| КОНТЕКСТЫ | Выпуск 21 |
ДУНКАН. НАЧАЛО.
США. САН-ФРАНЦИСКО. МАЙ, 1878 г.
Сан-Франциско - сейчас это шестой по величине город США, - раскинулся на берегу Тихого океана.
В 1578 году сюда прибыл мореплаватель, которого звали Фрэнсис Дрейк. В 1776 году монахи создали здесь миссионерский пункт, они были представителями францисканского ордена. Кому город обязан своим названием - пусть решают сан-францисканцы.
А потом - пошло-поехало...
В 1853 году сюда перебрался немецкий еврей Леви Страус и для золотоискателей и чернорабочих стал шить “каменные” штаны, позже ставшие самой любимой одеждой молодежи: сначала Сан-Франциско, потом всей Америки, а нынче и всего мира - “джинсы”.
27 мая 1878 года американка ирландского происхождения Мери Дора Грей родила девочку, которой дали имя Айседора. От отца, который ушел из семьи, когда она была еще грудным ребенком, дочка унаследовала только его фамилию - Дункан. Мать в нужде и лишениях воспитывала двух сыновей и двух дочерей одна...
Сан-Франциско “разлегся” на сорока двух холмах. Один из них называется Русским (во времена золотой лихорадки здесь обнаружили семь могил с русскими надписями, чьи - неизвестно).
Вот и всё, что здесь русское, но...
Но есть такое мнение (об этом я прочел в книге Петра Вайля “Гений места”), что существует некая связь человека с местом его рождения, обитания и вознесения. И нередко известность малозначимому населенному пункту приносит какая-нибудь всемирно известная личность, такая скажем, как Чаплин, Ленин, Пикассо или Лев Толстой. Или наоборот: большой город бросает светлую тень на среднего ремесленника. И мы говорим: “Этот сапожник - из Парижа!” А это тебе - не хухры-мухры!
Вот и сейчас я не случайно упомянул Русский холм Сан-Франциско, ведь уроженка этого американского города, знаменитая Айседора Дункан в свои сорок четыре года в свой паспорт вписала и русскую фамилию и стала Дункан-Есенина.
ЕСЕНИН. НАЧАЛО.
СЕЛО КОНСТАНТИНОВО... РОССИЯ, 1895 г.
За два месяца до своей кончины он написал:
”Родился я в 1895 году, 21 сентября, в Рязанской губернии, в селе Константинове... Среди мальчишек всегда был коноводом и большим драчуном и ходил всегда в царапинах... По субботам меня мыли, стригли ногти и гарным маслом гофрили голову, потому что ни один гребень не брал кудрявых волос...
...Стихи я начал писать рано, лет девяти, но сознательное творчество отношу к 16-17 годам...
В 1919 году я с рядом товарищей опубликовал Манифест имажинизма.
С восьми лет бабка таскала меня по разным монастырям... Дед... был не дурак выпить. С его стороны устраивались вечные невенчанные свадьбы.
После, когда я ушел из деревни, мне долго пришлось разбираться в своем укладе...”
Автора этих строк звали Сергей, фамилия - Есенин.
От села Константиново до города Рязани - рукой подать. А от Рязани до Москвы далеко - 196 километров, но он поехал в Петербург, что намного дальше. Надо сказать, что ездил он еще дальше - в Америку. Хотя нет, он туда не ездил, а плыл на пароходе. Через Тихий Океан. И не один. А с Дункан.
ПЕРВОЕ ОБЪЯТИЕ.
МОСКВА. ОКТЯБРЬ. 1921 г.
Если с Тверской улицы по левой стороне Садового кольца идти вниз в сторону Смоленской площади, то почти сразу за садом “Аквариум” - большой красивый семиэтажный дом.
Это дом №10. Здесь находились мастерские некоторых известных московских художников.
...На площадке третьего этажа на двери под табличкой “38” на ржавом гвозде висит клочок бумаги. На ней небрежная надпись: “Товарищи воры! Не лезьте, пожалуйста, в мою квартиру, так как в ней нет ничего ценного. Иначе можно только зря сломать себе шею, если хозяин выйдет вам навстречу”. И подпись - “Якулов”.
Мастерская Георгия Якулова - или, как его называли друзья - Жоржа Прекрасного - была одним из популярнейших уголков богемной столицы. Здесь можно было встретить, как говорится, “всю Москву” - от наркома просвещения Луначарского до безвестного начинающего художника-футуриста. Здесь бывали такие именитые деятели культуры как Таиров и Элива, Мариенгоф и Ивнев, Качалов и Кончаловский.
Вот и сейчас из-за неплотно закрытой двери слышится громкий хохот, музыка, шум и гам...
В дверь позвонили. Худощавый и энергичный Жорж, одетый в сиреневый френч, прервав свой танец, поцеловал руку своей полуобнаженной партнерши и бросился к дверям. На секунду остановился у висящего в коридоре овального зеркала, быстро поправил пробор, идущий посередине головы, провел пальцами по квадратным усикам и вышел на лестничную площадку.
- О, дорогой Шнейдер, как я рад видеть... Да еще с такой великой персоной - Королевой танца! Прошу, прошу... друзья!
Бледнолицый юноша с козьей бородкой резко остановил патефон: иголка, неаккуратно пройдя по пластинке, неприятно скрипнула. Полуобнаженная партнерша обиженно накинула на свои костлявые плечи чернобурку. Все собравшиеся неожиданно замерли в своих позах и словно по команде повернули головы в сторону прибывших гостей. Кто-то, глянув на свои карманные часы, полушепотом промолвил:
- Что-то они рановато... Первый час ночи!
Королева танца величаво, но без подчеркнутой помпезности большими шагами прошла в переднюю. Там небрежно сбросила с себя дорогую шубу на вытянутые руки гостеприимного хозяина, слегка поправила струящийся мягкими складками хитон и направилась было к свободному креслу, но тут раздались выкрики:
- Штрафную!.. Штрафную ей! - это был голос присутствовавшего здесь нашумевшего в эти годы поэта-имажиниста Анатолия Мариенгофа. - Жорж, давай наливай!
Сопровождавший Королеву ее секретарь-переводчик Илья Шнейдер тут же перевел значение слова “штрафную”.
А Жорж в экзотичном фиолетовом френче деликатно взял гостью под локоть и подвел к маленькому столику, заваленному полупустыми бутылками, закуской, словом, всякой снедью: сладкое с горьким вперемежку.
Он налил пол граненого стакана водки и на вытянутой ладони, словно на царском подносе, протянул Королеве:
- Силь ву пле, мадам!
Мадам спокойно, без кокетства взяла стакан и, полуприкрыв веки, медленно стала пить под улюлюканье полупьяной компании:
- Пей до дна, пей до дна, пей!..
Выпила. До дна. Поставила стакан и после короткой паузы сказала:
- Мерси, мерси боку!
Жорж, он же Георгий, он же Геворк Якулян - по свидетельству о рождении - ладонью показал Шнейдеру “стоп”. Мол, переводить не надо, а сам полувсерьез-полушутя перевел:
- “Мерси” - и по-армянски, и по-французски означает “спасибо”, а “боку”? - Тут он рукой показал на метровый макет будущего своего памятника и закончил, - “боку” - это намек на то, что в городе Баку со временем будет воздвигнут гениальный памятник гениального Георгия Якулова двадцати шести гениальным Бакинским комиссарам.
Все, кроме Королевы, громко захлопали.
Надо сказать, что Якулов и в действительности изучал французский язык в начальных классах Московского Лазаревского института восточных языков, да и неоднократные визиты в Париж даром не прошли.
Анатолий Мариенгоф, молодой холёный аристократ, одетый с иголочки, с прилизанной прической, в это время, шурша серебристой бумагой, развернул плитку шоколада и протянул Королеве. Та, улыбаясь, взяла, поблагодарила кивком головы и положила на тот же столик. Он внимательно разглядывал лицо и одежду заморской гостьи, будто готовился написать ее портрет. Правда, через много лет он издал книгу “Роман без вранья”, в которой описывает ее, какой увидел ее в гостях у Якулова: “Красный, мягкими складками льющийся хитон; красные, с отблеском меди, волосы; большое тело. Ступает легко и мягко”.
Пока гости переговаривались между собой, судача о наряде и ароматах Королевы, к Георгию подскочил - уже навеселе - поэт Александр Кусиков и полушепотом спросил:
- Жорж, может, попросим знаменитую Босоножку сбросить туфли и сбацать что-то?
Георгий также полушепотом ответил:
- Сандро, тебе надо перейти на лимонад, но лучше - проводи полуобнаженную обиженную Розетту до дверей: видишь, она уже чернобурку закрепила на шее. - А потом громко обратился к присутствующим: - Господа, простите, товарищи, я хочу представить вам нашу дорогую гостью, о которой многие из вас многое слышали, но, может быть, не все и не всё о ней знаете...
Тут Георгий громко закашлял (это с ним бывало часто: он страдал болезнью легких. Близкие друзья об этом знали и не обращали на это внимания. Но тут...). Взгляд был направлен на бледнолицего юношу с козьей бородкой, который, согнувшись буквой “Г”, крутил ручку патефона. После громкого кашля хозяина мастерской он перестал крутить ручку, выпрямился и встал, как ефрейтор перед генералом.
- Эта великая женщина родилась на берегу Тихого Океана, в американском городе Сан-Франциско, но своим искусством покорила не только обе Америки, но и всю цивилизованную Европу. Глубоко и серьезно изучив традиции танца Рима и Древней Греции через наскальные рисунки и изображения на античных вазах, она создала новый вид танца, новое его видение. Хорошо о ней сказал в свое время наш земляк, поэт Максимилиан Волошин. “Дункан танцует все то, что другие люди говорят, поют, пишут, играют, рисуют. Она танцует Седьмую симфонию Бетховена и Лунную сонату, она танцует стихи Горация и идиллии Босха и т.д.” Но дорога ее не всегда была устлана красными розами и персидскими коврами. Полуголодное детство, с ранних лет выступления перед уличной публикой ради куска хлеба, обиды и разочарования. Все видела она в своей жизни. И семейную трагедию, и радости, и победы, и триумфы. Ей аплодировали великие мира сего: и король Англии, и гениальный Роден, и Чаплин, и даже Ленин. Ее мечтой было и остается желание обучить тысячи детей высокому и благородному искусству танца. Этим она уже занималась и в Германии, и во Франции. И вот теперь приехала к нам в Россию с той же целью. Правда, это не первый ее приезд. Но на этот раз надолго. Надеюсь, что надолго. Друзья, налейте в стаканы нашу родную русскую, и я прошу всех мужчин опуститься на одно колено. Выпьем до дна эту святую жидкость за эту великую женщину - Айседору Дункан.
Все в точности исполнили просьбу Георгия, только один человек - голубоглазый и светловолосый поэт - друг Сандро - опустился на оба колена. (Наверное, по старинной привычке, ведь когда-то он учился в церковно-приходской школе в Рязанской губернии).
Шнейдер в это время полушепотом переводил Айседоре слова Георгия. Потом Мариенгоф галантно проводил ее до дивана и подложил ей под локоть цветную продолговатую восточную подушку-мутаку.
- Сандро, - крикнул Георгий, - ты не захватил сегодня свою балалайку?
- Нет, я не знал, что здесь будет госпожа Дункан.
- Товарищ Дункан, - улыбаясь, по-русски поправила Дункан. (Кое-что в русском языке она понимала.)
- Тогда попросим, может, Сергей нам что-нибудь...
Георгий еще не успел договорить фразу, как Сергей, поправив ремень с гребнем на белой своей косоворотке, вспрыгнул на табуретку, словно вышел на сцену, двумя руками провел по волосам и начал:
Все присутствующие внимательно слушали очень яркую и взволнованную речь поэта, будто с кем-то спорящего. Только Дункан, которая почти ничего не понимала, глазами неотрывно смотрела на поэта, а руками из красной сумочки достала красный шелковый платочек и аккуратно вытерла помаду с губ.
- Кто это? - спросила она у Шнейдера.
- Есенин, Сергей Александрович, знаменитый русский поэт, - ответил тот.
- Е-зе-нин... Е-зе-нин, - повторяла она, как школьный урок, пытаясь запомнить это слово.
Поэт продолжал читать:
Сергей так же ловко спрыгнул с табуретки и - прямиком подбежал к Дункан. Она улыбнулась и, как бы раздвигая занавес, открыла ему свои объятия. Есенин крепко прижал ее к себе и на миг захмелел от ее почти оголенного тела и аромата французских духов.
- Изадора! Моя Изадора! - только и произнес он.
На большее не хватило сил.
А может, слов.
А может, дыхания.
Трудно было догадаться, какими были эти объятия: материнскими (ведь она была на 17 лет старше него), благодарной слушательницы (но она не понимала языка поэта) или потенциальной поклонницы (если не сказать больше)?
Дункан откровенно поцеловала Есенина в губы и мягко опустилась на низкую софу на белых ножках. Есенин опустился перед ней на колени, обхватив ее ноги. Дункан запустила руки в его светлокудрые волосы, медленно приговаривая:
- За-ля-та-я га-ля-ва... За-ля-та-я га-ля-ва...
Воцарилось молчание.
Юноша с козьей бородкой, проводив полуобнаженную обиженную, вернулся, кинулся к патефону и поставил пластинку “Брызги Шампанского”.
Но тут слова попросил Кусиков (он же - Сандро, он же - Кусикян):
- Тамада джан, тамада, - обратился он к Якулову, - у меня есть тост.
- Ну давай, говори, - Георгий, погладив квадратные усики, громко закашлял, глядя в сторону патефона. Музыка замолкла.
- Господа... простите, товарищи, - начал Кусиков, - наполните, пожалуйста, бокалы, я хочу предложить тост за Сергея Александровича Есенина. Не потому, что он мой давний близкий друг, и не потому, что в прошлом месяце ему исполнилось 26 и он на год старше меня, и не потому, что он так вдохновенно прочел свои прекрасные стихи, а потому, что он один из величайших поэтов России и один из основоположников имажинизма. Наш лозунг вы знаете. Мы - ювелиры жеста, разносчики краски и линии, гранильщики слова. Мы - наёмники красоты, торгаши подлинными строфами, картинами... И мы, окидывая пройденный путь Есенина, видим, как много он сделал за эти десять лет, подарив нашим читателям прекрасные стихи, которые так и ложатся на музыку... Жаль, что я не захватил гитару... Я предлагаю выпить за здоровье Есенина!
Дункан попросила Илью Шнейдера перевести слова этого молодого темноволосого поэта. Тот перевел:
- Он говорит, что Есенин - гений и на его стихи можно слагать песни...
Дункан еще раз обняла Есенина и поцеловала... совсем не по-матерински.
Гости тихо-тихо стали расходиться.
Анатолий Мариенгоф, хотя и был всех моложе: на год - Кусикова, на два - Есенина и на 13 лет - Якулова, выглядел среди них самым солидным: и одеждой, и поведением, и даже ростом был выше. Он был дворянского происхождения, владел французским, носил высокий цилиндр. Он подошел к Дункан, низко поклонился ей, поцеловал руку:
- Оревуар, мадам!
Когда в мастерской осталось мало народу, Дункан стала расхаживать по помещению, разглядывать висящие и стоящие на полу работы Якулова, трогать маленькие статуэтки восточных божков - то ли китайских, то ли японских - и, подойдя к большим окнам, выходящим на Большую Садовую улицу, сказала на французском:
- Да, Москва - красивый город. Не хуже Парижа, - и продолжала оглядывать комнату.
От входных дверей мастерской вверх вдоль стены шла небольшая деревянная лестница, как бы на бельэтаж. Повернувшись к Якулову, Дункан спросила:
- Месье, можно ли посмотреть, что там наверху, там тоже есть картины?
- Конечно, можно, дорогая, - ответил художник, подойдя к ней, чтобы сопроводить ее...
- Я ее провожу, - резко кинулся к Айседоре Есенин и взял ее за локоть, - пошли!
Якулов поставил пластинку с песнями Вертинского и они с Ильей Шнейдером под музыку стали приводить в порядок мастерскую: убирать пустые бутылки, использованную посуду, да и валявшиеся тут и там папиросные окурки.
...В четвертом часу ночи Шнейдер, Дункан и Есенин покинули мастерскую Якулова.
Оглянувшись на дверь, прочтя записку “Товарищи воры!..” Илья Ильич подумал: “Интересно, кто кого сейчас украл - Есенин Дункан или Дункан Есенина?”
Молча улыбнулся и почесал у себя за ухом.
P.S.
К месту вспомнить, что ровно через полгода - 10 мая 1922 года, из этого же дома, из дома №10 по Большой Садовой, из мастерской Жоржа Прекрасного (он же - Георгий Якулов) Сергей Есенин и Айседора Дункан отправились в Германию.
МОСКВА. 1921 г. ПРЕЧИСТЕНКА
Пречистенка… (Ныне - улица Кропоткинская.)
Эта “узкоплечая и коротконогая улочка” находилась почти в самом сердце советской столицы, недалеко от атрибутов двух антагонистов-святынь: Храма Христа-Спасителя и большевистского Кремля. Именно на этой улице в 1921 году советским правительством было выделено помещение для проживания и танцевальной школы-студии приехавшей из Америки знаменитой танцовщице Айседоре Дункан.
Именно сюда прямиком из мастерской Георгия Якулова перед рассветом привела своего нового возлюбленного, двадцатишестилетнего Сергея Есенина сорокатрехлетняя американка. Именно здесь прошла их совместная счастливая и одновременно драматическая жизнь.
Буквально через несколько дней после романтического переселения Есенина сюда зачастили и настоящие его друзья - поэты и художники, и говоря сегодняшним языком, халявщики, дружки-собутыльники. Благо, в то полуголодное для России время Дункан из Кремля получала особый правительственный паек: и выпивку, и закуску к ней. Начались попойки, которые неоднократно заканчивались оргиями, скандалами. Дункан, безусловно, искренне влюбленная в поэта, смирялась и терпела всё это.
Часто она танцевала для своих гостей.
Однажды, когда она под аккомпанемент пианиста станцевала под мелодию вальса Шопена и потом с сияющим взглядом и протянутыми руками подошла к Есенину за благодарственным поцелуем, он грубо оттолкнул ее, громко крикнув: “Я могу лучше! Сандро, а ну-ка возьми свою балалайку и давай... давай! Давай, шарахнем... нашу русскую...”
Есенин тут же выскочил на середину комнаты и под немелодичный ласковый “лай” балалайки, под хохот и дикие выкрики полупьяных собутыльников начал отплясывать неведомо что.
Американка с европейской культурой и на этот раз проглотила есенинскую горькую пилюлю...
Пречистенка, 20... Да, не всегда в этом светло-зеленом с узорным балконом доме - мир и покой: когда сорок советских детей в школе-студии новатора в области балета Айседоры Дункан обучались танцам, а в соседней комнате под настольной лампой рано признанный поэт из российской провинции сочинял свои грустно-лирические стихи. Не всегда.
...Был и такой случай. Однажды, когда веселая компания полупризнанных полупоэтов дошла до кондиции, раздались голоса:
- Дунька, давай спляши!
- Ну, Дунька, давай сбацай! Давай, с шарфиком!
Айседоре Дункан изо дня в день, конечно, тяжело было всё это выносить... И вот однажды “Дунька сбацала”. Но этот танец был не из тех, которые она исполняла на самых престижных сценах театров Америки и Европы под музыку Бетховена, Скрябина, Чайковского, и не из тех, которые она исполняла на сцене Большого театра или Мариинки под мелодии “Интернационала” или “Славянского марша”.
Этот номер назывался “Танец с шарфом” или “Женщина-шарф”. Здесь Айседора в иносказательной форме выражала свой протест против грубостей и нападок своего возлюбленного и его друзей.
В одной из мемуарных книг я прочел о том, как все это выглядело (с небольшими изменениями и в сокращенном виде я привожу это описание).
Итак, танец “женщина-шарф”.
Это танец уличной женщины со своим мнимым партнером, роль которого как бы исполнял шарф. “Этот танец был столь же прекрасен, сколь и страшен”, как пишет в своей книге свидетель или автор со слов очевидца, “Айседора выходила на середину развязной походкой продажной уличной женщины и, держа в правой руке свой длинный шарф, начинала медленно двигаться по кругу... Бёдра Айседоры чувственно колыхались в такт музыке и так же ритмично подрагивал... длинный черный шарф... Все быстрее становились чувственные движения Айседоры, окутанной извивающимся шарфом, который, казалось, оживал, постепенно превращаясь в ее руках в апаша - господина уличной женщины, сильного и ловкого хулигана... И этот апаш вел танец, грубо подчиняя себе свою партнершу. Он делал с ней все, что хотел: сгибал до земли, прижимал к груди. А она... почти готова была отдаться на глазах изумленных зрителей. Он был ее господином, она - его рабыней. Движения пары становились все быстрее и быстрее... Они словно бы сливались в едином порыве достичь блаженного экстаза... Но нет. По какой-то неведомой причине апаш не мог закончить начатое. Движения становились все менее уверенными, и он начинал терять власть над своей партнершей. А она, почувствовав его слабинку... брала инициативу в свои руки. Теперь уже она была его госпожой, а он, не сумевший проявить свою мужественность, был всего лишь жалким слабым рабом. Теперь уже не он, ослабевший мужчина, а она, сильная женщина, вела танец, постепенно подчиняя его своей воле и делая с ним все, что ей хотелось: раскручивала вокруг себя, бросала из стороны в сторону... И вдруг резким движением швыряла апаша на пол и... и начинала яростно топтать его ногами...”
Далее очевидец или автор приведенных выше строк со слов очевидца пишет, что зрители были ошеломлены увиденным, приветствовали ее выступление одобрительными возгласами и аплодисментами. Молчаливым и недвижимым оставался один Есенин. Он прекрасно понимал, что под “шарфом” подразумевался он сам и всё показанное в танце - это своеобразная история их недолгих сложных взаимоотношений.
”Лицо его сводило судорогой.
- Сука! Ну и сука! Это ведь она меня, меня!”
Так заканчивает автор описание этой жуткой, но высокоталантливо исполненной танцевальной пантомимы.
P.S.
Пречистенка, 20... Да, многое видели стены этого московского дома за то короткое время - немногим больше года - когда здесь жил со своей возлюбленной - великой американской танцовщицей Айседорой Дункан великий русский поэт Сергей Есенин. Но мало до нас дошло интересных сведений о прошеных и непрошеных гостях этого хлебосольного дома.
Есенин + Дункан =
Чему это равняется, пусть читатель ответит. Уверен: ответы будут неодинаковы.
ЕСЕНИН. МОСКВА.
31 ДЕКАБРЯ 1925 г.
Из Ленинграда тело поэта привезли в Москву его последняя жена София Толстая (внучка Льва Николаевича) и Василий Насадкин - муж Екатерины, сестры поэта. Кстати, на бумаге, переданной Эрлиху, были и такие строки:
Это были последние слова, которые написал поэт до своей кончины. Нет, были еще две буквы, которые он поставил под строфой - “Е” и “С”. После этого он больше ничего не написал.
Писали многие.
Много писали.
Разное писали.
Вот и я написал...
Похоронили его, как он просил незадолго до гибели, на Ваганьковском кладбище. Через год пришла полукровка от француза и грузинки Галина Бениславская - одна из незаконных жён Есенина - и застрелилась на его могиле. Похоронили рядом с любимым поэтом.
P.S.
Следует сказать, что Георгий Якулов был не только членом государственной комиссии по проведению похорон С. Есенина, но позже вошел в Комитет по увековечению памяти поэта, принявший решение о создании музея Есенина. И уже упомянутый мною акварельный портрет поэта был подарен его последней жене Софье Толстой (внучке Л. Н. Толстого), которая должна была стать хранительницей есенинских материалов.
ДУНКАН. ЮГ ФРАНЦИИ.
НИЦЦА. 1927 г.
Ницца - город на берегу Средиземного моря. Основан в III-II вв. до н. э. Ника - древнегреческая богиня победы. “Я родилась вблизи моря и впоследствии заметила, что все важные события в моей жизни были связаны с морем”, - написала Айседора Дункан в своем дневнике после кончины любимого “златокудрого” Есенина.
И однажды, находясь в подавленном состоянии, она решила покончить с собой. И “пошла в море”.
Море...
Море мудро...
Море манит молча... Особенно, когда ты на суше.
Море гостеприимно.
Море умеет петь. И оно навязывает свою песню своему гостю: и случайному, и добровольно пришедшему.
В море ты чувствуешь свою силу и свои слабости.
В море ты хочешь думать.
Море заставляет тебя думать о будущем, если ты идешь к берегу.
Море заставляет тебя вспоминать твое прошлое, если ты идешь от берега.
Айседора Дункан шла от берега. Шла и вспоминала.
”Сан-Франциско - город на берегу океана. Моя Родина... С шести лет я начала заниматься с дворовыми ребятами и обучать их танцам. Отец ушел из дома, когда я была ребенком...”
Айседора была в воде по колено. С головы слетела широкая соломенная шляпа.
”...У матери было четверо детей... После школы я ушла в чтение. В Оклендской библиотеке я читала Шекспира, Диккенса, Теккерея... Мы переехали в Чикаго. Я надевала коротенькую греческую тунику и показывала свои танцы. Нью-Йорк. Первое мое выступление в театре. Карнеги-холл. Успех. Поездка в Лондон. Знакомство с будущим королем Великобритании Эдуардом... Все мои любовники были с женственными наклонностями... Я вращалась в обществе людей более или менее нравственных... Один из них - Гордон Крэг - подарил мне очаровательную дочь Дейрдре, миллионер Парис Зингер - золотокудрого Патрика - на счастье или на горе, не знаю. Но оба погибли в Париже, когда автомобиль упал в Сену. Водитель выжил, а дети, мои любимые дети - семи и трех лет!.. Я хочу к ним... я иду к ним...”
Дункан медленно погружалась в воду, с нее слетел легкий шарф и плыл рядом, как ученая, как прирученная рыба.
Вода дошла почти до ее широких бедер.
”Мысль о создании собственной школы современного танца в разных государствах не покидала меня. И вот телеграмма из России: “Приезжайте к нам, мы создадим вашу школу...” Слова гадалки в Лондоне: “Вы едете в далекое путешествие. Вас ждут странные переживания, неприятности. Вы выйдете замуж...”
Угадала. Визит в мастерскую к художнику Якулову. Знакомство с златокудрым Есениным... На счастье или на горе? Не знаю...”
Вода подошла к груди Дункан.
Прогуливающийся по берегу и наблюдавший всю эту сцену статный офицер в английской форме, увидев женщину, медленно входящую в воду, скинул одежду и обувь и бросился в море. Вытащил женщину. В ту минуту он не знал, что спас великую женщину с мировым именем - танцовщицу Айседору Дункан.
Но год был судьбоносным. Над Дункан витали тучи, а может, сама искала облако... Искала. И нашла...
ЕСЕНИН. КОНЕЦ.
ЛЕНИНГРАД. ДЕКАБРЬ. 1925 г.
24 декабря Есенин из Москвы поездом приехал в Ленинград. Остановился в гостинице “Интернационал” (бывш. “Англетер”). А до этого 22 и 23 декабря ходил по издательствам, потом навестил свою первую жену А. Р. Изряднову и сына Георгия (Юрия), побывал и у дочери Татьяны от другой жены - Зинаиды Райх, еще при жизни Есенина вышедшей замуж за режиссера Мейерхольда.
В гостинице первые две ночи по просьбе самого Есенина с ним в двухместном номере ночевал его друг - поэт Вольф Эрлих. Чего-то поэт боялся. И это чувство страха, неудовлетворенности и некоторой безысходности его жизни преследовало его давно.
Как-то он послал Дункан телеграмму такого содержания: “Изадора! Браунинг убьет твоего дорогого Сергея. Если любишь меня, моя дорогая, приезжай, скорей, скорей”.
Эту телеграмму Есенин из Берлина послал Изадоре (так он всегда называл Айседору) в Париж, когда они из гастрольной поездки в Америку возвращались в Россию.
27 декабря, в воскресенье, утром Есенин в присутствии жены ленинградского журналиста Георгия Установа передал Эрлиху листок бумаги со стихотворением “До свиданья, мой друг, до свиданья...”, сказав:
- В номере не было чернил и я написал кровью.
(Со слов Елизаветы Устиновой).
27 декабря (по старому стилю) было Рождество. По случаю этого праздника спиртные напитки не продавались. Но дворник для Есенина купил несколько бутылок пива и он с друзьями отмечал праздник. Не шумно, узким кругом. До вечера.
28 декабря. В номере №5 гостиницы “Англетер” утром было обнаружено тело поэта Сергея Есенина. Все газеты России сообщили, что в гостинице “Англетер” в ночь с 27 на 28 декабря Сергей Есенин “...обернул вокруг своей шеи два раза веревку от чемодана, вывезенного из Европы, выбил из-под ног табуретку и повис лицом к синей ночи, смотря на Исакиевскую площадь”.
Такова была официальная версия. Самоубийство. Но по сей день существует и другая версия - насильственная смерть.
ДУНКАН. КОНЕЦ. НИЦЦА.
СЕНТЯБРЬ. 1927 г.
Как-то в витрине одного из парижских магазинов Дункан увидела красивую гоночную машину марки “Бугатти”, а рядом, в кафе, сидел ее красивый водитель-итальянец. И, как пишет в своих воспоминаниях ее приемная дочь и преданная ее ученица Ирма Дункан, “с этого момента автомобиль и его водитель слились в ее воображении воедино...” На следующий день Айседора пришла к своей подруге с опухшими красными глазами:
- Мэри, я не могу так больше! Вот уже 14 лет я ношу эту боль в моем сердце; я не могу больше... Я не могу жить в мире, где существуют красивые голубоглазые золотоволосые дети. Не могу. Не могу...
Если бы она заменила “дети” на слово “Есенин” - это тоже, наверное, соответствовало бы действительности.
Вечером к ее студии подкатил красавчик “Бугатти” с красавчиком Бенуа Фалькетто за рулем. Айседора в веселом настроении направилась к машине, танцуя под популярную в те годы американскую песню “Прощай, черный дрозд!”, льющуюся из граммофона, подпевая ей:
Айседора, дважды обернув вокруг шеи (вспомним слова из некролога - “Сергей Есенин обернул вокруг шеи два раза веревку от чемодана...”) свой длинный красный разрисованный шелковый шарф, села в машину, и, улыбаясь, почти крикнула окружавшим ее людям (конечно, на французском):
- Прощайте, друзья мои, я иду к славе!
Машина резко рванулась вперед, а шарф волочился рядом с колесом...
- Шарф, шарф!.. Подбери шарф!.. - закричали люди. - Шарф! Шарф!
Машина остановилась. Голова Айседоры свесилась вперед. Бенуа выскочил из машины с криком (конечно, на итальянском):
- Я убил!.. Я убил Мадонну!
...И случалось это 14 сентября 1927 года. В Ницце - в городе на берегу Средиземного моря. Любимый красный шарф задушил свою хозяйку, накрутившись на ось колеса автомобиля.
Кремировали и хоронили ее в Париже на знаменитом кладбище Пер-Лашез, рядом с табличками “Дейрдре” и “Патрик”.
...На ленточке одного из многочисленных венков была и такая надпись: “Сердце России оплакивает Айседору”. (Конечно, не на русском языке, хотя в сумочке ее лежал паспорт советской гражданки.)
”ПОСЛЕСЛОВИЕ”
Передо мной снова возникла сцена знакомства поэта с танцовщицей, что и явилась толчком к написанию всего остального вокруг этого события, вокруг этих людей...
- Кто это? - спросила Дункан у Шнейдера.
- Есенин, Сергей Александрович Есенин, - ответил тот.
- Е-зе-нин, Е-зе-нин, - повторяла она как школьный урок, пытаясь запомнить это слово.
Сергей так же ловко спрыгнул с табуретки и - прямиком подбежал к Дункан...
Она улыбнулась и, как бы раздвигая занавес открыла ему свои объятия. Есенин крепко прижал ее к себе и на миг захмелел от ее почти оголенного тела и аромата сладких французских духов.
- Изадора! Моя Изадора! - только и произнес он. На большее не хватило сил. А может быть, слов. А может, дыхания...
|
|
|