| ПОЭЗИЯ | Выпуск 21 |
|
* * * Как слово отделяется от тела, Как слово, отделяясь, каменеет, И воздух наполняется камнями, Камней все больше, воздуха все меньше. Я прихожу к тебе, но неизбежность Уже впиталась в каждое движенье, Как цианит, который надо выпить. Как цианит, который надо выпить, Пока ты управляешься с лимоном. Нетрудно жить во времена масонов - Невыносимо быть все время в сером, Невыносимо быть подобным слову. Ты знаешь, что такое жажда жизни, Я знаю, что такое просто жажда. Что знает мир? Когда крадусь к колодцу, Бужу тебя, разглядываю губы, И в сонной глубине глазных миндалин Пугливо всходят два вчерашних солнца… * * * Церемония чайная не каждому вшитику всласть, Снег не тает годами, презирая следы “Скорохода”. По природе мы эльфы, но кто здесь поверит природе, Не рожавшей подснежников, не то что уж яблоку пасть. Нам добраться б до неба, пока его не замела Голубая метелица - мачеха райского быта. Через весь кайнозой да на этих луженых копытах Наши души процокали б к недовершенным делам, Пропади оно пропадом - этот великий объем Азиатов и русичей, тянущих на азиатов. Ни от вещного к вечному, ни от зарплаты к зарплате Нам с тобой все равно не согреться вдвоем, Не объять необъятного. Не унять даже толику слов, Порождаемых вспышкой, когда замыкаются вежды, - И уже не метель, а неистовый ветер надежды, Источая телесное, оставляет потомкам весло. Время - признак реальности недогоревших эпох Солнцедаров и люций, крастеррок и лесоповалов. Научиться хотя бы не вспоминать, что попало, Научиться хотя бы не выговаривать “бох”. Церемонию чайную и воскресенский чифирь - Принимай равнодушно, потомок. - Так скажу умирая, - Как лингвист, отказавшись от ятей, от ерей и рая, Не сумеет представить, как выглядел праведный мир, Так и ты не пытайся понять его волглую суть. Мир велик и немирен, и сколько его ни объемли - Через тернии к звездам - и далее - в талую землю, Скороходы мои, о, как долог и труден ваш путь. Скромный путник протопал и скрылся в тумане полей… Кто-то вспомнит украдкой, явившись на белую тризну, И закрыв мои карие очи, не вздрогнет отчизна, Не назначит себе юбилей. Церемония чайная… Непостижимый пустяк, Звонкий ключик к загадке о брошенных сдуру дубравах, Где, босыми ногами ступая на лунные травы, Чуть грустят наши Эльзы и птички-синички свистят. * * * Горе, заставляющее прыгать Зайчиков и мальчиков, и сердце Скромного по сути пешехода, Так и не доставшего путевку В чистое линейное пространство. Зайчики, умеющие плакать И косить косой не хуже смерти, И к тому же если заставляют Не бояться всякого рожна. Мальчики, наученные с пользой Проводить любое время года, Но не понимающие смысла Гордо наступивших перемен. Перед вами страшно виноваты Грязные метисы и мулаты, Начисто поправшие природу, Некогда отпущенную впрок. Вот и наступило утро оно В образе простого скотовода, На устах пропущенное слово, А в руках загадочный безмен. Будьте к восприятию готовы, Если не высоких откровений, То хотя бы собственного веса. И купите новый календарь. * * * Я так и не сумел заполнить мирозданья. В рождественском дыму, сгорев как стеарин, Похоже, мир устал от топота и ржанья. Печален Александр, и семь его Арин Не в силах подобрать последней словоформы, Или поставить крест на лучшей из поэм. Он тленья убежит, и самый жуткий тормоз Поймет его потом. А ныне сам не вем, - Чужие времена, чужие переправы. И кто их разберет, который ангел прав, На сотни верст вокруг мордовские дубравы, Пожар степных сердец и кроткий финский нрав - Все сбудется. И мы помиримся с тобою, Причастные к словам, несущим боль и ксту, И сорок долгих дней в печали и запое Никто не вспомнит нас к подросшему Христу. Летит горячий снег, идут чужие люди, Им чудится, что там, в зиянии небес, Уже родился Бог в степях пропавшей чуди, И имя ему Бес. Кто упрекнет живых, что им неумолимо Вращать полярный круг и кануть без следа, Что не над Воркутой, а над Иерусалимом Взошла шестиконечная звезда. Печаль почти как свет. Печаль почти забвенье, И только иногда, сминая древний страх, Нас достигает гул архангельского пения Идущих на гора. * * * Мы держимся за сны, боясь пошевелиться, Метелкой ангелок шурша, разматывает путь. А бабочки во сне - огромные, как птицы, И если их вспугнуть, то больше не уснуть. Поэтому никак нельзя нам шевелиться, И четки божьих снов из пальцев выпускать, Ведь бабочки во сне - пугливые, как птицы, И как бы нам решиться тех бабочек поймать. Когда живешь вдвоем, все сны наполовину От всей житейской сути уходят в глубину. Вот если не заснешь, то я тебя покину, Пойду гулять один и бабочек вспугну. Который год подряд, на счастье не надеясь, Твой старый добрый муж, заморский богатырь, Стекляшки и кораллы, левкои и камеи, Весь несусветный бред выносит утром на пустырь. * * * Звезда не искала поэта, Креста не боялся Пилат. С покатого берега света Карета катилась в закат. Из окон уездной больницы, Не в силах сорваться с земли, Придурки тянули десницы На красное поле вдали. Им чудилось: горние кони Сошли в поднебесную грязь. Но некому было восполнить Истертую временем связь. Истертые временем лица, Неловко застывшие лбы… И вот уже черною птицей Тоска закружила. Рабы Узнали его колесницу… Но тут потянуло резвиться. Сошлось неразумное племя Резвее былинных татар, И лишь изумленное время Рвалось и звало санитар. Пришли и ушли санитары, Задраили наглухо дверь. Во тьме зашуршало: “Товаришь-шь-шь…” В ответ прокатилось: “Не верь…” Не верим, не верим, не верим! Почуяв жестокий обман, Потомки заныли под дверью, Века потянулись в туман. И слушая гулкое эхо, От мыслей иных оробев, Павел Иванович ехал Навстречу такой-то судьбе. |
|
|
|