| ПОЭЗИЯ | Выпуск 35 |
|
* * * наши мысли не стоят того чтобы тратить на них слова и вводить в безвозвратный расход что исчезло родившись едва в безвозвратном восходе угла не отыщет сбежавший игрок над которым свихнулась пчела горький высосав дрок потеряла дорогу в закат и носилась сама не своя а в дощатом дому музыкальный гудел автомат в темноте пировала семья капля горького меда текла по прозрачному краю крыла что она напоследок брала и несла на себе и несла свой последний прохладный маршрут до падения вниз сократив с удивленьем на собственный труп воззирая как новый сизиф я к себе отношусь кое-как ни в пирах нехорош ни в делах так зачем мне красотка жужжа подает этот знак словно я это клевер гречиха табак а она все пчела обращаясь к себе самому ничего не могу разобрать с самоедского не переведу и она продолжает жужжать свет снаружи не светит внутри в ископаемую глубину опускается солнца волдырь и пожалте ко дну и берите скорей как велит безрассудство с чужого стола то что там так прекрасно лежит и над чем прожужжала пчела * * * Сергею Новикову (1950 –2002) Объяснительная записка маленького тушканчика. Он хотел бы стать листиком. Но в это не верит. Местная мистика теперь помогает реже, чем раньше. Представь – и он избежать норовит исчезновения. А на вид в нем страха нет, и одни инстинкты. И стеклянный глаз его говорит в ответ тебе только одно: – Иди ты... Он бы покинул свой сад степной – там дует, и коршуны. То ли дело в городе – если болеет стено- кардией продолговатое тело, то лекарь придет и подаст пилюлю, сестрица подаст испить водицы, сосед даст почитать про Юлию и Ромео. Жесть подоконника птицей будет топтаться и тихо похрапывать. Капли the-ленина будут накапывать, потом понесут иные пилюли, и коридор будет тихо ухать, а в столовой толпа урчать как улей, жидкое пить и твердое кушать... И забудется перистый стебель ковыльный, и земля, продырявленная ходами подлежащими в сказуемом пыльном и затерянными сухопутными кораблями излучающими запах кобыл. Мы плохо умеем страствовать. В наших чувствах какая-то горькая каша, и нет свободы, как мелкой соли. Нам просто, отелотворенным тварям, приноровиться к любой неволе, обрести колодки, расстаться с даром, на петлю пустив свой собственный хвост вышних штучек слабою тарой лечь по стойке смирно в виду у звезд. Экспедиция чернила прячутся под крыльями пера и компас врет среди полярной ночи наверно не дотянет до утра чего уж там «наверно» – точно мы на снегу без спирта и галет тем незаметнее граница и те кого – мы знаем – с нами нет все чаще нам свои показывают лица и то что смерть как выяснилось есть волнует нас все чаще и все меньше как пар всходящий из подножных трещин клубящийся окрест * * * а все лицо его в морщинах сражаясь с пишущей машиной он слышит наверху сосед наяривает лакримозу и протекают пот и слезы сквозь плохо набранный паркет надежда ставшая гарниром пирам попойкам и турнирам гремит как смятый целлофан ее недавние клевреты в туман полуночный одеты в туман полуночный в туман из влажной искры извлекаем он в ожидании трамвая выстаивает кислоту дождя идущего из душа настолько прошлому послушен что это видно за версту застыв как перст в ночной парадной он видит вдруг как листопадом покрыт разрушенный асфальт а наверху с смешком счастливым сосед устав и обессилев о стенку бьет свой старый альт * * * в той в которой стрелялся бекеше он на некоем древе повешен а точнее? точнее – распят и его двое суток не снимут а потом обессмертится имя да и тех кто с ним не был простят ему нет сорока это точно многодетен два сына две дочки молодая жена на сносях и за нею какой-то голубчик голубой и больной подпоручик ударяет несясь на рысях пресный путь он проделал во мраке в дорогом но поношенном фраке своих главных долгов командир а вокруг ворошилось неясно что задумали иконокластно чтобы не сотворился кумир но кумира себе сотворили вот он виснет и в пене и в мыле дел своих закусив удила и в его современном уделе боль проделала дыры и в теле пуля делает дура дела и толпа заполняет пустыню снег песка и гора на картине омывается чёрной рекой и не вы ли в реке иорданной отражаетесь раны а раны как известно наносят рукой и какой-то апостол петруша отвращает и очи и уши отрекаясь сначала зато отрешившись и тут же раскаясь завязав свою белую зависть скажет славу ему как никто запрягать сказал ревность и верность но подковы прибиты неверно и в грязи и слюне седоки для заваленной снегом пальмиры остальные негодны кумиры нам нельзя чтобы средней руки пожалейте грядущее наше наш язык превращается в кашу вспоминать научились – и всё и качается орден на шее понимаем а петь не умеем и в часах не песок а снежок и семитского вида товарищ нас своею судьбой протаранишь по прошествии пары веков лет пяти десяти не считая ибо грешная жизнь есть святая для коллекционеров оков и другие слепые орфеи на такие ж польстились трофеи и до срока взошли и висят по бокам немощенной дороги непонятно – рабы или боги – и молчат Трио (Мертвополитен-опера) незначительный эпизод почти случается каждый день подобен введению наоборот в сотрясение вод отец недоношенного младенца повалил докторишку в дворе больничном и стал побивать его тихонько и методично он бил его приговаривая при этом ты застудил моё ридное чадо грелками не обложил когда надо и не дал конфету плод моего развлечения с бабой семя взращённое ночью угарной ты должен был сделать так хотя бы чтобы он мог трудиться ударно он материл докторишкино тело а оно ему отвечало что ж ты делаешь оголтелый сукин сын ты послушай сначала твой недавно рождённый отпрыск с алкоголем и спирохетой нынче лежит совершенно раздетый и такой же будет лежать и после мозги же его кровавая каша сопли в пустом черпаке черепушки и там ползёт ещё по черепашьи дыхание становясь всё уже и уже зачем же были нужны эти роды ведь он дурачок и тебе не нужен тебе нужна только жидкая водка на завтрак на обед и на ужин ты и твоя всё равно всё равно бы от него навсегда отказались и расписку бы написали и в горисполкоме её подписали так уже было четыре раза а этот раз ты же знаешь пятый что же ты лупишь меня зараза и называешь меня пархатым не я ли ночью над ним ссутулясь всё колдовал и со мною сёстры я ли не отгонял этот ужас и незваную гостью а сейчас только слабость в руках и слабость внутри вообще эту ночь без сна бы тебе когда машешь руками в стиле бессилия смерть это то обо что наш разум будь ты тенором или басом тупится сразу и превращается в язву любая фраза и качал я его три раза и на сердце давил ему и на живот и дышал я ему рот в рот видать напрасно а изо рта на меня изливалась всякая грязь этой гостье на зависть и вдох становился довольно вялым и его было мало стояла при этом по всей палате не выпуская дитя из объятий просто мёртвая тишина от двери до окна мы мягкое сердце вжимали бодро в поломанные немножко рёбра оказался кенарь наш канарейкою и петь стало некому ему от рода молчать до рода чтоб во дворе тосковал урод а мать но о ней разговор особый хваталась за скобу чтоб от меня им переливанье выпало страха и негодованья и невыносимого состраданья содроганье я лил лекарство в худые вены всеми силами я боролся с губ стирал розоватую пену до и после воздух вдувал в бронхиальное древо как в свою любимую деву а оно молчало либо хрипело точно сдурело чтоб у него работало что-то чтоб он не убегал куда-то я качал до седьмого пота а он молчал как с креста снятый молчал невинно синел некстати в позе будь готов в глубине кровати ожидая изъятия небытием от отца и матери мать которой мы всё рассказали молоко сцедила на чёрную землю повернулась спокойно и прочь зашагала причитаниям нашим не внемля наверное рожая дитятю снова она была ко всему готова к будням к безднам к окопам к скорым потерям крови и крова и вот докторишка бежит чтоб утешить эту удаляющуюся душу а к нему подходит еёный муж и говорит послушай зачем мой младенец тобой положен в холодный на балконе стоящий ящик из неструганных досок сколочено ложе по настоящему нет это такое у нас местечко зимою правда играть в нём холодно а летом жарко словно в печке но сейчас по другому поводу он сыграл ибо весь он умер такая вот приключилась штука такое встречается и нередко но это будет для нас наука мы ему ноги вместе сложили мы ему веки вместе смежили слабую челюсть его подвязали в бессилии задрожали нянька прокофьевна за ним ходили как за своим нерождённым сыном всё протели мы формалином кварцевые лампы включили фиолетовый свет смешался с рассветом верьте нам мы клянёмся в этом кто нам подсунул это либретто беспросветто а сейчас мы иные ионы вдыхаем что же нам теперь остаётся завтракаем остывающим чаем как многоборцы скоро появится новая смена кончится наше ночное дежурство бесплатное в счёт сокращения времени и настанет утро кто помирает тот есть младенец и кто остаётся тоже младенцы и космоса тьма над нами пенится и мы её отщепенцы 1981 |
|
|
|