Кладбище простуженных

Кладбище простуженных

Марина жила с Тамарой. Две девочки-переводчицы, одинокие, как мышки, в одной квартире. Больше всего на свете они хотели замуж, но никак не могли собраться, потому что не было времени. Целый день они бегали по городу, глотая пыль, водя за собою помятых американцев, переводили их проповеди, тряслись в автобусах и улыбались, улыбались до боли в скулах. А вечером жара спадала, и они ехали домой, расслабляясь, думали о Боге, благодаря которому они получают свои восемь долларов в час, и как хорошо бы сейчас съесть йогурт. Потом пили чай и смотрели в окно. Марина все время думала о маме, которая жила где-то в степи под Артемовском. А Тамара мечтала, что ее когда-нибудь пригласят в Польшу на семинар переводчиков в город Познань, она видела даже карту этого города и больше всего хотела попасть на Кладбище Простуженных.

Так они и жили много лет душа в душу. Они относились друг к другу очень нежно и ласково.

– Без конца голова болит, – жаловалась Марина после работы.

– Можно подумать, ты его уже видела, – жалела ее Тамара, и обе смеялись.

Они готовы были умереть в один день, но вдруг все изменилось. Тамара познакомилась с Денисом и, конечно же, очень его полюбила, потому что боялась его потерять. Он был совсем еще маленький, бледный и молчаливый. Она считала его стеснительным и думала, что именно потому он ей не звонит, не назначает свиданий. Она сама звонила ему утром и вечером, рассказывала про свою жизнь с американусами.

– И сколько же вам платят? – вежливо спрашивал он.

– Восемь долларов в час. А тебе?

– А мне шесть.

– А за ночь? – нежно спрашивала она, и он краснел. Тамара и сама понимала, что это ее последний шанс, к тому же и Марина уговаривала ее быть смелее.

– Если с ним ничего не получится, – говорила Марина, – могут развиться комплексы, в конце концов придется обращаться к гинекологу.

Гинеколога Тамара боялась, особенно кресла на колесиках, на которое неизвестно как укладывать ноги. Потому она и не обращала внимания, что он не звонит ей, не назначает свиданий, не приносит цветов и шоколадок, не встречает возле офиса. Она сама назначала встречи, приходила к нему на работу, ждала в библиотеке и предлагала вместе выпить фанты, хотя любила пиво. А он приходил с опозданием, вежливо отвечал на вопросы, избегал даже дотрагиваться до нее, но она все равно ему звонила, надеясь на чудо и боясь кресла на колесиках.

И вот однажды она добилась от него приглашения в гости. Тамара даже не пошла на работу, целый день металась по городу в поисках самого лучшего пива и ровно в шесть уже поднималась на второй этаж и звонила в его квартиру.

– Пиво теплое, – сказал он. – Знакомьтесь: это Тамара, а это Аня, моя девушка.

И все в Тамаре упало. Девушка была маленькая и кудлатая. Тамара долго не могла сесть, никак не могла куда-нибудь приткнуть свою сумку, вертелось в голове проклятое гинекологическое кресло и что все правильно: они хорошая пара, а пиво теплое. А потом она уже смеялась и рассказывала про своих американусов, как они ходят в вечерних платьях и кроссовках, как они просят ее сочинить веселую песню про Бога, и как она учила одного американуса говорить по-русски "Я вас ценю", а тот упорно произносил "Я вас свиню". Они только смеялись и ждали, когда она уйдет. И Тамара наконец поняла, что делать здесь нечего.

– Но пиво, – сказал Денис, – тут же целых две бутылки пива. Заберите его, оно все равно теплое,

– Ладно, заберу, – сказала Тамара и отвернулась, запихивая бутылки в порванный кулек и глотая слезы.

– Даже пиво им не нужно, а я – тем более, – думала она, блуждая в темноте в поисках своего дома. – Ничего, хорошие мальчики, хорошие девочки. Хорошие мальчики, хорошие девочки, что же вы со мной делаете?..

Дома было скучно. Тамара легла спать. Начала сниться Польша, в которой она никогда не была, чистые узкие улицы, холодный воздух... Но спать мешали, звонил телефон. Она взяла трубку. Приятный мужской голос сказал:

– Девочка, девочка, кресло на семи колесиках едет по твоей улице.

Она бросила трубку. Опять начала сниться Польша, осень, свобода, чужие дома с завитушками, дорога, и вот она уже идет туда, куда давно хотела попасть – на Кладбище Простуженных. Но опять зазвонил телефон:

– Девочка, девочка, кресло на семи колесиках подъезжает к твоему дому.

Она бросила трубку и снова легла. Дорогу на Кладбище Простуженных она спросила у усталой женщины в бордовом платье с линялыми горохами.

– Сама такая будешь, – тихо сказала она, и опять зазвонил телефон.

– Девочка, девочка, кресло на семи колесиках поднимается по лестнице.

И тут до нее дошло, что это за кресло – то самое кресло, на которое неизвестно как укладывать ноги. И значит, надо бежать куда глаза глядят и еще дальше.

И вот оно уже, Кладбище Простуженных. Скоро стемнеет. По небу плывут слоны, верблюды, бегемоты и другие добрые животные. Ни дерева, ни кустика – только чужие могилы под чужим небом и надписи на плитах на непонятном языке. Тамара стала читать надписи, чтобы разобраться, что за люди здесь лежат и почему они – простуженные. Но ничего не поняла и заплакала.

Тут она увидела свою сожительницу Марину и ее маму. Они шли обнявшись по дорожке и не заметили Тамару.

– Мама, давай будем жить на кладбище, – говорила Марина. – Мы ведь тоже простуженные.

– Ну вот, – подумала Тамара, – значит, есть такие люди –простуженные, они умерли – и я плачу. Нужно плакать, когда люди умирают, даже если они – простуженные.

А в покинутой комнате на тумбочке снова и снова звонил телефон. Он звонил уже два часа, но никто не брал трубку.

День города

Из серого неба падает дождь. И косолапая старушка ковыляет куда-то. На праздник, наверное.

Дети ползают по асфальту с цветными мелками, и он быстро покрывается атомными бомбами и голубками. Люди ходят, разговаривают:

– Мама, мне тетя карандаши подарила. Я рисовала зеленую девочку, кошку и как директор пришел, а тетя сказала, что это война, и карандаши дала.

– Девушка, вы одна гуляете? У меня тут рядом квартира и большая банка вина.

– Товарищи люди! Вы стоите на проезжей части и держите автобус.

– В кино пойти мне не с кем. Приду с работы, сижу дома и плюю в потолок.

– Пришла я к гинекологу в третий раз, а там уж пятьдесят человек стоят, и все с книжками. А она говорит: "Буду принимать по талонам, а с книжками не буду". Мы к главврачу, а он говорит: "Ничего, давайте я вас посмотрю. А впрочем, вас этим не испугаешь".

– Товарищи болельщики! Болеть надо организованно и в стороне.

– Что творится... На шахте авария, автобусы переворачиваются, то Чернобыль, то Арзамас. Что-то дальше будет?

– Ничего.

– Ничего?

– Ни атомной катастрофы, ни гражданской войны. Просто будут люди умирать и умирать, пока все не умрут.

Fin de siecle

Век кончался. Солнце было черное, луна – красная, неба не было, оно скрылось, свернувшись, как свиток. Горькая вода капала из крана. За стеной тихо пело радио: "Жучка моя, я твой бобик, трупик ты мой, я твой гробик".

Было холодно. Только на кухне осталось немного хилого газового тепла. Поэтому завтрак длился и длился.

– Завтра и этого не будет, – сказала Анна, ставя на стол резиновый хлеб и мертвую воду. – В городе воду дают только глубокой ночью.

И она покачала головой.

– Ничего, я разживусь на шахте, – сказал Павел, ее муж. – Будут вам и хлеб, и вода. Между прочим, на Буденовке коня бледного видели. Давай сходим, посмотрим. Мы уже давно никуда не ходили. И Гришке будет интересно.

– Лучше займись с ним математикой, у него опять двойка.

– А где он?

– Не знаю. Пропал куда-то.

Их сын вправду решил пропасть. Потому что все надоело – сырая комната с запотевшими окнами, мокрые простыни и холод, и рано утром будят ни за что ни про что и выгоняют из дому на холод, в школу, получать двойки, грубить учителям. А дома вечные разговоры о последних деньгах, о хлебе из дерьма и навоза, о том, как дальше жить.

Все еще спали, когда он вышел из дому, из зыбкого тепла, которое надышали за ночь. Сизые деревья тихо шуршали над ним. Развороченный трактор отдыхал под белыми звездами. Слышались выстрелы. То ли милиция стреляла в рэкетиров, то ли рэкетиры стреляли в милицию, то ли одинокий прохожий отстреливался в темноте.

"Двойка – это плохо, – думал Гриша. – Чего она кричит, будто я сам не знаю. Уеду я".

Он пробрался к железнодорожному вокзалу. Шел через огромное поле, усеянное саранчой. Саранча шевелилась и скрежетала зубами. По шаткой деревянной лестнице с неба слезал ангел с ржавым пионерским горном; другой, подставив стремянку, пытался залезть на солнце. "Кыш, пернатые!" – замахал на них руками Гриша, и ангелы разлетелись, а лестницы попадали.

Вместо рельсов была длинная яма. Поезда не ходили. Гриша зашел в здание. Было много кресел и людей, все смотрели вверх в телевизор. Показывали порнуху про вавилонскую блудницу, у которой между ног светит луна.

– Здравствуй, Гриша, – сказал мужчина с красной царапиной на подбородке. – Я умею делать молнии.

– Ты колдун? – спросил Гриша.

– Я не колдун – я знахарь. Я все знаю, я все видел, я видел австралопитека, и он мне открыл страшную тайну.

– Какую?

– Что он – инопланетянин.

– Ну и что?

– А то, что и мы тогда инопланетяне.

– Неправда, мы евреи, – убежденно сказал Гриша и пошел домой.

Анна и Павел давно его уже искали. Они бегали по черным подъездам, кричали: "Гриша! Гриша!" Но подъезды не отзывались.

– Я боюсь, – говорила Анна. – Где он пропадает? Вдруг он в городе, а там, у оперного театра, раздевают.

– Что-то я не видел там раздетых.

– Так иди и смотри, – фыркнула Анна и свернула в темный переулок.

– Ну что ты делаешь, ненормальная... Совсем с ума сошла?

– А как не сойти с ума? Где он? Что с ним? Может, убили, может, изнасиловали... Время-то какое...

– Времени больше нету, – хмуро напомнил Павел. – Это ты виновата со своими истериками – довела ребенка.

– Нет, это ты виноват! Ты ж всю жизнь на шахте, всю жизнь под землей, какой пример ты можешь подавать ребенку?

Он схватил ее за волосы, она вцепилась ему в горло, и они покатились по желтым листьям под лучами черного солнца по мокрому сизому асфальту.

Гриша уже давным-давно был дома, когда они пришли. Все было как раньше, солнечные зайчики прыгали по кухне. Он поел и сел за математику, но скоро захотел в туалет. Там было интересно, жужжали мухи.

Павел открыл кран, чтобы умыться. Из крана закапала кровь.

– Смотри, мать, – сказал Павел.

Анна подошла посмотреть. Из туалета между тем слышался веселый голос Гриши:

– Я колобок-колобок, я от дедушки ушел, я от бабушки ушел, я от волка ушел, от медведя ушел, и от папы ушел, и от мамы ушел...

– Сам себе сказки рассказывает, – засмеялась Анна.

– Все дома. Слава Богу, – сказал Павел и поцеловал ее. Звезда Полынь ласково светила в окно. Начиналась зима.