блюдечке с голубой каемочкой.

Подобным образом вышла в свет в прошлом году замечательная антология "Польские поэтессы", составленная, переведенная, снабженная подробным биографическими справками, – эту огромную работу проделала Наталья Астафьева, уникальный специалист в области польской поэзии, достойно представляющая русскую школу перевода. Ее имя хорошо известно в России и в Польше, многолетняя работа в области перевода польской поэзии снискала ей заслуженное признание в культурных кругах обеих стран. Два года назад ею, совместно с Владимиром Британишским, была подготовлена и выпущена двухтомная антология "Польские поэты ХХ века". Антология "Польские поэтессы" охватывает период от эпохи "Молодой Польши", то есть конца ХIХ – начала ХХ вв., и по сей день, аналогичной книги никто не составил даже в Польше. Обе антологии дополняют друг друга и вместе дают русскому читателю максимально полную картину польской поэзии ХХ в. Можно утверждать, что обе антологии – итог многолетнего труда переводчицы, всей ее жизни, отданной на сближение двух культур. Польская сторона безусловно оценила ее работу – антология вышла в свет при финансовой поддержке Польского Фонда Литературы – Института Адама Мицкевича (так же, как и предыдущая). Но в России, к сожалению, не нашлось издательства, которое бы сочло за честь самостоятельно издать уважаемого автора. Культурные книги даже самого высокого качества издателям не нужны, если они не подкреплены грантом, и авторы, увы, обреченно принимают такое положение дел. Очевидно, внутри самого издательского бизнеса заложен неверный механизм, превративший этот бизнес в чистой воды симулякр. Удивительно, но все постмодернистские теории в нашей стране за последние десять лет полностью перешли в практику, и их легко ощутить на собственной шкуре.

Характеризуя сегодняшний издательский рынок в России, без преувеличения можно сравнить его с невольничьим рынком, на котором бесправный автор безуспешно пытается увернуться от денежного кнута и идеологической палки. О денежном кнуте мы уже сказали пару слов, теперь посмотрим, что такое идеологическая палка. Полагаю, что больше нет таких наивных людей, которые считают, что идеология господствует только с помощью цензуры, худсоветов и прочих, более сильных карательных органов. Есть другие способы воздействия. Я не стану рассматривать случай г. Сорокина, который в качестве писателя есть, выражаясь языком врачей-психоаналитиков, порождение коллективного немецкого подсознания, активизированного профессиональным славистским аутизмом. Это слишком просто. Возьмем сложный случай – с Всеволодом Некрасовым. Поскольку в отличие от г. Сорокина, которого теперь читают не только специфическая молодежная тусовка и члены букеровского комитета, но и политтехнологи разных партий (народ и партия едины по-прежнему), Всеволода Некрасова знают и ценят в основном собратья по цеху – поэты и художники. Им не надо объяснять, что его имя неразрывно связано со всеми реформами русского стиха, проходившими на наших глазах (которые, увы, не у всех были открыты), и что он один из тех, кто стоял у истоков мощного революционного обновления русского искусства, пришедшегося на 50-60-е годы ХХ века. По гамбургскому счету Всеволод Некрасов – классик, и вряд ли, кто-нибудь это мнение сможет оспорить. Но по новейшей методе спорить и не надо, а надо молчать, пропускать мимо глаз и ушей. Вот как это делается.

В прошлом году у Вс. Некрасова вышла книга "Живу вижу" – как и раньше, "на средства друзей", правда, на этот раз еще и при содействии КРОКИН-ГАЛЕРЕИ. Ни премий, ни грантов Некрасов никогда не получал. Вот что он пишет в предисловии к своей книге: "Практически нормальным гонорарным изданиям как поэт тут в условиях свободы не подвергался вообще…". То есть не было никакой другой возможности издавать свои стихи, кроме как с помощью друзей. Если уж классику Вс. Некрасову невозможно, то задаю прямой вопрос: "Есть ли у нас культурные издательства?", – и вынуждена ответить, что их нет. Потому Некрасов и не одинок – если не все, то значительное число книг современной отечественной словесности, а в поэзии, наверное, все, выходят безгонорарно. Весь наш самсебяиздат (по определению Н. Глазкова), перешедший на уровень разрешенных государством технических средств (вместо 6 копий пишущей машинки – принтер, ризограф, печатный станок, Интернет...), так им и остался, и считать его цивилизованной, по законам культуры функционирующей, издательской деятельностью – никак нельзя.

Но, может быть, издатели не сильно виноваты, может быть, им не подсказали вовремя, что Некрасов классик, а Сорокин нет? Может, они, действительно, по невежеству своему, о котором уже шла речь, одного привечают, а другому от ворот поворот? Но вслушаемся в текст: "в условиях свободы не подвергался"... С чем возникает ассоциация? Правильно, с тюрьмой, идеологическим подавлением. Показательно, что на эту книгу, кроме одного-двух изданий, никто в прессе не откликнулся, никто из тех, кому в лицо поэт бросил перчатку, ее не поднял. Диалог полезен всегда, но в случае "Некрасов – критика" диалога не было и нет. Так кто же эти "никто", которые молчат, которые не подсказали, не откликнулись, не подняли?

3. КРИТИКИ

Еще бы им поднять перчатку – ведь для этого надо проявить себя в деле, продемонстрировать читающему миру, каков ты есть в своей профессии критика. А в нынешней литературной ситуации быть критиком нелегко. "Мы худо работали последние десять лет. Годы свободы были потрачены неталантливо. …Мы сами, того не желая, отучали читателя от словесности", – признается "штатный литературный обозреватель" А. Немзер в интервью "Критика – не роскошь и не заумь" ("Книжное обозрение", 25 ноября 2002), а потом почему-то сетует на свою память, мол, он не помнит, "чтобы в последние пятнадцать лет критик получил премию Государственную". Помилуйте, Андрей Семёнович, за такую работу дают только негосударственные премии и гранты, а если за нее давать еще и Государственную премию, то это слишком большая роскошь.

Наверное, пришла пора критикам подумать о себе – не в смысле получения премий, а в смысле повышения квалификации. Неплохо бы иметь представление, хотя бы самое общее, о том, что происходило в литературе последние полвека (этот период – литературоведческий провал), затем разобраться в огромном количестве всевозможных кружков и групп различных направлений, реально участвующих в литературной жизни сегодня (чтобы не путаться в трёх соснах, о чем речь далее). Потом развить вкус – и отточить перо. Увы, в основной массе (и эта критическая масса перевешивает), наши критики, как плохо обученная армия, на местности ориентируются с трудом и при первой же неожиданности забывают о поставленной задаче. Тон задают "толстые" журналы, которые были и остались "совковыми" по сути, что более всего проявляется не просто в безликой, но абсолютно некомпетентной критике. Образцом последней года три назад служил Л. Аннинский со своим предисловием к первому тому собрания сочинений Генриха Сапгира. (Ей-богу, про Николая Островского у него лучше получалось!) Но теперь уж этот рекорд кем только не перекрыт. Одна из самых замечательных рекордсменок – А. Марченко. Её шедевр, напечатанный в сборнике "L-критика" (М., 2001. Вып. 2), просто восхищает своей неадекватностью времени (что всегда отличало старую добрую советскую критику). Но не только выступление А. Марченко, а вся опубликованная в сборнике дискуссия о поэзии – убедительное свидетельство беспомощности критической мысли, не оснащённой никаким знанием. Так, если для проф. Вл. Новикова "сложнейшая поэтическая семантика Айги и Сосноры – это …интенсивный источник экологически чистой энергии", то для главного редактора "Нового мира" А. Василевского – оба они "выдуманные несуществующие поэты", и для доказательства этого "никаких аргументов не нужно". Если кто-то видит в приведенном примере широкий диапазон мнений, то он ошибается – это настоящий раздрай! Что левая нога хочет, то и вытанцовывает – вот главный закон нашей критики. А что за прелесть критик Василевский! Ни тени сомнения, ни тени лицемерия, богатая интонированная речь – так и слышится: "Аргументов не нужно! Молчать!!". Но печальнее всего даже не отсутствие культуры мысли, а то, что "неистовый" критик …скажем так: не в контексте. И это качество в разной степени характерно для всех участников дискуссии, независимо от позиции, за исключением, пожалуй, Д. Бака. Ведь та же дивная А. Марченко, рассуждающая о старомодности авангардного стиха, явно понятия не имеет о том, что такое авангардный стих, и цитирует в качестве образца… Игоря Бурихина, одного из известных русских авангардистов, живущих в Германии. Ей невдомёк, что там не один авангардист Бирюков проживает, а целая когорта блестящих талантов, вытесненных из России такими, как наша рекордсменка. Ну да ладно, пусть обслуживает тех, перед кем она в долгу. И это тоже, кстати, характерная черта нынешнего времени: среди критиков нет ни одного авторитета, и отношение к ним авторов – исключительно как к обслуживающему персоналу, для тех же, кого данный персонал не обслуживает, он вообще перестает существовать.

Думаю, что и статья критика А. Архангельского о поэзии Пригова (газета "Известия", январь 2003), названная хлёстко, но бессмысленно по отношению к содержанию самой статьи – "Дедушка русского пустословия", мало тронула самого поэта, так же, как его поклонников, так же, как и его противников, – потому что тоже не в контексте. Не в контексте сегодняшнего состояния поэзии, не в контексте современной литературной жизни, не в контексте собственно газеты "Известия", мучимой литературной пустотой, отнюдь не в постмодернистском толковании этого слова. (Попутно замечу, что та же пустота господствует в книжно-литературно-критических передачах на телевидении – от "Апокрифа" В. Ерофеева до "Культурной революции" М. Швыдкого, являя собой отечественную разновидность мыльной оперы.) Заметка А. Архангельского опоздала, по крайней мере, лет на десять, которые автор её, вероятно, был занят более важными вещами, чем литература, а теперь спохватился: батюшки, у Дмитрия Александровича "уже есть целая библиотека критической литературы, ему посвященной"! Поторопились эти филологи, хлебом их не корми, дай свести всё в систему (если бы!), а вот никто из них не догадался, не указал, которыми стихами конкретно лирический поэт пригов в родной литературе останется… как восприняли этот серьёзный разговор об "актуальном литературном процессе" читатели газеты, мне неизвестно, но симптоматично, что новую рубрику газета начала именно с Пригова, вторым пошел Сорокин. Кто будет третьим? Кибиров? Ерофеев? Рубинштейн? Гандлевский? Когда наши критики пытаются писать о бывшем андеграунде, о неформалах – это их джентльменский набор. Похоже, они других имен не знают, наверное, потому, что "филологи" (кто они, хотелось бы знать) написали только об этих авторах. При нормальной работе критики идут первыми, а филологи уже следом за ними, изучают и исследуют замеченное и отобранное критиками. Но это при нормальной работе… Увы и увы – "толстожурнальная" критика, она же "академическая" критика (Академии русской современной словесности), претендующая на руководство литературным процессом, нормально работать не может, поскольку не имеет для этого соответствующих профессиональных знаний. Все, что у неё есть, – это набор старых мерок, которыми она пользуется, и ширма государственного (нового истэблишмента) статуса, из-за нее можно иногда выскакивать, точно Петрушка в балагане.

Конечно, всё вышесказанное нужно многократно аргументировать (в отличие от главного редактора "Нового мира" я это хорошо понимаю), но я сейчас рассматриваю не униженное, по мнению А. Немзера, положение нашей критики, а ситуацию с книгой Вс. Некрасова, которая и сложилась из-за наличия у нас такой критики. Собственно, все эти критики – в известном смысле фигуранты его поэзии. В отличие от "большого ученого" М. Эпштейна – конкретного персонажа его ядовитых памфлетов ("Фигура, …откуда-то извне привнесённая в поэзию, в мир жизни и проблем русского стиха, и не только ни уха ни рыла не смыслящая в процессах, которые шли в этом стихе с обэриутов, с Оболдуева, Глазкова, Мартынова, но и как бы гордая своей такой несмышленостью…"), критики-"академики" возникают в стихах Некрасова из ниоткуда, как некие фантомы, призраки, карнавальные маски – и так же исчезают. Будто он их особенно не различает (правда, Архангельскому достается больше – его поэт даже по имени называет).

Имеется в виду литературная премия им. Ап. Григорьева, которую ежегодно присуждает Академия. О лауреатах этой премии, а также других – разговор особый. Что же касается В. Курицына, то он из Академии вроде вышел, что естественно, поскольку представляет другое ответвление бывшей советской критики, а именно фельетонное, успешно реализовавшее себя затем в постмодернистском направлении (слово "дискурс" уже ненавистно – навязло в зубах). Это так называемая сетевая критика, характерная черта стиля которой – хамство с целью эпатажа. Например, рассуждая о молодом поэте, надо говорить не о его стихах, но о его волосах, длинных, грязных, немытых, в которых уже завелось, создавая образ бомжа от литературы.

Впрочем, все эти тонкие различия между разными отрядами критической массы Некрасову безразличны – для него Курицын, состряпавший "Неофициальную Москву", такой же обслуживающий персонал, как "Катя Деготь и большие деньги" и разные другие критики и искусствоведы, разгуливающие по страницам его книги. Читаешь и удивляешься – знают ли герои, что стали героями? Хотя в упомянутом уже интервью А. Немзер жалуется, что некоторые несознательные издательства не присылают ему книг на высочайшее рассмотрение, думаю, что ожидать этого от друзей Некрасова, издающих его книги на свои средства, или от самого поэта, вряд ли стоит. Но стихи Некрасова при желании легко найти в Интернете… Нет, перчатку некому поднимать.

Интересно, что роль критиков частенько приходится играть самим поэтам, что иной раз приводит к недоразумениям и курьёзам. Так, в прошлом году на вечере памяти Генриха Сапгира поэт Е. Рейн заявил, что Сапгир вовсе не авангардист, а человек-театр, отчего в зале разразился скандал и начался смех и шум. Понятно, что почтенный друг Бродского не хотел обидеть Сапгира, к которому всегда относился дружески, таким нехорошим словом, как "авангардист", и выступил, так сказать, в роли А. Марченко. Кстати, критиков в зале не было, за исключением литературоведа проф. Ю. Орлицкого. Действительно, зачем им вникать в эти скучные подробности – авангардист Сапгир или не авангардист, в чем смысл многолетней борьбы Некрасова с Приговым, кто родоначальник питерского концептуализма и так далее и тому подобное. Вопросов накопилось – тьма, вот бы и заняться профессиональной работой нашим критикам. Но зачем им? У них вопросов нет, им все ясно. Так что ни о каком повышении их квалификации речь, видимо, идти не может.

Скажу больше – пора уже освободиться от иллюзии, что критика у нас есть. Та тёмная критическая масса, что досталась нам от прошлого и взросла за последнее десятилетие, никакой иной функции, кроме обслуживания отдельных групп, не выполняет и по своим профессиональным качествам выполнять не способна. Критику надо создавать заново. "Только тот рождается, кто освобождается", – написал когда-то Генрих Сапгир, один из самых метафизических поэтов нашего времени. Я надеюсь, что это задача на ближайшую десятилетку, и критики у нас все-таки смелые, оригинально мыслящие, хорошо подкованные в своем деле… А пока – пока невероятного в нашей литературной жизни слишком много, и поэтому я не столько заканчиваю свои заметки, сколько их обрываю. Цель у них была одна, и её очень точно сформулировал Вс. Некрасов в своей книге: "Всё-таки это всё черт знает что. Есть резон, чтоб и кроме черта знало это как можно больше народа".

P. S. Я люблю литературную игру и часто подписываю свои работы псевдонимами, но на этот раз в знак полной серьезности придется ставить свое имя.