| ПОЭЗИЯ | Выпуск 26 |
|
* * * Стихов ночная околесица и чертовщина изо дня в день - эскалаторная лестница однажды приведёт меня на станцию, где указателя и выхода в помине нет, как будто ровно в полночь, затемно, очнулся в круге number eight. * * * А. Белякову Тучи пo небу летали, взад-вперёд, туда-сюда, драматических баталий быстроходные суда. И палили без разбора по чужим и по своим, чтобы выдохнуться скоро и рассеяться как дым. Небо светло-голубое. Бесконечен окоём. Только птицы после боя мародёрствуют на нём. * * * Дочери Забить на школу - 38 и 5 сегодня у меня, и участковый - "нет, не косит!" освобождает на три дня. Ангина. Пушкинская проза звенит бубенчиком во мгле. И граффити деда Мороза на зачарованном стекле. * * * На исходе столетия - перед не большой, но последней войной, человечество всё-таки верит, что старуха пройдёт стороной. Но у Бога за пазухой места нет для нас и не надо рыдать, целку корчит - вся в белом! - невеста с трёх вокзалов рублёвая блядь. * * * Н. Богатовой Прикинуться, присниться, гербарием, трухой, балдея на странице 548-ой. Сухой былинкой мака, как капелькой огня; и ни одна собака не вспомнит про меня. * * * Где ионическим пейзажем не налюбуется Сократ такая тишина, что даже оглохнуть можно от цикад. Вся жизнь спрессована в минуты и времени потерян счёт. Отменный урожай цикуты послали боги в этот год. * * * Перчатки, варежки - помеха, перчатки, варежки - долой, когда белым-бело от снега и битый час зовут домой. Гигантский ком всё неподъёмней и пальцы холодом свело, и будто загнанные кони хрипим и дышим тяжело. У снежной бабы нос морковкой, в глазах обугленных - испуг, и присобаченные ловко сухие ветки вместо рук. А то, что женщине не в жилу стоять с ведром на голове, так не до жиру, быть бы живу в непредсказуемой Москве: где в январе звенят капели, а в марте заморозки вновь, и снегири, как на свирели, наяривают про любовь. * * * Ты помнишь старую, киношную, чудную сказку, раз сто, не меньше, дело прошлое, вгоняла в краску. Любовь до гроба, как Неёлова на пару с Далем, мы репетируем, взволнованы, с тобой в подвале. И ты была принцессой взбалмошной, а я - служивым, и ангелы над нами падшие во тьме кружили. Тебе, напуганной абортами, шептал я: "Ну же…" Из брюк мучительное, твёрдое рвалось наружу. Что доводило до безумия и жгло, как пламя, вдруг извергается Везувием и Фудзиямой. О Боже, что со мной ты сделала? Змея. Гадюка. И вся любовь. И только белое пятно на брюках. * * * Туда-сюда, туда-сюда und weiter туда-сюда, покуда бездыхан не упадёшь - возлюбленный фарватер ведёт прямой дорогой в океан, где стаи рыб, где водорослей пряди, где илом занесённые суда; предпочитая положенье "сзади", агонизируя - туда-сюда, я умираю в предынфарктном стоне, и растворяюсь в тишине ночной, покамест мои потные ладони разглаживают крылья за спиной. 2000 * * * Имитация счастья - блесна самопальная из медали. Щука хищная обречена фаршированной стать и т.д., что хозяйка решит на обед приготовить своим домочадцам. Но покамест из мрака на свет ей вольно во весь рот улыбаться, оставлять в дураках рыбака - дилетанта, блесна - побрякушка, а вода холодна, глубока, дно усеяно илом, ракушкой. Хорошо королеве пруда пребывать в окружении свиты! Но уже ветеранам труда на монетном медали отлиты. Мой Пегас "Коня, полцарства за…" - причём какой-то конь, скорее - пони, в аттракционе цирковом с бубенчиками и в попоне. Тележку возит за собой и радуется сбруе новой. Нет, чтоб спешить на водопой воды напиться родниковой. Пастись на заливных лугах и ржаньем окликать подругу. В опилках нос - увы! и ах! - по кругу, милый мой, по кругу. 2001 * * * Грибоподобный взрыв из плена наружу вырвался - ура! - Да здравствуют ацетилена и самопалов мастера - Сергеи, Коли, Саши, Вани, кулибины - азохун вэй - чтоб через 10 лет в Афгане стать достоянием червей. * * * Смириться с мыслью, что недолго коптить осталось небосвод; и выпендрёжная наколка глубокий смысл обретёт: "они устали". Ах, платоны и канты с гегелями - ах! - куда вам до сокровищ зоны на коченеющих ступнях. Конец 60-х Где год был равен часу, час - секунде - время в ритме вальса, неуловимый Фантомас над комиссаром измывался. Ночь, как столетний дед глуха, как первокурсница невинна, и ото всюду: ха-ха-ха, атас! и вдребезги витрина. * * * В твой дом, где крыши нет и стен сегодня, в час вечерний пришли - ты этого хотел - на званный ужин черви. Об одиночестве забудь, о смерти и о боли. И освещает Млечный путь весёлое застолье. * * * Это только с виду, с виду, а на самом деле - нет, что на целый свет обиду затаил в душе поэт. Просто он без нас не может, чтобы там не говорил, а для тех, кто занеможет как архангел Рафаил. Он не требует за это благодарности людской, и тяжёлый крест поэта гордо тащит день-деньской. Чтобы за полночь при свете стеариновой свечи думать не о винегрете, о компоте и котлете, о поджарке и спагетти, о сардельках и омлете, но о Маше, Вове, Пете, заблудившихся в ночи. Не пеняет на планиду, бескорыстно дарит свет. Это только с виду, с виду, а на самом деле - нет. * * * Не скакать перед ними на задних и не лезть целоваться взасос, но возделывать свой палисадник, колдовать над вареньем из роз, в телескоп за небесным светилом наблюдать, потихоньку стареть. И верёвку с хозяйственным мылом так, на всякий пожарный, иметь. * * * Куда вы, муравьи, умерьте вашу прыть, вам ни за что, увы, плевка не переплыть. Но, как всегда, смельчак найдётся хоть один: горит огонь в очах, бурлит адреналин. Уже маяк погас и смолк собачий лай. Контр-адмиральский брасс сменяет баттерфляй. Плевать, что по домам давно все разошлись. Пьёт за прекрасных дам эгейское Улисс. |
|
|
|