Анабасис

ПЕСНЯ

Родился жеребенок под бронзовой листвой. Какой-то человек насыпал нам в пригоршни горьких ягод. Чужестранец. Прохожий. И вот уже шумят чужие провинции по прихоти моей. "Привет тебе, о дочь моя, под самым высоким из деревьев года".

* * *

Затем, что Солнце вошло в созвездье Льва и Чужестранец вложил свой перст в уста умерших. Чужестранец. Смеющийся. Он говорил нам об одной траве. Ах, сколько дуновений в провинциях! И как непринужденны наши пути! сколь мне труба любезна и в плеске крыльев ученое перо!.. "Душа моя, большая девочка, да у тебя совсем чужие повадки".

* * *

Родился жеребенок под бронзовой листвой. И человек насыпал нам в пригоршни горьких ягод. Чужестранец. Прохожий. И вон как бронзовое дерево шумит! Розы и горная смола, дар песенный! Раскаты грома и флейты по комнатам. Ах, как непринужденны наши пути. и сколько же у года историй, а у Чужестранца свои повадки на всех дорогах по свету.

"Привет тебе, о дочь моя, в прекраснейшем

из платьев года..."

АНАБАСИС

1

На трех пространных сезонах воцаряясь средь почестей, провижу я край, в котором свой закон поставлю.

Оружие и море поутру красивы. Стелется под нашими конями земля без миндаля -

она не застит нам небес нетленных. А солнце вовсе не названо, и все же могущество его средь нас;

и море поутру подобно высокомерью духа.

Могущество, ты пело над нашими ночными дорогами!.. На чистых идах утра, что знали мы про сон, о первородство?

Еще год целый среди вас! Хозяин зерну, хозяин соли, дела мирские - на праведных весах.

Я не окликну, нет, людей с другого берега. Нет, я не начертаю больших кварталов городских на склонах осколком сахарным коралла. Но жить намерен среди вас.

* * *

...Так, навещал я город ваших сновидений и прекращал среди пустынных рынков я мену чистую своей души, меж вами

незримой и трепещущей, подобно огню терновника, открытому ветрам.

Могущество, ты пело на наших лучезарных дорогах!

К усладе соли все копья разума... Живою солью я спрысну мертвые уста желанья!

Но тем, кто, славя жажду, не пил воды песков из шлема, не много ж я доверю в этой мене души... (А солнце вовсе не названо, и все же могущество его средь нас.)

Люди - люди из праха и разные, торговцы и люди праздные, с окраин и дальние, о люди, так мало значащие в памяти сих мест; люди долин и плоскогорий, и самых высоких в мире склонов у обрывов наших берегов; провидцы знаков, гадатели на зернах и духовидцы западного ветра! идущие по следу, а то снимающие лагерь на тихом предрассветном ветру, иль лозоходцы, которым ведомо, где выкопать колодец в земной коре, о вы, искатели, находчики предлогов пускаться в путь,

не вы торгуете крепчайшей солью поутру, в ту пору, когда над знаменьями царств и мертвых вод, стоящими высоко в небе над дымами миров, внезапно барабаны изгнания разбудят на границах вечность, зевающую средь песков.

* * *

В чистых одеждах среди вас. Еще год целый среди вас. "Моя слава над морями, моя сила среди вас".

Обещан нашим судьбам этот ветер с другого берега, несущий мимо семена времен, осколок века на коромысле весов...

Расчеты, нависшие над соляными глыбами! на чутком кусочке лба, где зиждется поэма, пишу я песню этого народа пьянейшего,

на наши верфи бессмертные таскающего кили!

2

По странам полоненным, там самая большая тишина, по странам, полоненным саранчой полуденной.

Иду я, мы идем страной высоких склонов под мелиссой, там, где разостлали сушить белье Владык.

Вот мы минуем платье Королевы, все в кружевах и в лентах цвета сизого (как женщин терпкие тела умеют запятнать подмышки платьев!).

Вот мы проходим платье дочери Ея, все в кружевах и в лентах цвета ясного (как ящерицы язычок умеет слизнуть всех муравьев с подмышки платья!).

Да здесь, наверно, не проходит дня, чтобы хоть одного мужчину не сожгли за женщину и дочь.

Ученый смех мертвецов! Пускай и нам очистят таких плодов! Иль нету больше в мире милосердья под дикой розою?

И вот, по эту сторону земли большая лиловая беда идет по водам. И ветер задувает. Ветер с моря. И улетает

белье! Как проповедник, растерзанный в клочки!...

3

Человек выходит на поле ржи. Не знаю, кто из сильных говорил над кровлею моей. Но Короли пришли и сели у моих дверей. И вот Посланник ест за столом у Королей. (Пускай накормят их моим зерном!). Поверщик мер и весов спускается к низовьям набухших рек, весь в шелухе соломы, в сору

от насекомых в бороде.

Так вот что! Мы удивляемся тебе, о Солнце! Ты нам наговорило столько лжи!.. Зачинщик смут и мятежей, вскормленное обидой и раздором! О Пращник, порази миндаль моего глаза! Мое сердце трепещет от радости пред белокаменным великолепьем, птица поет: "О старость!", реки на ложах русел словно крики женщин, а этот мир - прекраснее, чем шкура

барашка, крашенная в красный цвет!

Ха! Пространней история листвы на наших стенах и чище вода, чем в сновиденьи - благословенна, благословенная за то лишь будь, что ты не сон! Душа моя полна до краю лжи, проворная и сильная, как море под даром красноречия! Могущественный запах меня объемлет. И возникают сомнения в реальности вещей.

Но если человек находит приятной скорбь свою, пусть выведут его на белый свет! И мое мненье таково, что надо б его убить,

иначе быть здесь мятежу!

Я прямо скажу: мы вдохновляем тебя, о Ритор, своим несметным барышом. Моря, коварные в Проливах, вовек на знали строже судии! И человек, разгоряченный вином, несущий свое насупленное сердце, как соты, гудящие под роем чeрных мух, дерзает говорить такие речи: "...Розы, пурпурная услада: земля простертая перед моим желаньем, и кто положит ему предел сегодня в ночь? Насилье в сердце мудреца, и кто ему положит предел сегодня в ночь?" И вот такой-то, сын такого-то, бедняк, приходит к власти

над знаками и снами.

Проложите дороги, которыми пошли бы люди всех рас, мелькая желтизной ступней: принцы, министры, вожди хриплоголосые; те, что свершили великие дела, и те, что видят сны о том, о сем... Священник наложил запрет на благосклонность женщин к животным. Грамматик выбирает место для беседы посредь двора. Портной на старом дереве повесил новый, очень красивый бархатный кафтан. И пораженный гонорреей стиает свое белье в чистой воде. Седло страдальца жгут, и запах дыма достигает скамьи гребца,

и он не тошен ему.

Человек выходит на поле ржи. Могущественный запах меня объемлет. И воды чище, чем в Джабале, доносят шум иных времен. И в этот самый долгий день в ускользающем году, восславив землю под покровом трав, не знаю я, кто сильный шел по моим следам. И мертвые под слоем песка, моча и соль земли, все, что осталось - мякина, чье зерно склевали птицы. И вот душа, душа моя стоит на страже в великом шуме перед входом в смерть. Однако, скажите Князю, чтобы он молчал - на острии копья меж нами

этот череп коня!

4

Таков ход мирозданья, мне нечего сказать о нем дурного. - Закладка города. Камень и бронза. Огни терновника перед рассветом

там оголили валуны,

зеленые и скользкие, как чрева капищ или сточных канав,

и мореплаватель, застигнутый дымами, вдруг увидал, что вся земля, от основанья и до вершин, переменила лик (расчищены огромные просторы, запруды родниковой воды в горах, и видно далеко).

Так город был заложен и завершен однажды поутру под звуки губные чистого названья. И по холмам снимают лагеря! И, сидя на деревянных галереях,

простоволосые, босые в свежести миров,

чему смеемся мы, чему же мы так смеемся, со своих престолов глядя, как с кораблей выводят девушек и мулов? - Привоз муки! - И выше Илиона корабли, под белым павлином в небе, зайдя за бар, вставали

в той мертвой точке, где мертвый плавает осел. (И речь о том, к чему приговорить ту реку бледную без назначенья, цвета саранчи раздавленной в своем соку.)

В великом свежем шуме с другого берега, там кузнецы властители огней. Удары бичей на новых улицах опорожняют возы с нераспакованной бедой. О мулы, потемки наши под медной саблею! четыре головы, строптивых узлу, зажатому в кулак, напоминают живое соцветие на фоне лазури. И Устроители ночлегов остановились под деревом, и мысли им приходят на ум о выборе площадок. Они мне разъясняют суть и назначенье зданий: парадный вход и задний двор, для галереи латерит, а для порогов черный камень, бассейны светлой тени для библиотек, а самые прохладные строенья - под изделья фармацевтов. И вот уже идут ростовщики, свистя в свои ключи. А позже на улицах, один, пел человек - из тех, что чертят на лбу знак бога своего. (И стрекотанье насекомых на века в этом квартале свалок...). И здесь совсем не к месту рассказывать вам о наших связях в людьми с другого берега; вода в мехах, употребленье кочевников в работы в порту, царевичи, которым плачено монетой рыб. (Дитя печальней смерти обезьян, старшая сестра первой красавицы, нам преподносит перепелку в розовой атласной туфле).

...Одиночество! Голубое яйцо, снесенное огромной птицей морской, а поутру в заливах груды золотых лимонов! - Все это было вчера. И птицы уж нет!

Наутро торжества и говор толп, по улицам насажены деревья в стручках, дорожная прислуга сгребает на рассвете обломки мертвых пальмовых ветвей, лохмотья гигантских крыльев... Наутро торжества, избрание портового начальства, пенье на городских окраинах, и весь распарен теплой грозой, такой весь желтый, город в шлеме теневом

и шаровары девушек в проемах окон.

* * *

На третий лунный месяц все сторожившие на гребнях холмов скатали свои холсты. Труп женщины сожгли среди песков. И некто направился ко входу в Пустыню (занятие его отца - торговец фиалами).

5

Моей душе, замешанной в далеких событиях, все сто огней селений, оглашенных лаем собак...

Одиночество! Диковинные наши соратники расхваливали перед нами наши обычаи, но под иными стенами уже стояли наши помыслы:

"Я никому не говорил, чтоб ждали... Я всех вас ненавижу с нежностью... И что сказать об этой песне, которую вы переняли от нас?.."

Князь народа изображений, уводящих к Мертвому морю, где нам найти воды ночной, чтоб очи омыть?

Одиночество! ...Ватаги звезд скользят по краю света, сманивая с кухонь домашнюю звезду.

И Короли Конфедераты неба ведут войну на кровле у меня и ставят там, хозяева высот, свои биваки.

Пускай один пойду я под веяньем ночей, среди былинных Принцев, средь падений Биэлид...

Душа, приникшая в молчаньи к бальзаму умерших.. Наши веки прошиты иглами! благословенно ожиданье под ресницами у нас!

Ночь источает молоко, но бойтесь ее! медовым пальцем пускай помажут губы скитальца:

"Плод женщины, о Сабинянка!" И выдавая душу наинесдержанную, поднятый над тленом ночей,

я мысленно восстану против яви сна; я полечу за дикими гусями в утробном запахе утра!..

Ах! когда звезда пускалась в путь ночной кварталами служанок, мы разве знали тогда, что столько новых копий

уже пустыней двигалось вдогонку за кремнекислой солью Лета? "Аврора, ты поведала..." И омовенья на побережьях Мертвых Морей!

Все те, что спали нагими в беспредельной поре, встают толпою на земле - встают толпою с криком, что этот мир нечист!

Старик моргает в желтом свету; женщина потягивается на его ногте;

и клейкий жеребенок кладет свой мохнатый подбородок на ладонь ребенка, который еще не грезит ему выковырять глаз.

"Одиночество! Я никому не говорил, чтоб ждали... И я уйду, как только захочу..." - и Чужестранец, весь облаченный

в новые замыслы свои, встречает новых единомышленников на путях молчанья; глаза его полны подобьем слюны,

а больше нет в нем субстанции людской. Земля в своих крылатых семенах, словно поэт в своих догадках, странствует...

6

Всесильные в своих обширных военных провинциях, средь дочерей своих благоуханных, одетых в дуновенье, эту ткань,

мы на высотах поставили ловушки счастью...

Довольство и изобилие, о счастье! И столь же долго бокалы наши, в которых льдинки пели как Мемнон...

И, рассыпая по углам террас клубки из молний, большие блюда золотые в руках у девушек-служанок под корень подрезали тоску песков на этом краю земли.

Потом приходит год ветров на Западе, и что там над кровлями у нас, придавленными черными камнями, за пересуды удивленных тканей, упоению простором предавшихся?

И всадники у кромки берегов, под сенью лучезарных орлов, прикармливали с острых копий погибель чистую для ясной поры и разносили по морям пылающую летопись.

Беспорно! для людей история, и песня силы для людей, как содрогание простора в железном дереве! ...законы, данные для чуждых берегов, и через женщин союзы с племенами раздробленными; большие страны, идущие с торгов под солнечными вспышками; смиреннные предгорья и долины, провинциям назначенные цены под величавым ароматом роз...

Кто отродясь не нюхал этих углей раскаленных, что им за дело среди нас? да можно ль им иметь дела с живыми? "То ваше дело, но не мое царить над пустотой..." Мы ж, бывшие там, учиняли на границах необычайные набеги, и в бранях превосходя пределы сил своих, испытывали радость среди вас великую:

Я знаю этот народ, селящийся по склонам: кочевник, спешенный возделывать поля. Идите, скажите им: погибели ужасной он с нами избежит! деянья бранные без счета и без меры, распространение могучей воли, людская власть, вкушенная, как гроздь с лозы... Идите, скажите ж : наши нравы жестокие, и наши кони, послушные и быстрые на семя мятежа, и наши шлемы, учуянные гневом дня... По странам, приведенным в упадок, и чьи обычаи ждут обновленья, вдруг столько объявится семейств, как в клетках птиц-свистуний; вы нас увидите на деле, объединителей народов под длинными навесами, чтецов во всеуслышание булл, и под законом нашим - дванадесять народов, говорящих на разных языках...

И вы уж знаете их слабости: их бедные вожди среди бессмертных дорог, старейшины, пришедшие толпою воздать нам почести, и все мужское населенье года с своими божествами на шестах, их ослабевшие князья на северных песках, их дочери, платящие нам дань, нам расточающие заверенья в верности, и Повелитель, говорящий: - Верю в свою судьбу.

Или же вы им скажете о мире: по странам, пристращенным к излишествам, то запах форума и зрелых женщин, желтых звонких монет, идущих по рукам под пальмами, народы в дурмане терпких пряностей - военных расходов, крупные торги у слияний рек, почтение могучего соседа, сидящего под сенью дочерей, обмен посланьями на золотых пластинках, договоры о дружбе и сохранности границ, и от народа к народу - соглашенья о постройке речных плотин, и дани, взимаемые в воодушевленных странах! (Сооруженье водоемов, гумен, конюшен, настилы ярко-синей плитки, дороги розового кирпича - и полосканье тканей на приволье, за зеркалами сновидений - море, съедающее ржавчиной мечи, и сумерках вечерних когда-нибудь - сошествие к провинциям приморским, к своим краям великого раздолья и к дочерям своим благоуханным, что нас утихомирят одним лишь дуновеньем, о эта ткань...

- Вот так и двери наши иногда под натиском судьбы необычайной; и, следом за торопливыми шагами дня, по эту сторону земли пространной, где каждый вечер власть уходит в изгнание, какое лавров вдовство!

Но вечерами запах глины и фиалок от ручек дочек наших жен до нас доходит сквозь раздумья о созидании и о судьбе,

и ветры тихие в пустынных заливах принимают гостей.

7

Не век нам жить на этих желтых землях, отраде нашей...

Лето обширнее Империи вывешивает на скрижалях пространства многоэтажие погод. Земля пространная от края и до края ворошит свой бледный жар под слоем пепла. - Цвета серы и меда, цвета всех вещей бессмертных, земля вся в травах, вспыхнувших в соломе прошлогодней, - и из зеленой губки одного лишь дерева вытягивает небо свой фиалковый настой.

Россыпи камней со слюдой! Ни чистого зерна в порывах ветра! И словно масло свет. Сквозь щелки век соединясь с грядой вершин, я знаю камень, источенный отверстиями, рои безмолвия у световых летков, и сердце в беспокойстве о семействе акрид...

Верблюдицы, под стрижкой кроткие, в лиловых рубцах, пусть удаляются холмы под низвержением кормов с небес аграрных - пусть они шествуют в молчаньи по раскаленной добела равнине; и наконец колени преклонят в той дымке сновидений, где растворяются народы в мертвой земной пыли.

И там большие линии спокойные уходят вдаль сквозь синь необозримых виноградников.

Земля растит неспешно фиалки гроз, и эта дымка песков, встающая на месте мертвых рек, словно завеса веков в пути...

Голосом тише для умерших, голосом тише среди дня. Такая нежность в сердце человека, что можно ли ей меру себе найти?.. "Я говорю с тобой, моя душа! - моя душа во мраке аромата коня!" И несколько больших наземных птиц, летящих к западу, так дивно схожи с нашими морскими птицами.

К востоку неба, такого бледного, как свято место под покровом слепца, бестрепетные тучи собрались, клубится рак из камфары и рога. ...Дымы, которые у нас выхватывает ветер! Земля вся ожиданье в шлейфах насекомых, земля плодит чудесное!...

И в полдень, когда иудино деревце протиснется сквозь кладку надгробий, человек смежает веки и остужает свой затылок во временах... Конницы сновидений на месте мертвой пыли, вас ветер ворошит у наших ног! Где отыскать, где отыскать нам витязей, чтоб стали стражей у слияний рек?

Под шум великих вод, идущих на землю, содрогается вся соль земная сквозь сон. И вдруг! ах, вдруг - чего угодно этим голосам от нас? Скликайте народ зеркал на оссуарий рек, пускай взывает к течению веков! И соберите камней во славу мне, и соберите камней среди безмолвия, и стражей этим краям все конницы зеленой бронзы вдоль широких шоссе.

(Тень крупной птицы проплывает по лицу).

8

Законы о продаже кобылиц. Законы бродячие. Как сами мы. (Цвет человека.)

Нам спутниками эти ураганы высокие, клепсидры, по земле бегущие, и эти торжествующие ливни чудесного состава, из насекомых и пыли, неотвязные от наших людей в песках, как подушная подать.

(В такт нашим сердцам там было столько изведано утрат!..)

* * *

Не то чтобы бесплодным был поход: под шаг беспарных наших животных (чистокровных коней с глазами первенцев) там было столько всего замышлено в потемках душ - столько всего в часы досуга, у предела рассудка - великих историй селевкидских под свист пращей -

и толкованьям преданная земля.

Иное: эти тени - вероломство небес по отношению к земле.

Но, всадники, среди таких людских семей, где ненависти пели зачастую синицами, поднимем ли мы бич над холощеными словами счастья?

- Человече, измерь свой вес, исчисленный в зерне. Ведь не моя же это страна. Что дал мне мир, кроме волненья трав?

* * *

До места под названьем "Сухое дерево":

и алчущая молния мне назначает эти провинции на Западе.

Но дальше - еще большее приволье, в той великой

стране лугов беспамятных, и этот год без дружб и годовщин, приправленный огнями и зорями. (На утренне жертвоприношенье - сердце от черного ягненка.)

* * *

Пути земные! Кто-то один идет по вам. Главенство над всеми знаками земли.

О путник на желтом ветру, о вкус души!.. Так, говоришь ты, семя индийского луносемянника имеет - пусть истолкут его! - дурманящие свойства...

* * *

Великий принцип насилия повелевал у нас.

9

Все это время долгого пути на запад, что знали мы

о бренном?... Но под ногами внезапно - первые дымы.

Молодые женщины! И вся природа этой страны благоухает ими.

* * *

...Я возвещаю вам дни великой жары: вдов, вопиющих о мертвецах, рассеянных тобой.

Те, что стареют в обычае и тщаньи тишины, сидят на возвышеньях, созерцая пески.

И ликованья дня на открытых рейдах; но наслажденье зреет в женском чреве - у нас, у женщин, в теле словно дрожжи на черном винограде, и они в нас бродят.

...Я возвещаю тебе великие дары судьбы, и в сновиденьях благоденство листвы,

Те, кто знают источники, те с нами в этом изгнании; они, кто знают источники, нам скажут ли под вечер,

под чьими руками, что сдавят виноград наших боков,

тела наши наполнятся слюною? (И женщина легла с мужчиной в траве, она встает и расправляет линии тела своего, и саранча вспорхнула на синих крылышках).

...Я возвещаю вам дни великой жары, и точно так же, под собычий лай, ночь цедит наслаждение из чрева женщины,

Но Чужестранец живет под сводом шатра; он удостоен молочных яств, плодов. Ему приносят студеной воды,

чтобы омыл он губы, лицо и пах.

Ему приводят на ночь высоких бысплодных женщин (о, более ночных средь бела дня!) И, может быть, еще и я доставлю гнаслаждение ему.

(Не ведаю, каков он в обращеньи с женщиной.)

...Я возвещаю тебе великие дары судьбы, и в сновиденьи благоденство источников.

Ты на свету открой мне рот, и если только найдут во мне изъян, пускай изгонят меня! но если нет,

тогда пускай я тоже войду в шатер, пусть я войду нагая туда, к кувшину, в шатер,

и, спутницу свою в углу гробницы, меня ты долго будешь видеть бессловесной под деревом дочерним жил своих... И ложе неустанных просьб под сводом шатра, зеленая звезда в кувшине, и я да буду под властию твоей! чтоб ни одной служанки под шатром, один кувшин студеной воды! (Я так умею уйти перед рассветом, не разбудив зеленой звезды в кувшине и на пороге сверчка, и лая собак на всей земле.)

Я возвещаю тебе дни великих даров судьбы, и благоденство вечернее на веках наших бренных...

но еще ясен день!

* * *

Возьми большую шляпу с загнутыми полями. Глаз отплывает на столетие назад, в провинции души. Из белокаменных ворот видны дела, творящиеся на равнине: дела живые, о

дела прекрасные!

закланье жеребят на детских погребениях, и в розах очищенье вдов, и множество зеленых птиц по всем дворам на радость старцам; и столько еще вещей осталось увидеть и услышать на земле, вещей живых средь нас!

вот празднованье под открытым небом годовщин больших деревьев, мирские торжества во славу водостока; поклоненье черным и совершенно круглым камням, открытие источников на мертвой земле; освященье тканей, воздетых на шестах, у входа в ущелье; неистовые восклицанья под стенами, уродуют ли взрослых на солнечном свету иль обнародуют там брачные покровы!

и столько еще всего на высоте виска: холенье скребницами животных в слободах, стремленье толп навстречу стригальщикам, умельцам чистить колодцы, легчить коней; и размышления за веяньем хлебов, и ворошенье вилами на крыше накошенной травы, сооруженье стен из розоватой обожженной глины, террас - сушилен мяса, галерей для священников, наместничеств; широкие дворы ветеринара, повинности по поддержанью в порядке торных дорог и троп извилистых в горах; открытие странноприимных домов на пустырях, веденье записей прибывших караванов и роспуск конвоев по кварталам менял; народное признанье, рожденное под тенью навесов, вокруг чанов с жарким; врученье грамот и истребление животных-альбиносов и белых земляных червей; огонь терновника и ежевики на оскверненной смертью земле, печенье пышных лепешек из кунжута и ржи, или из полбы; и дымы повсюду от людей...

ах, люди самые разные в своих путях и обычаях: и насекомых едоки, и водяных плодов; носитель позлащенных кож и драгоценностей, и земледелец, и юный властелин, иглоукалыватель и солевар; кузнец и мытарь; торговец сластями, корицей, кубками из белого меалла и роговыми светильниками; тот, кто изготовляет из кож одежду, из дерева - сандалии и пуговицы в виде маслин; кто пашет землю; и человек без всякого занятья: человек при соколе иль флейте, человек при пчелах; кто удовольствие находит в звучаньи своего голоса, и тот, кто видит свое предназначенье в созерцаньи зеленых камней; кто тешит себя, сжигая на кровле своей древесную кору; кто из душистых листьев на земле устраивает ложе и отдохнуть ложится на него; и кто узор замыслил из зеленой керамики, которой он обложит дно родника; и тот, кто путешествовал и грезит снова пуститься в путь; кто побывал в краю великих дождей, кто забавляется игрою в зернь и в бабки, и в фокусы; кто на земле разложит свои таблицы с расчетами и кто имеет соображения о примененьи тыкв-горлянок; кто тащит мертвого орла, словно вязанку хвороста (а перья будут подарены, отнюдь не проданы, на оперенье стрел); кто собирает в деревянный сосуд пыльцу (а мне, он говорит, приятен сей желтый цвет); кто ест лепешки, пальмовых червей, малину; кому на вкус мила дракон-трава; кто грезит о ямайском перце; кто жует окаменелую камедь; и кто подносит раковину к уху, кто ждет, когда повеет дыханьем гения от свежего излома камня; кто думает о женском теле, человек сластолюбивый; кто видит душу свою в отсвете клинка; тот, кто всецело погружен в науки, в ономастику; к кому прислушивается совет, и кто приносит в дар общине скамьи в тени деревьев и крашеные ткани мудрецам, и по чьему веленью вмуровывают в скалы у распутий большие бронзовые чаши для жаждущих; а еще лучше тот, кто ничего не делает, такой вот человек или иной, с своими уменьями, и сколько еще других! Кто собирает по кочкам перепелок на лугах; кто ищет по кустарникам яиц в зеленых крапинках, кто спешивается с коня, чтоб подобрать безделицу - агат иль камень бледно-голубой, который точат в предместьях (изготовляя ларчики и табакерки, аграфы и шарики для паралитиков - катать в руках); кто свищет, во дворе расписывая сундучки; человек с жезлом слоновой кости, человек в плетеном кресле, отшельник с девическими ручками и старый воин, вонзивший у дверей свое копье, чтоб привязать там обезьянку... люди всевозможных путей, обычаев - и вдруг возникший в своих вечерних одеяниях и с ходу решающий чужие затрудненья по старшинству Сказитель, что садится у подножья фисташкового дерева...

О родослов на площади! так сколько же историй родов, происхождений? - пусть все мое именье перейдет сейчас к наследнику, когда я не увидел всего в его тени, в заслугах лет: хранилищ книг и летописей, кладовых астронома, прекрасных местностей, где древние могилы, старинных храмов под пальмами, где обитают три белых курицы и мул, - и там, за окоемом, столько таинственных событий в пути: снятие лагеря с приходом новых известий, мне неведомых; бесчинства, творимые народом по холмам, и переходы через реки по бурдюкам; и всадники, летящие с посланьем к союзникам; засады в виноградниках и нападения грабителей в ущельях, ловитвы женщин по полям, торги и заговоры, совокупление животных в рощах на глазах у детей, выздоровление пророков в быачьих хлевах, безмолвные беседы двоих под деревом...

но по-над деяньями людскими на земле бесчисленные знаки в пути, и семена без счета в пути, под пресным хлебом безоблачных времен, и под великим ветром земным весь пух хлебов!...

до той поры вечерней, когда звезда, созданье чистое и женское, залогом в небесной вышине...

Пахотные земли сновидений! Кто говорит о том, чтоб созидать? Я видел землю, поделеннную на большие пространства, и мысль моя отнюдь не смутное мечтанье морехода.

* * *

Остановив коня под деревом - оно все в горлинках - свищу я песню такую чистую, почище обещаний, что сдержат реки этим берегам. (Листва живая поутру подобьем славы)…

* * *

И не то чтоб не был печален человек, но просыпаясь до света дня и с осторожностью ведя общенье со старым деревом, и подбородком упершись в последнюю звезду, он видит в глубинах неба натощак нечто большое и чистое, клонящееся к наслажденью…

* * *

Остановив коня под деревом воркующим, свищу я песню чистейшую… Мир всем, которые умрут и не увидят этого дня. Но вот от брата моего, поэта, пришли известия. Он сочинил еще одну вещь очень нежную. И некоторые с ней уже знакомы…