Женихались старик со старухой

Если бы кто-то сказал Кресту, что он, урка прожженный, сподобится жениться на восьмом десятке лет, на такой же, как и он сам семидесятилетней кочерыжке, то он тому губошлепу глаз бы высосал, А нынче вот – свадьба, мать его ети. На улице за окном осень, слякоть и грязь, листья валятся на улице замертво, а он вот женится. В костюмчике Крест, при галстуке, на левой руке печатка из цыганского золота с секретом, а секрет заключается в том, что она надета на палец поверх наколотого перстня, обозначающего своим узором воровскую масть Креста.

В Загсе народу много, в основном молодежь. Хотя и день для росписи не торжественный – пятница. Все возбуждены, словно на рынке в базарный разгар, в таком народе только и "работай". Крест профессиональным взглядом метил потенциальных жертв. Но сейчас ему подломить лопатник даже у самого лопоухого, парализованного лоха будет не под силу, руки трясутся, как с самого крутого похмелья.

Если посмотреть на Креста со стороны, благообразный старичок интеллигентного вида в видавшем виды, но чутко отглаженном, костюмчике. Благородное лицо с тонкими чертами, как на картинах Ильи Глазунова, тонкие кисти рук с длинными музыкальными пальцами, на которых ни-ни, никаких наколок, только масть Креста под печаткой. Это на теле картинная галерея. На плече тигриная оскалившаяся морда, признак беспредельщика, на груди, как положено, профиль Ленина, профиль Сталина, на спине церковь с семью куполами… Хoдок, вообще-то, было восемь. Последнюю Кресту самому стыдобушка колоть. Он уважаемый вор-карманник старого, живущего по понятиям, поколения, загремел к "хозяину" в зону по бакланке, аж на полтора годочка за мелкое хулиганство.

Допек сосед по общаге, бывший вертухай-конвойник, стыдоба рассказать, огрел его на общей кухне сковородкой по башке. А у того, откуда и взяться-то, сотрясение мозга. Быстренько побои в больничке зафиксировал, суд да дело, яснее не выдумать, и загремел Крест не по рецидиву, а по новой для него нехоженой статье. Вся зона над ним старым потешалась, мол, на старости лет, пень трухлявый – перекрасился в хулиганы.

Тогда-то Крест, в миру Васька Колтырин, все, что нажил, к седьмому десятку, и потерял. В том числе и комнату в общежитии. Вышел на волю, куда податься? И раньше-то его никто нигде особо не ждал, а сейчас и подавно. Родственников он своих и раньше-то и не знал и не помнил, а воровская профессия – щипач, дружбы не водит. Кошельки тырить сподручней в одиночку. Вот так и оказался он в доме-интернате для престарелых и инвалидов в том же самом городке, рядом с которым и отбывал наказание, смешно сказать, в зоне общего режима, это с его-то послужным списком… Был бы помоложе, оскорбился бы, поди, но годы есть годы.

Может быть, и "поработал" бы еще Крест в автобусах, да на толкучке, скопил бы копейку, прикупил бы себе где угол… Но месяца за три до звонка одолела его непонятная болезнь Паркинсона. Раньше в его деревенском детстве говаривали, мол, кур что ли воровал, руки трясутся… А тут? Видать, действительно, много наворовал Васька за свою жизнь, вот Бог-то его и покарал трясучкой.

Впервые за всю свою многотрудную, скитальческую жизнь Крест почувствовал свою немощь. И это ощущение невозможности себя обслужить самому, Ваське не понравилось. Кусок хлеба-то ему государство пенсией определило, какой ни есть, а гражданин. А вот постирать за собой, пожрать приготовить, пуговицу пришить, да что там, чаю в стакан без посторонней помощи налить – и то проблема. Помучавшись так с годик, так-таки и надумал Крест жениться. Ведь медсестрам, да нянькам-санитаркам не допросишься чифирку сварганить, а так иногда хочется лагерную страстишку не забыть.

Стал Васька обращать внимание на дамский пол. Не на красоту смотрел, а выбирал поглаже нравом, да чтобы в комнате чистота, да чтобы грамотешка в голове какая-никакая водилась для вечерней беседы перед сном. А то он, по зонам да пересылкам сидючи, от нечего делать чуть ли не полное собрание мировой литературы осилил, плюс "заочно" в лагерных университетах освоил науку юриспруденцию, не хуже любого адвоката мог судей, да прокурорскую шпану развести, как фраеров позорных. Потому и не пятерик, а лишь полтора года получил за битую сковородкой башку соседа по общаге. Поди ж ты, разбери эту судьбу, еще совсем недавно один по зоне топал, а второй запретку по периметру облаивал, как сторожевой псяра, а на старости лет свела жизнь в одной коммуналке общих тараканов давить. Стихия, мать его ети…

Бабы все вокруг были какие-то не под его стать, то колхозницы, то домохозяйки "отказные", то уж слишком толстые, а таких Васька не переваривал с юности, то уж совсем оторвы, явные уголовницы жилистые и наколотые с вечной безфильтровой "астриной" в руках и табачными крошками в уголках шамкающего рта. Даже в отстойнике для престарелых инвалидов умудрялись играть в буру на интерес. Таких, с позволения сказать, женщин, с возрастом Крест тоже стал опасаться, как черт ладана. Кто их знает, за что сидели. Многие зечки со временем сначала становятся безотказными собутыльницами, а потом режут сожителей, как курей в сочельник.

Екатерину Батонову в своих женихастых смотринах Крест поначалу и не приметил. Она была известна в криминальном мире, как Катька Красненькая. Еще в советские времена содержала в Ленинграде малины и подпольные бордели. Сейчас она была тиха и неприметна. Но однажды, сидя в общем холле напротив телевизора, Васька вдруг ощутил на себе пристальный взгляд. Он обернулся, и руки, мирно лежавшие на коленях, нервно запрыгали. Он увидел перед собой женщину, которую язык не поворачивался назвать – старушкой. Видимо, с годами красота ее раньше вульгарная и броская, приобрела черты кающейся Магдалены, появилась в лице какая-то всезнающая просветленность. Невысокая, худенькая, со вкусом одетая женщина, с короткой стрижкой и огромными черными глазами на кукольном, почти без морщинок ухоженном лице.

Дело было в том, что Екатерина Сергеевна тоже находилась в состоянии поиска. Выброшенная на обочину ставшего в начале девяностых полукриминальным бизнеса интимных услуг более резвыми и ухватистыми сутенерами, потерявшая в "черный четверг" девяносто восьмого все свои вложения, она оказалась в доме-интернате. Поселили ее, бывшую ночную бабочку в трехместную комнату с такими же, как и она бывшими зечками, которым и без нее жилось неплохо. Уплотнение для двух закоренелых "подлизух" пришлось не по вкусу. Тем более что "аристократка" сразу же попыталась взять власть над "колхозницами" в свои руки. И все бы ничего, Катька Красненькая постепенно подмяла бы под свой авторитет этих старых шалав, но ей самой было противно жить с ними, как в камере, в одном замкнутом пространстве.

Все просьбы к администрации интерната о смене жительства оставались без ответа. А с мужиком, она бы быстро сладила. Отдельную комнату в интернате давали только семейным парам. На роль супруга благообразный с виду Крест подходил, как нельзя лучше. Вот и пустила в ход все свое, подзабытое было, обаяние старая притворщица…

Когда дошла очередь, и пара предстала перед раздухаренной и торжественной теткой с ленточкой через плечо, оба брачующихся сентиментально разволновались. Разволновалась и брачующая, она-то ведь не знала, что за корнеплоды выросли на ее ковровом поле, а видела лишь парадную сторону серебрившегося сединой полтинника. Благообразность старичков и столь поздно в возрастном смысле регистрируемое чувство ее умилили. Только вот из гостей на свадьбе были только свидетели. Может, церемония бракосочетания держалась в тайне от родственников? "Боже, как романтично…", – думалось работнице Загса.

В роли свидетелей на свадьбе выступали врач-невропатолог и завхоз интерната, с которой практичная Катька с первых дней пребывания в печальной обители старости и инвалидства завела приятное знакомство. В общем, пока под вальс Мендельсона проходило рождение новой семьи, в интернате столовские работники готовили праздничный стол, а кастелянши и санитарочки приводили в порядок махонькую определенную главврачом палату для новобрачных.

Вскоре интернатская "буханка" доставила Креста и Катьку Красненькую в их последнее на этом свете жилище. На пальцах молодоженов поблескивали кольца. Они были радостно настроены, и торжественный, безалкогольный полдник, плавно перетекший в ужин, был достоин восхищения.

Убранство комнатки виновникам торжества понравилось, сам главврач снабдил их коробкой конфет и бутылкой игристого шампанского. Все остальные с шутками и прибаутками типа: "А вы не ждали нас, а мы нарисовалися, детишки ваши по судьбе и по злобе…", проводили молодоженов в их апартаменты для проведения первой официальной брачной ночи.

Крест, вроде бы уже и возраст не тот, чтобы волноваться, струхнул и был несколько не в своей тарелке. Тем более что этого у него с противоположным полом уже лет двадцать точно не было. Поймав на лету грустные мысли суженного, Екатерина Сергеевна шепнула ему на ушко:

– Не дрейфь, Крест, я и не таких к жизни реанимировала…

Сладилось ли у них что, нет ли, никто подслушать не сумел. Только на следующее утро молодожены к завтраку не вышли. Что уж там, дело-то молодое. Это ж понимать надо…