Розарий

1. РОЗА В КОМНАТЕ

Сестра переставляет с места
на место вещь,
в её составе нервам тесно,
скумбрия в томате, лещ,[1]

цветут в кувшине ильдефонсы,
в буфете парные фаянсы,
идут, разительная Роза,
вразнос константы,

сестра, безумица, в огне
шипы и лепестки чуть свет,
зачем тебя наедине
с собою нет?

Эвакуация в ушах гремит ли,
когда в вагоне пеленали,
и мётлы
деревьев за окном линяли,

и так насильно
перемещали, что поныне
ты держишь оборону? Или
творишь порядок новых линий?

И мнится, что кругом обида?
Поставь же вещь,
чтобы впивалась, не забыта,
в меня как клещ,

вдвинь мне в глаза её
и водрузи на темя,
омой финальными слезами
пространство-время,

и, сердцем истощая ссору,
на склоне дня,
как занавес, задерни штору,
задёрнь ея.

2. РОЗА ОПЯТЬ

Если в слове «разорение»
переставить «о» и «а»,
то получим «розарение».
Роза, страшная сестра.
Что орешь ты, полоумная,
что случилось, разве жизнь
может быть такая шумная?
Отойди, угомонись.

Выброшусь в окно открытое,
грозовою синевой
выборочно не забытое
в гари дальней, огневой,
там грохочут молча серые
крупноблочные дома,
временные, рухлостенные,
в одичании ума,

люди, души их и органы,
там на ниточках висят
и, взаимностью задерганы,
Богу кулаком грозят.
Вот и ты туда же, дурочка...
Вдруг она притихнет враз
и стоит в деревьях сумрачно,
на ветру с бельем борясь.

3. РОЗА НА ДАЧЕ РАЗ

Она: Не три губу.
Я тебе говорила, сволочь.
Почему ты шапочку на трубу?
Тебе нельзя солнце.

Не тереби
рот. Какой рот
выдержит такую нагрузку? Терпи.
Сиди дома весь день.

У этих соседских
все нормально.
Потому что крещеные, с детских
лет под защитой.

Ты сидишь на холодном полу,
сядь на стул.
Я уже не пойму,
к какому идти врачу.

Опять ты рот трешь.
Я тебе салфетку дала.
Он: Почему ты орешь?
Могла бы спокойно...

Она: У меня всю ночь
сердце болело...
А то еще третьего точь-в-точь
месяц назад приснилась

красная клубника размером
с помидор. Плохой сон.
Я растворила
в стакане соль,

сказала: соль растворись,
беда уйди.
Вылила в раковину: брысь
чтобы с глаз. Видишь, не помогло.

Он не должен был умереть.
Всё врачи.
Я бы в суд подала, чтобы эта смерть
не давала им жить спокойно.

(Подметает пол.
Вытирает стол.
Пьет корвалол.)

Весь год снились покойники.
Муж снился.
Я говорю: «Ты же умер»,
А он: «Нас раз в год отпускают».
Вот так номер!

Не тащи
в дом проволоку.
Где он теперь – ищи-свищи.
Не три рот.

Давай я тебе стрептоцитом.
Он: Нет.
Она: Ну, сиди идиотом.
Не тереби. Я кому говорю?

Вон соседи – по всем обрядам
живут, по всем молитвам,
и все у них ладно.
В воскресенье поедут к батюшке.

Ничего не съел,
все выбрасываю ломтями.
Больше творог не покупаю. (Кашляет.) Надоел
этот кашель.

Что с тобой?
Почему ты свалился с дивана?
Что за напасть? То с губой...
Как будто кто-нибудь его сглазил.

Мне не жалко. Мне странно.
Почему в дураках-то быть?
Вынесла два банана,
хотя видит, что детей трое.

Пусть дома своих запрёт
и там под подушкой кормит.
Я по штрихам составляю портрет.
Они скаредны.

Ты что, шутишь
весь двор кормить?
Как себя поставишь, тем и будешь.
Куда он опять?

(Подметает пол.
Вытирает стол.
Пьет корвалол.)

Ешь сыр.
Не будешь? Тогда я буду.
Я не могу кормить весь мир,
не могу.

У меня сердце болит совсем.
Вот, грушу съешь.
Нет? Тогда я доем.
Он: Надоело мне, хоть сдохни.

Она: Что?
Он: Губа надоела.
Она: Не могу я сто
раз на дню повторять: не жуй рот.

Человек постоянно грызет свой рот.
Никогда не пройдет.

Он: А если ты будешь орать,
то уж точно.
Она: Куда смотрят отец и мать?
Сложи эту игрушку и идем спать.

Я тебе что сказала?
Ну не урод ли!
Он: Мне снился Сережа.
Она: Нет твоего дяди. Врачи убили.

Что тебе снилось?
Он: Что сидит на бревне
и играет в шахматы с папой,
и говорит мне,

что ему хорошо.
Ему хорошо, а нам плохо.
Она: иди спать.
Не поможешь, охай не охай.

(Подметает пол.
Вытирает стол.
Пьет корвалол.)

4. РОЗА НА ДАЧЕ ДВА

На темной веранде Роза
разгадывает кроссворд.
По горизонтали: угроза.
По вертикали: чёрт.

Предостережение, вероятно.
Проклятье, скорей всего.
Совсем темнеет веранда.
Тот, кто умер, того

нет и не будет в мире.
Плачет сидит сестра.
По горизонтали – море.
По вертикали – сосна.

5. ВЗРЫВ

Она вошла: в руках три сумки,
матерчатые сумки три, –
как помутненные рассудки,
набиты чепухой они.
Засчитывай мне час за сутки
вблизи родни.

Она поставила их на пол,
потом, с собой заговорив,
сказала: пьет, паскуда, запил...
Я медленно готовил взрыв.
При свете дня, в ночи под лампой ль
зверел мотив?

Из первой сумки вынув нечто,
пихнула в сумку номер три...
и далее... и бесконечно...
Гори, сестра моя, гори,
испепеляй внутрисердечно
себя, твори.

Но вот, круги вкруг сумок ширя,
она задела боком дверь,
ту, за которой, в целом мире
один, дышал косматый зверь.
Насильничай, себя топыря,
мой хмель замерь,

за вновь-миропорядок ратуй
и праведное зло добра!
Уже привстал на ложе брат твой
(гори, гори, моя сестра!),
чтоб дверь со стороны обратной
взорвать. Пора.

Тогда она пробила боком
в дверях зазубренный овал,
и в комнату, забыту Богом,
(я через миг ее взорвал),
она вломилась всем итогом,
и я взорал:

«За то, что голос твой дырявил
мой нежный мозг, за то, что ты
не столько роза, сколько дьявол,
за сумки проклятые три...»
Но не было в окружной яви
уже сестры.

[1] (Вернуться) Ср. «Скумбрия в томате», абсурдное стихотворение польского поэта Константы Ильдефонса Галчинского, с нервным рефреном «скумбрия в томате, лещ».

Содержание

Дальше