| ПОЭЗИЯ | Выпуск 31 |
|
* * * Спит зрачковая душа в волокне холодных нег. Скоро, скоро тощий снег – тонкой смерти точный шаг. Скоро в небо улетит вольный ветер в когти звёзд, и рассыплет конфетти клоун из бумажных слёз. * * * Умирает небо нa год, улетают звёзды в прорубь. Ледяной воркует голубь в оба глаза красных ягод. Гулкий коридор проспекта в гильзах песен водосточных, смерть, рассчитанная точно в тайных нотах белой секты. Лепестки кружaтся с юга – нежность розовых соцветий, и кричат от страха дети, увлекаемые вьюгой. * * * Пурга. Пурга над Петербургом. Огромны изверги восторга. Для оргий греют драматурга в огромных горловинах морга. Горды отторгнутые грумы. Ограды – игры металлургов. Горит, грохочет грудь Гертруды. Пурга, пурга над Петербургом. * * * Пронзая высохшие степи, скользят чешуйчатые реки, лоснится август – чёрный пёс. Луна мышей крылатых слепит, и варвары приходят в трепет от прыгающих в небе звёзд. * * * На пинцетах тонких ног Ходит ворон – чёрный граф. Дни считает телеграф, Отбивая мерный слог. Все знамения небес Стёрлись в памяти огня. Лишь трясётся мелкий бес, Колокольчиком звеня. На японском полотне Дрожь ресниц и лепестков. Дождь упал среди песков... Паутина на окне. Жёлтый космос время пьёт Неуёмней и подлей. Одиночество моё, Словно канцелярский клей. * * * Моржи глазеют на тюленей, в гармошки складывая шеи, широколобые, как Ленин, и ласковые, как Эйнштейн. * * * Мой ртутный голос в оловянном дне не ясен никому, да и не слышен. И плaчу я над хохотом гиен, и на спине моей плодятся мыши. И узел сердца, влажный и тугой, сжимается, выкручивая руку. И горечь электрической дугой томится и трещит, подобно луку туземца с чёрным жемчугом в глазах. Душа в остекленевшем теле бьётся. Я знаю, тихий ангел не вернётся, Я знаю – кто-то сверху приказал. Я умер, и моя скупая тень среди крестов серебряного века – полуконя и получеловека – качается, как оловянный день. * * * Старый гоблин мнёт сигару, сладко жмурясь на луну. В кухне сохнут шаровары. Кошка спит во всю длину. * * * Спал Крым. Мок Крым. Стал Крым Мокрым. * * * Дышит медный офицер без улыбки на лице. Злобный мальчик Люцифер тельце выставил в прицел. Офицер нажмёт курок, подберёт окурок впрок. Рок – не злой, он просто – рок. Мальчик – чувственный игрок. Стелют шины тишины две дороги, как штаны. У воинственной шпаны след кроваво-вишенный. Дышит бронзовый герой над какой-нибудь горой. Он прославился игрой, где мишени – мы порой. А пока – иная цель, некто гадкий Люцифер с тёмной кровью на лице, в колком и тугом венце. Колыбельная От дождя и блеска молний Прячась в мягкий тёплый плед, Ты меня не будешь помнить Через много-много лет. Расставляет время точки. Сердце бедное моё В плен нервущейся цепочки Злой кузнечик закуёт. Неужели погибаю? Надо мною, как в раю, Льётся тихо: «Баю-баю, Баю-баюшки-баю...» * * * Не умеешь говорить люблю? За окном безжалостно темно... Шоколад бросаешь в кислый брют? Я мешаю фишки домино. Плащ на спинку стула упадет И вздохнет как божье существо. Если Достоевский – идиот, Кто читает книги в Рождество? На бумаге буквы вывожу. О стекло стучит вороний клюв. Кто-то учит слово – ухожу, Кто-то учит – я тебя люблю. * * * Метеор, дельфин вселенной, Режет небо, словно торт... Ты любовь зовешь нетленной, Я рисую натюрморт. Сапоги, арбуз и кошка Занимают полстола. Потерпи еще немножко – Кошка тоже не спала. О любви пишу картину На стене и потолке. Небо месяц опрокинул И смеётся вдалеке. * * * На подоконнике вода, Ручьи сбегают по стеклу. В дождях утонут города, И осень сядет на иглу. На сизых низких облаках Лежит крылатый змей во зле, Внушая бесконечный страх Всему живому на земле. Вода бежит, звенит стакан, По лужам градом бьёт свинец, И бьётся в теле пеликан, Как тысячи моих сердец. Не дай сойти с ума, не дай, Мой Бог, сквозь бред и нашатырь, Тебе одной скажу, что рай Я видел и увидишь ты... Ожоги моря под звездой Блестят, как чёрная зола, И ключик Бога над водой Висит, вращаясь, как юла. На нём кольцо, и за крыло, В бессилии едва дыша, Пришпилен ангел, как брелок, Как чья-то грешная душа. |
|
|
|